От караагачского хозяина к нам приходили двое рабов — Атаджан и Шадман. Они спрашивали: «Мы уже освобождены, а когда вас освободят?» Мы не знали, что им ответить и почему их освободили раньше нас: ведь приказ царя эмиру был отдан для всех рабов?

— Один для всех. Но наш злодей схитрил и оттянул время. Он дал свою расписку на полгода позже всех. Поэтому мы на полгода позже получим свободу.

— Хорошо. Через шесть месяцев виноград созреет. Но у нас не вырастет за это время ни дом, ни

сад, ни поле, ни коза, ни овца. У нас ничего нет. Что мы будем есть через шесть месяцев? По-прежнему жить в хлеву на хозяйском дворе, опять работать на него. У собаки своя конура, а у нас и конуры-то нет… Ох, опять все останется, как было…

Она утерла рукавом глаза и огляделась:

— Ой! Я ведь Хайбара ищу! Надо его погладить да накормить, а потом отвести его к хозяину. Помирить Хайбара с Абдухакимом.

— Разве собака мирится с собакой? — засмеялся Некадам. — Он лежит вон за теми овцами. Покличь его, да придет ли?

Гульсум встала и увидела собаку, лежавшую на песке, положив между вывернутыми лапами голову, огромную, как у казахской овцы.

— Эй, Хайбар, на! На, Хайбар!

Собака нехотя подняла голову и посмотрела на Гульсум, но не встала и опять опустила голову.

Гульсум позвала еще несколько раз. Но собака даже не подняла головы.

— Это честное животное обиделось не только на самого хозяина, но и на тех, кто к нему ходит, — сказал Некадам и негромко крикнул:

— Хайбар!

Вильнув хвостом, собака встала с места, потянулась, пришла к Некадаму, вытянула перед собой передние лапы, положила на них морду и, виляя хвостом, посмотрела в глаза Некадаму.

Гульсум, взяв из чаши хлеб и мясо, показала собаке и позвала ее.

Взглянув краем глаз на Гульсум, собака опять принялась смотреть в глаза Некадама, повиливая хвостом.

— Она на вас сильно обижена.

Некадам сам взял чашу у Гульсум и поставил ее перед собакой.

Понюхав чашу, собака снова посмотрела на Некадама и завиляла хвостом, но ни к чему не притронулась.

Некадам притянул к себе чашу, взял оттуда кусок хлеба и мяса и положил себе в рот. Съев, он опять подвинул чашу собаке.

— Возьми, мой Хайбар, ешь. Поедим вместе, — сказал он. Собака встала, подошла и принялась есть.

— По сравнению с хозяйским сыном она — человек, а не он. Мне он не прислал ни куска хлеба, а собаке послал жареного ягненка. И она, голодная, не взяла, пока не покормила меня своей пищей.

— Гульсум, эй, Гульсум! Провалилась ты, что ль? Услышав голос хозяина, Гульсум опорожнила перед собакой

чашу и побежала к черной юрте.

— Сейчас! Иду!

Некадаму вдруг опять стало тяжело и тоскливо.

Он поднял дудку с песка, отер ее и снова заиграл свою песню.

Песчаные холмы, как горная гряда, со всех сторон окружали степь.

Ночь была тихой.

Звезды, сверкая, озаряли призрачным, трепещущим светом ночной мрак.

Ясное небо сияло. Звезды казались огоньками какого-то необъятного города, повисшего в небесах.

Дул весенний ветер, принося в пески запах молодых побегов и садов, зацветающих где-то далеко отсюда.

Стада спокойно лежали в загонах.

Хозяева спали в своих юртах.

Рабы и батраки лежали на песке, который после дневного труда казался им мягкой постелью. Степь молчала. Все вокруг было спокойно.

Только песня, не затихая, переливалась в отдалении:

Два голоса, поддерживая напев, припевали:

Иногда певец прерывал песню, брался за дудку, и от ее жалобы слова прерванной песни казались еще печальней, тоскливей и больней.

Но если песня эта нарушала безмолвие ночи, она не мешала сну людей. Она даже успокаивала их, убаюкивала, — под эту песню им, может быть, снились безмятежные сны.

Гульсум собрала и вымыла посуду на кухне, постелила хозяйскую постель в черной юрте, сходила за водой и полный тяжелый бурдюк воды прислонила к очагу.

Наконец настало время и ей отдохнуть.

Она растянулась на песке. Свой день она начинала до рассвета и без отдыха работала до полуночи, — теперь ей только б уснуть.

Но песня Некадама, убаюкивая других, гнала от нее сон. Она полежала, пытаясь забыться, но сон не шел. Тогда она вскочила, вслушалась в отдаленную жалобу дудочки и пошла на этот зов.

Когда Гульсум приблизилась, Некадам, глядя куда-то в сияющую бездну ночи, допел конец песни:

С ним сидело трое или четверо рабов. Отложив дудочку, Некадам вздохнул:

— Эх, одиночество это!

— От одиночества есть хорошее средство, — ответил сидевший против него Ачил, — семья!

— Что ж, ты бы подыскал ему, посватал бы, а мы погуляли бы на свадьбе! — засмеялся словам Ачила Шадман.

— Кого же это он?

— Гульсум.

Гульсум, которую они еще не заметили, легла в складку песка и, подвинувшись ближе, прислушалась.

— Да ей скоро сорок! Ему надо бы помоложе какую-нибудь. «Да, молодость!..» — вздохнула в своей ложбинке Гульсум.

— Ей идет к сорока, а ему-то ведь тоже уже к пятидесяти. Ничего. Если он захочет, двоих-троих ребят они еще вырастят.

«Мужчинам мы нужны либо для работы, либо затем, чтобы иметь двух-трех детей!» — подумала Гульсум.

— Если я ее возьму, — ответил Некадам, — то потому, что люблю. Чтоб утешить ее сердце, которому мало доставалось радостей. А иначе зачем мне дети? Чтоб они смотрели на то же, на что досыта насмотрелись мы? Для этого не стоит рождаться.

«Милый Некадам! — думала Гульсум. — Не зря я тебя полюбила. Но что это за приятный аромат из Карши, от какого друга?»

Некадам сказал:

— Сегодня я сам говорил с ней. Она как будто согласна. Но она умно ответила: «Что мы будем есть через шесть месяцев? У нас не вырастет за это время ни дом, ни сад, ни поле, ни стадо». И ведь это правда. Что будет за семья, у которой ничего нет? И вот я теперь сам не знаю, можно ли завести мне такую семью?

— Об этом не думай! — ответил Шадман. — Мы в Караагаче, освободившись, уже налаживаем жизнь. На краю деревни, где песок засыпал усадьбы, мы решили построить свой поселок. Назовем его «улица Рабов». Мы с Атаджаном уже поставили там по шалашу. После работы у хозяина мы приходим туда и ложимся. Когда хозяин придирается к нам, мы уходим от него, собираем в степи по вязке хворосту, продаем кому-нибудь за пару лепешек, приходим в свои хибарки, едим там хлеб и лежим. Мы решили на будущий год совсем уйти от хозяина. Будем собирать дрова и на это жить. Так и ты с Гульсум можешь сделать. Женись. Если вам нехорошо покажется в хозяйском доме, придете к нам, на улицу Рабов, построите себе жилье, станете собирать дрова. Голодно, да зато свободно.