Тельма без дела шаталась из сада в салон, из салона — в комнаты. Она по нескольку раз в день принимала душ, но не из соображений гигиены, а чтобы протрезветь. Потом она снова принималась пить. У меня пропадало всякое настроение. Признайтесь, такое не воодушевляет.

Кто приносил успокоение, так это месье. Каждый вечер он возвращался точно в половине шестого. Отправлялся переодеться, потом выпивал несколько стаканчиков под синим тентом как бы для того, чтобы воссоединиться с женой в ее парении над самой поверхностью земли. Он, по-видимому, оценил блюда, которые я старалась ему приготовить. Так как американцы ничего не понимают в еде, я принялась изобретать собственные рецепты, когда исчерпала те, что брала из журналов. Он находил все очень вкусным, особенно приготовленное под соусом.

У них в стране соусы разлиты по бутылкам и имеют одинаковый вкус. Они отличаются друг от друга только этикетками. Я обнаружила это, как вы догадались, пробуя их знаменитые консервы.

Хозяйский ужин был самым приятным временем дня. Я украдкой поглядывала из окна, как ест Джесс. С каждым днем я находила его все более красивым. Между тем, особой красотой он не отличался. Я уверена, что моим бывшим приятельницам с завода Риделя он не пришелся бы по вкусу. Они бы не оценили ни его немного печальное и непринужденное очарование, ни его светлый взгляд, ни покрытую веснушками кожу, ни его быструю белозубую улыбку, освещавшую лицо, когда он замечал меня, напряженно следящую за ним из окна.

Когда я шла убирать со стола, он подмигивал мне.

— Все было о'кей, Луиза!

Каждый раз я заливалась краской. Было такое ощущение, что на лицо мне положили горячую салфетку. Потом Руленды шли в гостиную. И начиналось — виски, музыка, изнеможенные позы мадам.

Тельма всякий раз звала меня под тем или иным предлогом. На самом деле она желала иметь свидетеля, это ее возбуждало. Я застывала в глубине комнаты у камина и думала про себя, что уж я-то смогла бы сделать Джесса счастливым.

По правде говоря, из-за увлечения Тельмы спиртным, я была не так довольна жизнью у Рулендов, как предполагала. Но и несчастной я себя не чувствовала. От той поры у меня осталось ощущение уходящего в никуда времени. Дни были еще более удручающе похожи один на другой, чем в доме Артура. Они нанизывались один к одному, как бусинки на нитку. Уборка, ужин… Голос Пресли, характерное бульканье виски и нежное позвякивание льдинок, которые Тельма помешивала с большим знанием дела до тех пор, пока стенки бокала не запотевали.

Иногда она звала меня в свою комнату, чтобы я примерила ее туалеты.

— Я хочу посмотреть на свою элегантность, — так объясняла она. Я безропотно подчинялась. Она оправляла на мне платья, то прикалывая корсаж, то вынимая булавки, и ее длинные пальцы задерживались на моем теле. Я стояла истуканом, как деревянный манекен, не понимая, что за удовольствие испытывала она, сначала наряжая меня, потом раздевая.

В конце концов, она бросала все кучей на кровать.

— О'кей, Луиза!

Я спускалась вниз, а она наполняла стакан больше, чем обычно.

Часы, проведенные в ее обществе, были мрачными и странными, но как только зеленый «додж» припарковывался на дорожке, ведущей к дому, все разом менялось, и я начинала напевать. Особенно любила я воскресные дни, но не те, когда они ездили в Париж в гости к соотечественникам, что случалось раз в месяц. Три остальных уик-энда они проводили дома, и атмосфера их была совершенно иной. В принципе мне был положен выходной день, но куда мне следовало отправиться, чтобы почувствовать себя лучше, чем здесь? Я оставалась в своей комнате, подправляла себе платье или блузку, немного прихорашивалась…

— Приходите посидеть в саду, Луиза.

На диване-качалке можно было устроиться втроем. Тельма садилась посередине, а я сбоку крепко хваталась за перекладину, так как никогда не любила качелей. Тельма загораживала от меня Джесса, но я видела его скрещенные ноги, сквозь тонкую ткань альпага угадывалось, какие они мускулистые. Отталкиваясь правым каблуком, он приводил качели в движение. Я отдавалась этому сказочному парению, повторяя про себя: «Я на острове, я на острове!» Мне было достаточно взглянуть на небо, чтобы обнаружить в причудливых облаках то, чего не хватало нашему пейзажу. Одно облако было похоже на пальму, другое — на коралловый риф, а голубой небосвод превращался в морскую гладь. Однажды мне явился даже людоед, но только не из бесконечной лазури, а из калитки сада, и так он был похож на Артура, что я позеленела от ужаса.

Да, это был Артур, собственной персоной, набравшийся, отвратительный! Он зловредно ухмылялся, видя меня усевшейся рядом с америкашками.

— Шлюха! — заорал он. — Шлюха!

Он грозил мне кулаком. Месье Руленд поднялся, чтобы охладить его пыл, думая, что это какой-нибудь бродяга, но я опередила его.

— Не связывайтесь с ним, это друг моей матери…

— Он пьян?

— Да.

Он слишком привык к пьяным, Джесс Руленд, и снова опустился на качели.

Артур был хорош, с горящими глазами, слюнявым ртом!

— Ты что, больной? — бросилась я к нему. — Что ты себе позволяешь?

— Ты подстилка, Луиза, — прозвучало в ответ. — Ты развратничаешь с этой гнусью! Самая настоящая подстилка, вот ты кто. Моя сука Мирка даже в течке ведет себя приличнее! Или сама возвращайся домой, или я тебя силком вытащу отсюда за задницу, ты слышала?

Если бы в саду был колодец, я утопилась бы в нем, только бы избежать взгляда Руленда и тех соседей, что, привлеченные скандалом, вышли на порог.

— Послушай, Артур, — прошипела я, хватая его за руку, — послушай меня хорошенько…

Должно быть, он прочел в моих глазах такое, что сразу же затих.

— Если ты не прекратишь скандалить, я иду к матери, и мы обе отсюда уезжаем. Ты останешься один в своем поганом доме. Ты понял? Ты понял?

Это его чуть-чуть отрезвило, и он отправился восвояси. Я, как сумасшедшая, бросилась в дом, перепрыгивая через ступени, поднялась к себе и, упав на кровать, отчаянно разрыдалась. Через минуту я услышала шаги месье на лестнице. «Сейчас он выставит тебя», — подумала я. В его положении никто не позволит устраивать подобные концерты под окнами. Вывод напрашивался сам собой!

Дверь отворилась.

— Хелло, Луиза!

Сквозь пелену слез он показался мне еще красивее. Он улыбался.

— Ничего страшного, не стоит плакать…

— Вы сердитесь на меня?

— За что? Вы здесь ни при чем!

Я снова ничком упала на кровать и, зарыв лицо в подушку, прокричала: «Спасибо!»

Не знаю, слышал ли он меня. Во всяком случае, он несколько раз нежно потрепал мне волосы перед тем как выйти.

Жизнь так и продолжала идти своим чередом из месяца в месяц, и, думаю, в конце концов, мне удалось обрести некое спокойное счастье. Конечно, я ожидала иного, предвкушала более разнообразную и интересную жизнь, но чем больше я размышляла об этом, тем чаще приходила к убеждению, что все-таки счастье мне улыбнулось.

С самого начала мне показалось странным поведение мадам в состоянии опьянения. Обычно выпившие люди болтливы. Они возбуждены, жестикулируют, кричат или смеются. Тельма оставалась молчаливой, углубленной в себя. Только вечером в гостиной она несколько оживлялась и начинала позировать перед Джессом… Иногда по ночам, когда алкоголь вместо того чтобы свалить ее с ног, лишал сна, она поднималась, чтобы прокручивать пластинки. С наступлением зимы в вечерний церемониал были внесены легкие изменения. Вместо пеньюара мадам Руленд накидывала меховое манто. У нее было одно великолепное светло-коричневое с длинным и тонким ворсом… Я не знаю толком, что за животное вынудили расстаться с таким роскошным покровом, возможно, это была норка. В мехах я, сами понимаете, не ахти…

Во всяком случае, когда я ее впервые увидела совсем голой в этом великолепии, я остолбенела.

Пеньюар, наброшенный на обнаженное тело, — он для того и создан, не правда ли? В случае же с меховым манто все приобретает абсолютно иной, странный смысл… Быть в прислугах — значит уметь ничему не удивляться. Надо сказать себе раз и навсегда, что правда на их стороне, или вести себя так, будто и на самом деле они — обладатели истины в последней инстанции. Надо уважать их мании и пороки, ведь нам за это и платят. Это не что иное как негласное соглашение (но вовсе не коллективный договор, как выразился бы болван Артур).