— Они патриции, — пожал плечами Рамон, раскладывая одеяло и ложась на него. — По своим не бьют. Дульса одна из немногих патрициев, кого не волнует собственное происхождение. Обычно все чуть не лопаются от гордости и поздравляют друг друга за то, что у них такое благородное происхождение.

— Дульса? — недоверчиво спросил Леннокс. — Вы теперь встречаетесь, или что?

Рамон широко улыбнулся Ленноксу и довольно кивнул. — Она хорошая девушка, — сказал он.

— Ты предатель, — прошипел Леннокс. — Ты прекрасно знаешь, что теперь выкинет Скара. Про мотоцикл можешь забыть.

— Ты с ней справишься, — сказал Рамон всё ещё довольно улыбаясь. — Теперь, когда Торин и я выбыли из игры, она неизбежно будет приставать к тебе.

Леннокс гневно зарычал, и его рычание вспугнуло драконов. Сесилия испуганно фыркнула, а Аврора загородила её собой.

— Я не позволю командовать собой, словно кастрированной белкой, — сердито сказал он.

— Успокойся! — сказала я и подошла к Ариэлю, который нетерпеливо разглядывал Леннокса. — У нас сейчас более насущные проблемы.

Затем я погладила шею Ариэля и его большую морду, и он начал успокаивающе ворчать. Он подтолкнул меня головой, побуждая продолжать. Ритмичный звук ворчания успокоил меня, и я чесала ему шею, в то время как моя голова начала опустошаться.

— Есть новости? — спросил Торин, когда Грегор Кёниг вернулся с обхода.

— Фридерика сидит в секретариате и всё ещё пытается попасть к примусу. Он определённо ещё в офисе и сенаторы тоже. Это ей уже удалось выяснить, что не сулит ничего хорошего. Похоже, история Сельмы верна. Но она всё ещё не знает ничего обязывающего.

Торин кивнул.

— Будет лучше, если мы сейчас немного приляжем. Мы не знаем, какой будет ночь. Вы дежурите первым, разбудите меня через два часа, а дальше посмотрим.

— Так для меня гораздо лучше, сейчас я всё равно не смогу сомкнуть глаз, — сказал Грегор Кёниг и отошёл к краю драконьей пещеры, чтобы понаблюдать, как искусственное солнце Акканки постепенно тускнеет, и, в конце концов, подземную страну окутывает темнота. Я молча смотрела на него и отчётливо ощущала его грусть. Возможно, это был последний закат солнца, который переживала Акканка, возможно, высококонцентрированный, огненный шар потухнет уже завтра, и на эту искусственную пещеру опуститься вечная тьма.

Грегор Кёниг зажёг слабый световой шар, а Торин развернул коврик и лёг на него. Я поступила также, распаковала спальный мешок, который дал мне Грегор Кёниг и устроилась так удобно, как только возможно в угольной пыли перед стойлом Ариэля. Я только хотела ненадолго прилечь и отдохнуть, так же, как и остальные. Но гармоничное ворчание, которое беспрерывно издавал Ариэль, позволило мне мысленно отвлечься, без воспоминаний, без боли и бремени. И, в конце концов, я довольно быстро заснула.

Я знала, что мне снится сон, но в этом не было ничего необычного. Однажды я уже стояла на этом пороге, где-то между сном и бодрствованием. Великое искусство состоит в том, чтобы бодрствуя, войти в собственный сон. Оно требует силу, которой мне не хватало до этого момента.

Мимо меня пронеслись образы, я увидела Акканку, лежащую передо мной в потускневшем, искусственном солнце, увидела Ариэля, как он, ворча от удовольствия, валяется в угольной пыли, а потом увидела Адама, как он стоит на большом лугу таинственного сада. Его окружал уже хорошо мне знакомый рассеянный свет позднего лета, словно золотистые точки, маленькие насекомые жужжали над лугом. На губах Адама играла знакомая улыбка. Я узнала эту сцену. Но внезапно улыбка исчезла, а его лицо выглядело измученным. Я была шокирована глубокой болью, которую прочитала на нём.

— Адам, — тихо сказала я и направилась к нему. В этот раз образ не исчез. Он оставался стоять, был неземной красоты, близко и в тоже время далеко. Моё сердце билось всё неистовее, причиняло боль и всё же было такое живое.

Казалось, он меня узнал.

— Сельма, — сказал он, но его голос прозвучал издалека. — Помоги мне!

Его слова были отчаянной мольбой, и моё сердце чуть не разорвалось от боли. Я должна была помочь ему, немедленно.

— Ты где? — спросила я дрожащим голосом.

Но внезапно образ Адама размылся, и я услышала тихое ворчание Ариэля. Этот звук пленил меня, успокоил и сопроводил, словно барабанная дробь, этот ритм потянул меня дальше.

Я посмотрела на себя и заметила, что теперь вижу своё тело, что-то, что обычно во сне никогда не воспринимаешь. Я поднесла руки к лицу и пошевелила ими. Они казались реальными, слишком реальными для сна.

Я поняла, что только что случилось. Мне удалось, я смогла войти в Виннлу и оказалась в своём собственном сне. Я попыталась быстро вспомнить множество часов, когда Седони объясняла, что нужно делать.

В настоящий момент я находилась на лугу, который только что мне снился. Мой собственный сон был словно пузырь, плавающий в большом море. Эту область я могла оформлять по собственному усмотрению, а также выйти из неё. Седони описывала мир за пределами собственных снов, как рассеянный туман, в котором вначале сложно ориентироваться. Так как туман нужно воспринимать словно энергетическое поле, из которого можно вытягивать силу, потому что оно подпитывается магической силой всех. Оно неосознанно соединяет магов, и если вслушаться в него, то можно услышать шёпот множества снов и мыслей магов.

Из голосов, которые услышишь, можно составить прогноз на будущее, так как делали Сибиллы или моя бабушка. Но для этого нужны практика и опыт.

После того, как я это осознала, я огляделась на летнем лугу, на котором всё ещё стояла. Вокруг головы жужжали золотистые насекомые. Ленивый, тёплый ветерок ласкал кожу и шевелил цветы и траву. Он направлял меня, и я снова подумала об Адаме.

Встреча с ним показалась такой реальной, а его зов о помощи таким отчаянным. Я хотела увидеть его ещё раз, закрыла глаза и попыталась представить Адама. Но у меня никак не получалось, вместо этого, я услышала ритмичное ворчание Ариэля. Затем я снова открыла глаза и внезапно оказалась в пустой комнате, чьи стены, казалось, состоят из тумана. Луг исчез.

— Я в Виннле, — удивлённо прошептала я и приблизилась к туману. Он улетучивался, чем ближе я подходила и, в конце концов, я увидела изогнутую стену, которая, казалось, состоит из стекла.

Она была молочно-туманной, так что через неё ничего не было видно, но должно быть, это конец моего сна. Я осторожно прикоснулась к стене, вопреки моим ожиданиям она была мягкой и тёплой.

Я подумала о Седони и о том, что она поощряла меня выйти из моего сна, когда наконец придёт время. Я осторожно прикоснулась к мягкой стене, а потом нажала на неё рукой. Стена изогнулось под давлением моей руки, но затем прорвалась, и моя рука исчезла в ней.

В этот момент меня охватила паника, потому что было неизвестно, что меня ждёт с другой стороны. Я набрала в лёгкие воздуха, подбадривая себя, затем просунула руку дальше, а за ней последовали голова и туловище.

Мне навстречу раздалось громкое журчание, как будто я оказалась в бурной реке. Оно сильно гремело в ушах, а молочный туман, который окружал меня, я заметила намного позже.

Некоторое время я с любопытством оглядывалась. Вокруг меня всё двигалось, туман проплывал мимо, а журчание изменялось, иногда я слышала в нём голоса и могла понять некоторые слова. До меня доходили даже фразы, и в них всегда речь шла о надвигающейся войне.

Я навострила уши, и услышала, как глубокий голос говорит, что высокомерные маги заслуживают смерти от меча гномов. У них нет права возвышаться над другими магическими существами.

Испугавшись враждебных голосов, раздающихся в Виннле, я отступила за эластичную стену. Дыра, которую я сделала, сразу же закрылась, и я опустилась на пол. Эта та материя, из которой сплетаются пророчества? Должно быть так и есть, потому что было совершенно ясно, что надвигается на Объединённой Магический Союз. И всё это только потому, что примус возомнил о себе бог знает, что, и в своём высокомерии оскорбляет других.