Теперь там говорили еще тише. Бедная девушка вся обратилась в слух, но разобрать все равно ничего не могла. Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди от любопытства, кровь прилила к щекам. Знать бы хотя, с кем это совещается госпожа! Это многое бы прояснило. Створка двери внизу не до конца прилегала к раме, она наклонилась и заглянула в эту щель. Но тут собеседник княгини зашелся в приступе кашля, сначала все усиливающегося, затем ослабевшего и перешедшего в конце концов в удушливый хрип. Нвард вздрогнула. Этот неудержимый кашель был знаком ей, как и каждому в замке. Он исторгался из впалой груди и сгнивших легких главного евнуха. Теперь-то она знала, с кем совещается княгиня. «Тут что-то не чисто!» — подумала девушка и до предела напрягла слух.

Вдруг она побледнела, как бледнеет человек, если рядом с ним ударит молния и грянут раскаты грома. Но услышала она всего два слова. Одно было — имя Мушега, другое — страшное слово...

В комнате княгини воцарилась глубокая тишина. Теперь не слышно было даже прежнего шушуканья. Видимо, собеседник княгини, получив последние указания, вышел через другую дверь, которая выходила на малый дворик женской половины.

Нвард покинула свою засаду у двери, опасаясь, как бы княгиня не вышла и не наткнулась на нее. Она подошла к дверям зала, которые недавно заперла, и снова отперла их, потом принялась подбирать лепестки и листья, рассыпанные по коврам. Подушки еще валялись в разных концах зала. Работы было достаточно, и если бы госпожа вышла, она застала бы служанку занятой делом. Но княгиня все медлила. Быть может, ее мучала совесть за тот жестокий наказ, который она дала своему верному слуге... Нвард не раз собирала все лепестки и листочки и снова разбрасывала их по коврам, изорвав на еще более мелкие кусочки. Она повторяла это до тех пор, пока княгиня не вошла, наконец, в зал.

— Что это? Кто это сделал? — в гневе закричала она, осматриваясь по сторонам.

— Кто же еще?! — ответила Нвард, продолжая подбирать то, что сама же раскидала. — Вхожу и вижу — Ваган все вверх дном перевернул. Увидал меня — удрал.

— Ах, озорник эдакий! — сердито отозвалась княгиня. — Когда только ума-разума наберется! С минуты на минуту придут гости и увидят это безобразие.

— Сию минуту все уберу, — откликнулась служанка, суетясь изо всех сил.

— Пока ты уберешь, полдня пройдет! Беги скажи там кому-нибудь, пусть подметут, а сама ступай скорее в сад, нарви свежий букет вместо этого.

Нвард вихрем вылетела из зала.

Слуги толпились в трапезной: с шутками и прибаутками они накрывали на стол. Среди них был и юный Юсик — возлюбленный Нвард. Девушка окликнула издали одного из слуг, передала приказ княгини, а сама побежала в сад.

У Юсика загорелись глаза. Он незаметно проследил, в какую сторону побежала Нвард: сметливая девушка, убегая, держалась за мочку правого уха. Это был условный знак, означающий, что она зовет его.

Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания других слуг, юноша выждал немного и незаметно выскользнул из трапезной. Он еще издали заметил, что девушка пошла в сад, и поспешил туда окольным путем.

Свою ненаглядную он нашел среди розовых кустов, но она была совсем не такая веселая, какой он привык видеть ее в этом уголке. Нвард только что начала собирать букет.

— Это для меня, правда? — сказал юноша и потянулся обнять ее.

— Сейчас не до этого, Юсик, — отстранилась девушка. — Я тебя позвала по очень важному делу.

— Какому делу? — уныло спросил юноша: впервые любимая девушка встретила его с такой холодностью.

— Иди сейчас же к Самвелу! Уговори, пусть передаст Мушегу, чтобы не приходил сегодня на обед к княгине... Иди скорее, дело спешное!

Серьезность, с которой говорила девушка, заставила Юсика забыть о любовном ворковании; он озадаченно спросил:

— С чего это князю Мушегу не ходить на обед? С какой стати?

— С такой!.. Потом расскажу... не мешкай!

— Так ведь мой-то князь должен знать, в чем дело — чтобы объяснить князю Мушегу.

— Если твой господин все узнает прямо сейчас, это плохо кончится: может начаться ссора, — веско и убеждающе сказала девушка. — Пусть гости уедут, я тогда все расскажу тебе, а ты — своему князю. Ну иди, иди скорее.

— Дай же поцеловать твое ли...

— Ступай...

— Ну хоть эти красивые пальчики! — Юсик схватил девушку за руку, прижал к губам кончики ее пальцев и исчез из сада.

О, дали бы мне дым благовоний И утро Навасарда,

Прыжки ланей И бег оленей!

Мы в трубы протрубим И в барабаны забьем!

Слышались звуки лютни, бамбирна, и из трапезной доносилась полная страстной тоски песнь царя Арташеса. Два странствующих народных певца-гусана стояли у дверей, пели и играли на древних армянских инструментах. Очень стара была песня; стары были и певцы. Арташес произнес эти слона на смертном одре. Царь-патриот в последние минуты жизни со всей силою неукротимой страсти желал участвовать в торжествах, которые совершались в первое утро Навасарда. С того дня минуло без малого три столетия, и вот та же песнь сошедшего в могилу язычества звучала в устах певца уже в христианский век.

Посреди обширного зала стоял мраморный стол. Он был такой огромный, что по обе стороны могли разместиться человек пятьдесят, а то и больше. Но на резных каменных скамьях сидело всего пять человек. Во главе стола восседала в роскошном кресле хозяйка дома, княгиня Мамиконян, одесную от нее, на месте почетного гостя — Саак Партев, по левую руку — Месроп Маштоц. Рядом с Сааком сидел Самвел, напротив него, рядом с Маштоцем — старый Арбак, бывший дядька молодого хозяина. Среди гостей не было князя Мушега, двоюродного брата Самвела. Не было и Ормиздухт.

Стол ломился от яств. В высоких серебряных вазах лежали всевозможные восточные сладости и сушеные фрукты. Стол был украшен яркими цветами и усыпан зелеными листьями.

Позади каждого гостя стоял нарядный отрок с венком на голове, с серебряным кувшином, полным вина, в одной руке, и серебряным кубком в другой. Это были виночерпии, по одному на каждого из сидящих за столом. А чуть подальше от стола, позади каждого из гостей, стояли их вооруженные телохранители и, словно ангелы-хранители, не спускали глаз со своих господ.

Певцам отвели место у входа в пиршественный зал; они пели и играли без передышки. Один был слеп на оба глаза, подобно Гомеру, другой — хром. Оба были в рубище. Любимцы народа стояли на пиршестве князей в облике своего народа, чуждом всякой роскоши...

Печальная песня и звуки музыки, звяканье золотых вилок и полнозвучный звон серебряных кубков заглушали разговор, который становился все оживленнее. Безмолвствовал лишь Самвел. Горькие, надрывающие душу мысли бушевали в нем. Два человека, любимых им, — князь Мушег и Ормиздухт — по разным причинам не пришли на пир. Причины отсутствия обоих тоже легли тяжестью на его сердце.

Более всех говорила за столом княгиня Мамиконян, главным образом с Сааком. Обычно она была весьма искусна в обхождении с гостями, но сегодня речи ее были обрывисты и, казалось, не очень вязались друг с другом. Ее терзала мысль, сказал ли им Самвел о возвращении отца из Тизбона, и если сказал, то в какой форме. Гости об этом ничего не говорили, да и сама княгиня старалась не давать для того повода. Но ведь и совсем не касаться этого предмета тоже вряд ли подобало. Она намеревалась в ближайшие дни отправить Самвела, дабы он встретил отца еще прежде, чем тот ступит на землю своего Тарона. Мыслимо ли, чтобы ближайшие друзья и родичи дома Мамиконянов о том не знали? Да и сколько бы она не скрывала полученные известия, в конце концов Самвел скажет им. А она еще не договаривалась с Самвелом ни о том, как обнародовать весть о возвращении главы семьи, ни о том, как обставить церемонию встречи. С другой стороны, ее мучила мысль, почему вдруг Мушег не пришел на пир. Ужели в доме есть доносчики?.. Или это евнух Багос предал ее?.. Сам надоумил, и сам же дал знать Мушегу, что тут готовится... «Если только ему все открыли, следствия могут быть ужасны» ... — думала она, скрывая тревогу под личиной притворной веселости. Ни от кого княгиня не ждала такой опасности для своих начинаний, как от этого отважного, неустрашимого юноши...