Мушега они нашли в беседке у фонтана. Он сидел там один и молча наблюдал за двумя полными сил и задора юношами, которые упражнялись поблизости в стрельбе из лука, стараясь сбить стрелою шар, насаженный на высокий шест.

Мушег заметил гостей, поспешил им навстречу и обнялся с Сааком, а затем и с Месропом.

— Видно, княгиня ублажала вас сказочными яствами — долго же вы не могли от стола оторваться, — заметил он со смехом. — Я давно вас дожидаюсь.

Гости вошли в беседку и уселись на плетеных сиденьях. Самвел стал прощаться.

— Уходишь, Самвел? — спросил Мушег.

— Я приду ночью... и попозднее,— отозвался тот и ушел. У входа в беседку сразу встали неотступно следовавшие за Сааком и Месропом телохранители. Им разрешили отойти и отдохнуть где-нибудь на травке: с самого утра эти люди не садились ни на минуту.

Юноши, состязавшиеся в меткости, увидели Саака и Мес-ропа. Они прервали свое веселое соперничество и со всех ног кинулись к беседке. Саак обнял и расцеловал обоих. Один из них был сын Вардана Мамиконяна — Амазасп, другой — сын Ваче Мамиконяна — Артавазд.

Пылкий белокурый юноша лет семнадцати уперся руками в колени Саака и заглянул ему в лицо смеющимися глазами.

— Знаешь, сколько раз Амазасп промазал? Пять из двадцати.

— А ты, хвастунишка? — спросил Саак, забирая в свои ладони его ловкие руки.

— Один раз.

— У меня сегодня рука что-то дрожала, — поспешил оправдаться Амазасп.

Этот кудрявый юноша с живыми блестящими глазами был будущий зять Саака, нареченный его дочери Саакануш. Сам Саак принадлежал по материнской линии к роду Мамиконянов и дочь свою тоже отдавал в род Мамиконянов, в ту же ветвь, к которой принадлежала его мать. Браки между родственниками были тогда обычным явлением в Армении, особенно среди знати. Принято было обручать не только несовершеннолетних, но даже и младенцев; случалось, детей обещали друг другу еще до появления на свет.

— Ну, а теперь бегите, попытайте счастья еще раз, — сказал Саак.

Юноши схватили луки и снова побежали к шесту с шаром на верхушке.

Солнце уже клонилось к закату. Его последние лучи играли во влажной пыли фонтана и всеми цветами радуги ярко переливались в ее белизне. Эти отсветы оживляли мрачный фасад старинного замка.

Мушег встал.

— Пошли, — обратился он к Сааку и Месропу. — Нам есть о чем поговорить.

Они направились в покои Мушега, окна которых были расцвечены радужными переливами заходящего солнца.

Самвел вернулся в свои покои и не знал, что делать дальше. Разные мысли теснились в его голове, смутные замыслы не давали покоя; он терзался этими противоречивыми чувствами и не мог решить, с чего следует начинать и от чего отказаться.

Какое-то время он ходил взад-вперед по приемной, потом перешел в опочивальню, прилег и постарался уснуть, чтобы хоть немного унять растревоженное сердце. Но уснуть не удавалось.

Мать обещала, что сама отберет ему свиту, подобающую князю из рода Мамиконянов, и со всей возможной роскошью отправит его на встречу с отцом. Стало быть, от этих забот и хлопот он избавлен. Но это и стало главной заботой, главным предметом его терзаний. Свита, отобранная матерью, то есть люди, подобранные ею... и ему придется ехать с ними... другими словами, они повезут его... повезут на радость отцу... как разукрашенную золотом и серебром игрушку, — напоказ... показать персидскому войску... чтобы покрасоваться перед персидскими военачальниками... Вот чего добивается его честолюбивая мать!

Но у Самвела были свои планы. Даже не будь у матери таких намерений, он все равно отправился бы встречать отца. Но — со своими людьми. Мог ли он пускаться в путь со спутниками, которых дает ему мать и надзор которых связал бы его по рукам и ногам! Ему нужны были свои люди, на преданность которых можно положиться.

Вчера утром, когда гонец привез горькие вести из Тизбона, у Самвела сразу же родился мрачный замысел... он зрел и становился все определеннее. Чтобы осуществить этот замысел, были нужны рядом преданные помощники.

Но Самвел не стал перечить матери, когда она сказала, что сама подберет свиту: не стал, чтобы не подавать повода для подозрений. Как же теперь примирить непримиримое, как исполнить волю матери и все же достигнуть своих целей? Выхода он не находил. Самвел сжал руками гудевшую от наплыва мыслей голову и закрыл глаза...

В это время мать Самвела, так же обхватив голову руками, тоже лежала на своем ложе, тоже погруженная в размышления.

Было уже совсем темно, когда Юсик вошел в опочивальню с зажженным светильником и разбудил молодого князя. — В чем дело? — протирая глаза, спросил Самвел.

— Какой-то простолюдин просит допустить его к князю, — ответил слуга.

Самвел сразу догадался, кто это.

— Веди сюда! Но чтобы никто не заметил.

Юсик поставил светильник и вышел. Самвел перешел в зал для приемов. Через несколько минут слуга вернулся, ведя за собой Малхаса. Одежда его была распахнута на могучей груди, сильные руки, тоже голые по локоть, сжимали длинное копье. Он неторопливо поклонился и оперся на свое оружие.

Юсик благоразумно исчез, полагая, что с глазу на глаз его господину будет удобнее говорить с этим человеком, разбойничий облик которого не внушал юному слуге особой симпатии.

— Ты бывал когда-нибудь в Рштунике, Малхас? — спросил Самвел, когда слуга ушел.

Что-то, похожее на улыбку, чуть тронуло крупные черты смелого лица.

— В горах Рштуника нет ни одного камушка, которого не знал бы Малхас.

— А на острове Ахтамар бывал?

— Не раз.

— Сколько времени тебе понадобятся, чтобы добраться туда? Крестьянин на минуту задумался.

— Сколько прикажешь, господин мой. Если дело спешное, обращу ночь в день и за двое суток доберусь.

— Дело спешное, — сказал Самвел, достал письмо, приготовленное утром, и передал Малхасу.

— Это письмо как можно скорее доставь князю Гарегину, владетелю Рштуника.

Малхас принял письмо из рук Самвела и бережно спрятал в складках головной повязки.

— Других приказаний не будет?

— Нет. Счастливого пути.

Гонец склонился в поклоне и вышел.

За дверью его поджидал Юсик и вывел чужака из крепости так же незаметно, как и привел.

Этот смелый, уверенный в себе человек был тот самый поселянин, которого Самвел встретил днем раньше, когда ездил в Ашти-шатский монастырь. Письмо он должен был доставить князю Гарегину Рштуни, дочь которого, Ашхен, была предметом обожания и сладостных мечтаний Самвела и ненависти его матери.

XIV НОВЫЕ ВЕСТИ

Когда гонец был отправлен, Самвел сказал своему верному Юсику.

— Сегодня ночью мне надо побывать у князя Мушега. Пусти в дело всю свою ловкость, осмотри все переходы — меня никто не должен видеть.

— Приказ моего князя будет исполнен, — уверенно ответил юный слуга и вышел. «Уж и так все устрою — сам черт ничего не пронюхает», — подумал он.

Самвел остался в своей комнате один.

Никогда еще он не был в таком восторге и упоении, никогда его чувства не были так пылки, как в эту ночь. В письмо, которое ушло с гонцом, он вложил все сердце, все мысли, всю нежность своей души, и сейчас одна только его бренная земная оболочка бродила по этой пустой комнате, которая своей роскошью словно душила его.

Мыслями юноша уносился туда, к исполинским горным высям, где до скалистых вершин не осмеливаются долетать даже орлы, где вечнозеленые сосны даруют лобзания облакам, где серебряными дугами выгибаются и сверкают горные водопады, где лишь тигры, барсы и гиены нарушают вечную тишину дремучих лесов.

Там, в этом скалистом краю, царственный Артос, словно величавый патриарх, возносит свою седовласую главу над окрестными вершинами. Там, в этом чудесном краю, заветная гора Индзак отражает свои окаменевшие волны в прозрачном зеркале Ванского озера. Там горец, все еще в своем первобытном одеянии из звериных шкур, прыгает со скалы на скалу, преследуя с копьем в руках быстроногую лань.