— Я считаю поступок Шапуха хотя и бесчестным, но весьма разумным с точки зрения выгоды его государства, — сказал Месроп. — Этот царь сидит на троне так давно, что перепробовал четырех армянских царей — Трдата, Хосрова, Тирана, Аршака — и этих без малого семи десятков лет опыта более чем достаточно, чтобы убедить его, что основная опора, на которой зиждется дружба армян с византийскими императорами — это, прежде всего, христианская религия и, кроме того, византийская культура. Вот он и стремится разорвать эту связь, то есть уничтожить и религию и греческий язык, греческую письменность, которыми пользуются в наших церквах, в наших монастырях и в наших школах. И чтобы слить Армению со своим государством, он хочет распространить у нас свою религию, свой язык и свою письменность. Именно ради этого он и велел Меружану уничтожить греческие книги, запретить изучение греческого языка и принудить армян учить персидский язык, И Меружан ведет для нашего переучивания на персидский манер целый караван зороастрийских жрецов.

— Все это мы знаем, Месроп, — прервал его Саак. — Ты попусту отнимаешь время.

— Но надо знать и то, что ни одной из этих бед с нами не произошло бы, если бы мы не преклонялись свыше всякой меры перед всем чужеземным, если бы не подражали то грекам, то персам. Стремясь походить на греков, мы открыли глаза персам, и теперь они требуют от нас того же. Самую большую ошибку мы совершили тогда, когда заложили фундамент нашего просвещения на чужой, не родной нам почве. Персы были бы терпимее, если бы мы отправляли религиозные обряды на нашем родном языке и вели обучение в школах тоже на родном языке. Но они не потерпят ничего византийского, потому что это бьет по их политическим интересам.

Он перевел дух и продолжал:

— Нашими учителями были греки и сирийцы. Христианство привело с собой в нашу страну толпы греческих и сирийских монахов. Эти предтечи византийской цивилизации распространили свой язык и свою письменность и в наших церквах и в наших школах. И так повелось и доныне. До сих пор не переведено на армянский язык даже Священное писание! До сих пор нет на нашем родном языке ни молитв, ни духовных песнопений. Мы презрели все наше древнее, языческое; мы предали огню прекрасные творения наших певцов и наших сказителей; мы отвергли наше исконное, национальное и возлюбили чужое. И довели наш христианский фанатизм до того, что отринули, будто некую скверну, нашу древнюю литературу, нашу священную языческую письменность и приняли греческую и сирийскую письменности. После всего этого стоит ли удивляться, что у нас не стала развиваться ни национальная культура, ни национальная литература? С другой стороны, мы навлекли на себя ненависть персов. Персы начали думать: раз армяне, изучая греческий язык и греческую литературу, возлюбили их и прилепились душой к Византии — почему бы и нам не привить в их стране наш язык и нашу литературу, чтобы они полюбили нас и стали нашими союзниками? Теперь, я думаю, ясно, что гонения Шапуха вовсе не носят религиозного характера, а совершаются исключительно в политических целях. Армения, подобно крепкой плотине, возвышается между Персией и Византийской империей. Шапух хочет разбить эту плотину, чтобы расчистить себе путь, и разбить ее он хочет молотом своей цивилизации. Армения, словно кость встала ему поперек горла — вот он и старается разгрызть, разжевать и проглотить эту кость, чтобы вздохнуть спокойно.

— Если сумеет переварить... — прервал его Самвел.

— Переварит, да еще как — если положение дел не изменится, — отозвался взбешенный Партев. — Оставим это. Я хочу ответить Месропу на обвинения, которые он возводит на моих предков.

Он обернулся к Месропу, который в каком-то необычном унынии ждал его ответа.

— Хвалю тебя за проницательность, хвалю и за глубину мысли. Но не похвалю за клевету — она непростительна. Избыток энергии толкает тебя на неподобающие речи. Ты обвиняешь моих предков в том, что они беспощадно разрушили, уничтожили старое, исконное, чтобы утвердить новое на его месте. Твоя правда. Но ведь всякое обновление начинается именно с этого. И Господь наш, Иисус Христос, тоже поступил так же — не оставил камня на камне. Ты упрекаешь моего прадеда, Григория Просветителя, что он наводнил Армению греческими и сирийскими архимандритами. Но могло ли быть иначе? Ему нужны были подготовленные люди, и он привез таких людей с собой из Кесарии. Если мастер, возводя строение, не имеет надежды найти работников на месте, он привозит их с собой. Но никогда у моего пращура и в мыслях не было передать в руки иноземцев просвещение души и ума армянского народа. Чужеземцы были не более как временные наемники, которых держали бы ровно столько, пока в нашей стране не выросли бы новые силы из наших же рядов. И разве Просветитель не основал с этой целью многочисленные школы, в которых даже дети жрецов должны были получать христианское образование? И если эти школы не принесли нам чаемых плодов и чужеземные гости задержались в нашей стране так надолго, то это следует отнести за счет печальных обстоятельств, жертвою которых пали мои предки и которые не дали им времени довести до конца дело просвещения армян. Мой прадед, подобно Моисею, вынужден был скрываться от ярости толпы и провел последние годы своей жизни в безвестности, в пещерах на горе Сепух. О сыне его Вртанесе, о том, как варварски хотели расправиться с ним в храме этого монастыря, ты сам рассказал только что. А другой сын Просветителя, Аристакес ¹, был убит в Цопке князем Аркелаем. Ариста-кес был монахом и не оставил потомства, но из двух сыновей Вртаннеса, его брата, один, Григорий, пал на Ватнянской долине мучеником за веру, а другой, Юсик, был убит своим тестем царем Тираном. Сыновья Юсика, Пап и Атанагинес, были убиты здесь, в соседнем зале. Сын Атанагинеса Нерсес, мой отец, сослан сейчас на необитаемый остров... Сам видишь, Мовсес, никто из моих предков не умер своею смертью, все пали жертвой свирепости наших царей, наших нахараров или дикой черни. Меч не давал им времени осуществить великие цели, которые они наметили для своей родины. Всю жизнь они боролись против диких предрассудков и пали в этой борьбе. И я не скорблю об этом! Они должны были погибнуть, чтобы на их крови проросли, дали завязь и плод те святые семена, которые заронили они в родную землю...

Мовсес слушал молча; лицо Самвела явственно отражало обуревающее его волнение.

Благородный потомок великого первосвященника закончил свое горестное повествование так:

— Если когда-нибудь воля всевышнего возведет меня, подобно моим предкам, на патриарший престол Армении, то первое, о чем я позабочусь, будет перевести на наш родной язык священные книги, которыми пользуется армянская церковь, и утвердить просвещение армянского народа на исконно национальной основе.

— А я позабочусь о том, — добавил Месроп, — чтобы воссоздать армянские, забытые ныне письмена и освободить наш народ от чуждой нам греческой, сирийской и персидской письменности.

Кто мог тогда подумать, что через двадцать три года после описанных здесь горячих полуночных споров эти выдающиеся сыны Армении исполнят свой обет и положат начало золотому веку армянского просвещения!

'Аристакес, младший сын Григория, активно помогал ему в насаждении христианства. Именно он, в частности, привез с Никейского собора «символ веры», после чего отец передал ему патриарший престол. Обстоятельства гибели Григория, сына Вртаннеса, и внука Григория Просветителя, подробно изложены Раффи в III главе раздела «В скобках».

Дверь тихонько отворилась, и в комнату вошли два инока; они встали перед собеседниками и сказали в один голос:

— Мы все слышали. А мы позаботимся о том, чтобы доказать, что греки и сирийцы не так плохи, как вы думаете.

Оба они принадлежали к братии Аштишатского монастыря; один был грек, другой — сириец. Первый был Епифаний, второй — Шалита.

XI МАЧЕХА