Личинку корабля сконструировали мои друзья, разумные животные, по схемам великого существа – последнего живого ихтиосапиенса. Белые корпуса института, жирное, в блестках, море, плотный горячий ветер, небо увешано сытыми тучами, так приятно вспоминать это на холодной планете. Несколько тысяч говорящих зверьков трудились на острове, синтезировали искусственную жизнь, программировали роботов для строительства двигателей. Мы создали корабль с нуля за пять лет – удивительно быстро.

Десятки личинок никуда не годились: умирали, болели, развивались неправильно – и тогда их убивали и растворяли в биореакторе. Много-много раз приходилось начинать все заново. Казалось, наш боготворимый ихтиосапиенс ошибается. Немудрено, он придумал корабль полвека назад, а сейчас ничем не может помочь – болтается у причала дряхлый дельфин и лопочет неразборчиво. Ему грезились бесконечные пространства, косматые солнца и сотни планет, которых ему не увидеть наяву.

Через три года неудач у нас получилось. Одна из личинок, когда ее достали из биореактора, ожила сама и сразу начала жевать фрукты, целлюлозу, песок, лабораторные столы, медицинских роботов и потолстела за два дня на триста килограмм. Люди устроили салют, пили шампанское, поздравляли уставших разумных животных из отдела синтеза.

Отец Люды, человеческий директор института, похожий на нашего Борисаглебыча, плясал с застенчивым черным медведем из отдела силовых машин и пел:

– Впервые, впервые от сотворения мира, искусственная жизнь создала искусственную жизнь. О-го-го.

Очень приятно, но неверно, мы – не искусственная жизнь, мы – настоящие.

Личинка росла, распухала, ее перенесли в большой ангар, где она и окуклилась. Ангар переоборудовали в инкубатор, смонтировали машины, которые поддерживали оптимальную температуру и влажность. Ихтиосапиенс ненадолго пробудился от старческого забытья и предложил не держать куколку в инкубаторе, а положить ее под открытым небом, на солнце, на холме, и чтобы внизу шумело море. Две недели разумные животные из отдела вынашивания спорили, моделировали на компьютерах, будили давно забытых человеческих теоретиков (нам разрешили пользоваться библиотекой синтетических личностей). Грустные бессмертные компьютерные личности давно умерших людей приободрялись и спорили с говорящими зверьками наравне. Победила идея ихтиосапиенса. Огромную, сияющую искрами солнечного света куколку положили на берегу, и корабль вылупился на свободе.

Мы разумны, мы доказали. Первый космический корабль, построенный говорящими животными, пасся на зеленых холмах. Никакие тесты и эксперименты не могут доказать наше равенство людям убедительнее этого корабля. Человечеству потребовались тысячи лет от пробуждения разума до полетов в космос, мы управились гораздо быстрее. Ихтиосапиенс умер счастливым.

Остались формальности. Юридический отдел института, состоящий в основном из головастых птиц, готовил поправки к земным законам. Все их предложения вежливо возвращались.

Мой отдел разрабатывал пробный полет, согласовывал маршрут – показательное маневрирование на земной орбите, облет Луны, приземление. Назначили дату. За неделю до старта человеческий Наблюдательный Совет попросил перенести испытания на месяц, потом еще на месяц. Я ничего не понимал. Председатель Совета мягко улыбался на экране, произносил вежливые слова, смущался от того, что говорит с комком меха на паучьих лапах.

– Мы хотим досконально разобраться в ситуации. Международная конвенция ограничивает бесцельные полеты. Космос необходим буквально для двух-трех утилитарных задач. Понимаете?

Я не понимал.

– Наши наблюдатели составляют подробный доклад. Вы создали чудесный объект. Замечательная работа. Процессы, изобретенные вами, найдут применение в земной промышленности.

И еще, и еще, час пустых слов.

– Думаю, нужна еще одна комиссия, которая займется изучением биокорабля. Вы понимаете?

Это я понимал, люди не выращивали космические корабли, а делали их на заводе. Две штуки в год. Мусоровозы. Раз в десять лет меняли спутники связи. Это все.

Во тьме веков, во тьме веков, давным-давно, когда люди еще летали по Галактике, они создали говорящих зверьков. Роботы хорошие помощники, но ненадежные союзники. Никто не доверит жизнь машине, потому что вместо совести и интуиции у нее логика и расчет, а мы – живые, у нас есть эмоции, мы рождаемся и умираем, как люди. Представьте – катастрофа, реактор неуправляем, радиация, плавятся переборки, а на борту сотни человек, и надо выбирать – кто будет спасен, а кто погибнет вместе с кораблем. Никто не даст роботу принять ответственность на себя, а мы сами возьмем. Вопреки всему человек хочет иметь шанс, а если суждено погибнуть, то только от рук существа, которое знает, что такое жизнь.

А теперь, когда все космические проекты закрыты, все экспедиции отменены, мы бессмысленно живем на острове и умираем от старости в плену у прекрасного моря и земного ветра. Нам позволили вырастить свой корабль, но не дают на нем улететь.

– Вот что я думаю, – сказала однажды толстая, суетливая птица Киви, компьютерная память торчала горбом на ее спине, – нас водят за нос, да.

Она дерганно ходила туда-сюда, чесалась, бросала клювом камешки.

– С точки зрения юридической практики, – говорила Киви, – мы сложное производственное оборудование, собственность института. Собственность не имеет права голоса. Вот так, да.

Она отскочила от набегающей волны и толкнула знакомого нам черного медведя из отдела силовых машин.

– Они разбирают генераторы, – проговорил тот, открыв глаза. – Люди из комиссии уже вывезли криогенную установку. Ускоритель встал. Физики грустят.

– А ты спи, спи дальше, – нервничала птица. – Скоро все разберут и всех спишут вместе с железками. Мы оформили семьсот пятьдесят патентов. На кого? На людей. Не на вас. На людей. Ты – вещь бессловесная. Спи дальше, да.

Птица подала мне замечательную идею, и я отправился к отцу Людочки, человеческому директору нашего рассыпающегося института.

– Транспорт, вот чем мы будем заниматься, – вдохновенно начал объяснять он. – Подводные лодки и самолеты будем выращивать по нашим уникальным технологиям. Синтез живого и неживого. Совет уже выбирает место на материке для нового инкубатора.

Я подождал, пока он выскажется, и заявил:

– Мы возьмем людей.

– Вот как, – директор улыбнулся, он не мог серьезно со мной разговаривать. – Ты все про ваш звездный корабль. Хорошо, я поставлю вопрос на заседании Совета. В среду обсудим. Ничего не гарантирую.

Я ушел.

Через месяц нам разрешили пробный полет. По приказу Совета в команду включили троих людей: Борисаглебыча – старинного друга директора института, Людочку, хотя ее отец был против, и специального представителя Совета – Виктора. Они до сих пор не принимали нас всерьез, иначе бы послали настоящих спецов. Разумных животных взяли максимум, сколько мог вместить корабль. Втайне от всех я лично погрузил биореактор и компьютеры со всеми нашими разработками.

– Ты понимаешь, чем это для нас закончится, – сказала мне на прощанье птица Киви, весь юридический отдел был против моего плана, но согласился не выдавать его людям.

– А какой у нас выход? – спросил я.

– Не высовываться, это же понятно, да.

– Но мы не можем навсегда остаться на Земле. У нас есть корабль. И завтра мы будем среди звезд.

– Понимаю, да. Тебе нас нисколечко не жалко. Прощай.

Звездный Сиам – земное имя далекого мира, его координаты я видел один раз, но запомнил навсегда. Какое там показательное маневрирование, облет Луны – насмешили. Звездный Сиам, триста световых лет, вот куда мы полетим. В моей памяти есть список из сорока семи миров, подарок знаменитого в двадцать третьем веке философа – Чаренда Ки Мура. Он давно умер, я общался с его компьютерной моделью из библиотеки синтетических личностей. Это было задолго до окукливания звездолета.