— Я говорю Сесилии, — обратился к Лауре Клем, — что ваши мальчики очень хорошо воспитаны. У них хорошие манеры. Сегодня не всякий юноша умеет подать даме стул.

— Это благодаря Бэду, — улыбнулась Лаура. — Он был очень строг с мальчиками насчет манер. Считал это важным, и правильно, конечно.

— Да, замечательно, что он за этим следил.

Бэд был польщен.

— Ну, Том стоил моих усилий. Я воздам ему должное: добавлю на дощечке «Пайге и Райс» — «и сын».

— А когда-нибудь, — добавила Лаура, — «и сыновья».

— Конечно, конечно, когда Тимми подрастет, — поспешно добавил Бэд. Он повернулся к тетушкам:

— О, я помню тот день, когда появилась дощечка «Пайге и Райс», золотые буквы на черном фоне. Я просто ликовал. Задыхался от счастья.

— Да, много, много перемен, — задумчиво признала Сесилия. — В этом веке жизнь несется вскачь. Теперь мы не так часто посещаем город, и каждый раз узнаем о чем-то новом. И ощущаем перемены.

— Я слышала по радио в машине, что у вас вчера были беспорядки, — сказала Лилиан.

— Да, — подтвердил Клем, — мы видели по телевизору. Просто позор. Какие-то бесноватые.

— Лаура случайно оказалась там, — сказал Бэд. — Ее чуть не убили. Такой ужас! Расскажи, Лаура.

Лауре очень не хотелось вспоминать, и она рассказала коротко:

— Да, было ужасно… Они вели себя словно дикари. — Потом, взглянув на Бэда, неожиданно для себя добавила: — И если придет к власти Джим Джонсон, так это только начало. Только начало.

— Ерунда! — громогласно возразил Бэд. — Как это можно называть Джима Джонсона дикарем? Правда, он иногда слишком эмоционален и немного резковат, но он дело говорит. Те вчерашние подонки не имеют к нему никакого отношения.

Лаура твердо повторила:

— А мне говорили другое. Говорили, что за его спиной стоит клан.

— Что за чушь! Джонсон не больше связан с кланом, чем ты сама.

— Мы во Флориде, — поддержал его Клем, — тоже слушали его, и почти всем он нравится. А что думает молодежь?

Том как будто только и ждал своей очереди вступить в разговор.

— Мы, я и мои друзья — за Джонсона, конечно. — Бэд одобрительно улыбнулся. — Его очень уважают. Маккензи только болтает, а Джонсон займется и расовыми квотами, и слишком высокими налогами…

— Я буду голосовать за Маккензи, — перебила его Лаура.

— Этот Маккензи хочет всем угодить, поэтому замалчивает те острые проблемы, которые поднимает Джонсон. Просто трусит. Он поощряет бездельников, предлагает тратить на них государственные деньги. — Том прочесал пальцами волосы, и они закрыли половину его лба словно блестящий шелковый платок.

— Ай да парень у меня, — хлопнул в ладоши Бэд. — Отлично разбирается в политике. Будет когда-нибудь губернатором штата, верно, Клем?

Клем с улыбкой кивнул и, повернувшись к Тимми, ласково спросил:

— Ну, а ты что по этому поводу думаешь, парень?

Тимми покраснел, и, переведя глаза с Бэда и Тома на мать, сказал своим детским высоким альтом:

— Я читал кое-что и, знаете ли, этот Джонсон часто говорит низкие вещи. И Бетти Ли сказала мне, что он ненавидит черных.

— При всем моем уважении к Бетти Ли, — возразил Бэд, — думаю, что она в вопросах политики не очень-то разбирается. Кто-то ей сказал. Это все пропаганда.

— Да нет, папа, думаю, она сама это чувствует. Ведь черные чувствуют, когда их ненавидят, чувствуют сильнее, чем мы с тобой. По крайней мере, — мягким извиняющимся тоном, опасаясь, что он слишком резко возразил отцу, докончил Тимми, — мне так кажется.

Лаура смотрела на младшего сына, тронутая и обрадованная.

— Тимми прав, — сказала она решительно. — В статьях и речах Джонсона много низкого. Это скверно, что такой человек выдвинулся, это пугает меня.

— Не понимаю тебя, Лаура, — сказала тетя Сесилия. — Джонсон культурный, образованный человек, хороший оратор. Это самый подходящий политик для нашего штата.

— Вот в этом-то и есть опасность, тетя Сесилия, что он образован и хороший оратор. У него дар убеждения, а люди не понимают, что его идеи — хорошо замаскированные идеи клана. Он опасен, очень опасен. Сейчас он может делать вид, что выступает против клана, а потом, как это было в нацистской Германии… Начнется с малого, а потом… Вчера я уже слышала крики ненависти и видела кровь на мостовой.

— О чем ты, мама? — спокойно возразил Том. — Что за преувеличения? В нацистской Германии не было никаких газовых камер, не было шести миллионов мифически погибших в этих мифических камерах. Да, были лагеря и тюрьмы, где держали коммунистических шпионов и агитаторов, тех, кто этого заслуживал. Остальное — пропаганда. Еврейская пропаганда.

— Верно! — вскричал Бэд. — Все это — надувательство.

— Надувательство? Массовое истребление евреев в Германии, холокост — «надувательство»?! Как ты смеешь это говорить! Есть фотографии, есть выжившие узники, есть свидетели! В их числе и американские солдаты. Сам Эйзенхауэр плакал, когда увидел этот ужас. Ты отрицаешь историю! Это все равно, что сказать, что в Америке не было Джорджа Вашингтона.

— А-а, — ворчливо ответил Бэд, — вечно ты защищаешь евреев. А что ты о них скажешь? Сколько у тебя знакомых евреев?

— Какое это имеет значение? Ну у меня были подружки-еврейки с детства, еще с детского сада. Но я никогда не интересовалась религией и национальностью людей, с которыми знакомлюсь. Мне важно только то, что эти люди порядочные и добрые. Разве не тому же нас учат в церкви?

Лаура остановилась, потому что все слушали ее в полном молчании. Тетушки никогда не одобряли разговоров о политике за столом, и Лаура не любила их тоже, но она была так возбуждена вчерашними событиями, так огорчена всеобщей недоброжелательностью родных… Только Тимми поглядывал на нее сочувственно.

Лауру охватила усталость. Бэд и тетки — одно. — Они превосходные люди, — говорит он. — Он — хороший человек, — твердят они. Но как только дело заходит о важных вещах, о том, что творится в мире, падает какой-то занавес и отгораживает ее от «превосходных женщин» и «хорошего человека». А теперь еще и Том…

Неужели еще и Том… Она почувствовала себя совершенно одинокой за этим столом, где сидели самые близкие и родные ей люди.

Молчание прервала Лилиан. — Значит, ты будешь голосовать за Маккензи, Лаура?

— Да, подтвердила она. — Он порядочный, надежный человек.

— Родился с серебряной ложкой во рту. Богатые родители. А Джонсон всего добился сам.

«Какая нелепость! — подумала Лаура. — Уж не тете Лилиан говорить о «серебряной ложке».

— Мы встречали Маккензи, — заметил Клем. — Сесилия не говорила вам? На обеде в Каптиве, прошлой зимой. Производит впечатление незаурядного человека. К тому же красивый. — Он засмеялся. — Женщины за ним гоняются. Тридцать семь лет, холостяк, рыжеволосый…

— Ох, — вскочила Лаура, — мне надо достать шоколадное суфле из духовки, чтобы сразу подать его к столу, пока не опадет. А то вкус будет хуже.

— Со взбитыми сливками, мама? — спросил Том.

— Еще лучше — с ванильным соусом. Помогите мне убрать со стола и принесите тарелки для десерта, мальчики. Нет, Лилиан и Сесилия, вы сидите, пожалуйста.

Атмосфера за столом изменилась.

— Хватит политики, — провозгласил Бэд. — Да здравствуют вкусные вещи!

Лаура, ставившая на стол вазу с суфле, посмотрела на него благодарным взглядом.

— Клем, твой бокал, вот хорошее вино к десерту! И тебе, Том, — Бэд подмигнул сыну, — в девятнадцать уже можно. Да мне что-то и не верится, что вы в колледже не пьете вина!

«Удивительно, — думала Лаура через несколько минут, — как умиротворяют «вкусные вещи»! «Десерт, вино, сыр и фрукты, кофе — и словно растаяла сдержанная, но напряженная враждебность, вызванная политическими спорами»».

Гости скоро вышли из-за стола, — Клем напомнил, что им предстоят сборы и отъезд рано утром.

— Как странно, — сказала Лилиан, — спать как гостья в доме, в котором родилась. Как будто и не уезжала отсюда. А куда вы собрались, Бэд?