О Джерри было легко забыть.

— Да, — раздалось вдруг из темноты, и рядом с ним появилась Марго. — Это так... мило.

Она свирепо уставилась в комнату. Эмма ей в ответ улыбнулась.

— Сегодня вечером ты особенно неотразима, мама. Грандиозные планы?

— Мы едем в город, — ответил Джерри. — Как приятно видеть, что вы помогаете друг другу. Думаю, это на самом деле очень хорошо, ребята. Пол может помочь тебе с оценками, а ты, Эмма, возможно, познакомишь его с какими-нибудь своими подружками.

«ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА».

— Возможно, Джерри. Возможно.

Когда их родители, наконец, ушли, Эмма быстро схватила с пола джинсы. Она начала рыться в карманах, но Чёрч вырвал их у нее из рук. Он вытащил из них портсигар и, удерживая в руках ее сигареты, словно заложников, снова бросил джинсы на пол.

— Не хочу показаться грубой, — вполголоса сказала она. — Но, по-моему, твой отец — самый тупой человек из всех, кого я встречала.

— Джерри ещё тебя удивит.

— Он хочет, чтобы я познакомила тебя со своими “подружками”. Ты ведь уловил эту часть, да?

— Ну, я — выгодная партия, а он — мой отец.

— Чёрч... мы регулярно трахаемся. Как он может этого не знать?

— Потому что я трахаю тебя, только когда его нет дома, или он в отрубе, или, когда я уверен, что ты не издашь ни звука. Не пытайся сменить тему — заканчивай свою историю.

Эмма застонала и провела рукой по волосам. Когда входная дверь захлопнулась, она, наконец, снова заговорила.

— Я плохо помню своего отца. Иногда он был ко мне добр, а иногда бил. Потом он начал бить Марго, что, как я думаю, было уже слишком. Она сбежала от него посреди ночи. С тех пор я его не видела. Вот, собственно, и всё.

— Ага, чёрта с два. Как он тебя бил? Что именно он делал?

— Я не хочу об этом говорить.

— Очень жаль, потому что я хочу.

Эмме стало нечем дышать. Она знала, что Чёрч намерен услышать всё, и была рада, что ему хочется больше о ней узнать, но легче от этого не становилось. Чёрч был словно компьютер. Он впитывал информацию, собирал данные, считывал их, интерпретировал. Но совсем необязательно, что он всё это понимал, особенно когда речь заходила о чувствах. При желании Чёрч очень хорошо имитировал эмоции — мог по команде улыбаться, смеяться, возможно, даже заплакать. Однако, это не означало, что он понимал, почему остальные люди ощущали потребность это сделать. Она боялась, что Чёрч её не поймет. Догадается, что она еще более сумасшедшая, чем он предполагал.

— Я все тебе расскажу, когда ты начнешь предаваться воспоминаниям о том, как дорогая мамочка избивала тебя деревянной ложкой, — огрызнулась она.

Тишина. Потом скрип половиц. Движение. Он посмотрел на нее сверху вниз.

— Это была не деревянная ложка, — наконец, сказал Чёрч. — А разделочная доска.

Хммм, а вот это уже интересный поворот. Эмма не могла решить, впечатлена она или нет. О какой разделочной доске шла речь? Об одной из тех декоративных, на которых подают сыр? Или о той здоровой хреновине, которую достают на День благодарения? На ее взгляд, в обеих не было ничего хорошего.

И всё же, разделочная там доска или нет, Эмма не сомневалась, что её детство все равно было ужаснее.

— Похоже, твоя мама была просто очаровашкой, — вздохнула она и огляделась по сторонам.

Взглянула на свои руки. Ей захотелось накрасить на них ногти. У нее на ногах ногти были темно-синего цвета, Чёрч снова накрасил их накануне вечером. Но у него никогда не возникало желания заняться ее руками.

— Да. Однако это помогло.

Это заявление ее удивило. Он что, одобряет учиненное над ним насилие? Эмма снова взглянула на него.

— Что ты имеешь в виду?

— Крыша у меня поехала еще до того, как она начала меня бить, — уставившись в потолок, сказал Чёрч. — Иногда я думаю, каким бы стал, если бы она никогда этого не делала. Скольким людям я бы навредил? Чем громче я кричал, тем сильнее она меня била. Когда я научился молчать, побои прекратились.

— Она научила тебя это скрывать, — догадавшись, прошептала Эмма.

— Она научила меня прятать это в себе. Прятать всё. Потому что стоит упустить что-то одно, потом другое, и, кто знает, возможно, вместо своих мыслей и эмоций мне уже придется прятать трупы студенток.

Эмма нахмурилась, обдумывая его слова. Что-то в них было не так.

— Но… теперь ты говоришь, — подчеркнула она. — Ты мне улыбаешься. Ты даже пару раз смеялся. Ты ко мне прикасаешься.

Чёрч протянул руку и провел пальцем по её ноге. В его комнате было прохладно, обогреватель работал в полсилы. Ее кожа была немного холодной и влажной.

— Мне хочется прикоснуться к тебе прямо сейчас, — прошептал он.

— Ты можешь.

— Я знаю.

На мгновение ей показалось, что он хочет сказать что-то ещё. По тому, как он смотрел на её ногу. На её грудь. По тому взгляду, что снова возник у него в глазах, будто он по-настоящему её видел. Будто он её... ценил. Затем Чёрч убрал руку и отвел взгляд.

— Ты всё испортила. Вроде как всё разрушила, — вздохнул он. — Вот почему я позаботился о том, чтобы тебя не выперли из колледжа — чтобы быть как можно ближе к тебе. Теперь ты сдерживаешь всё, что есть во мне плохого. Когда ты просто ходишь где-то неподалеку, всё это тоже там с тобой.

Ого. Эмма этого не понимала. Всё, что есть в нем плохого. Какой подарок.

— Теперь, — продолжил он. — Вернёмся к тебе. Объясни мне, Эмма. Почему ты стала такой? Что с тобой сделал твой папочка?

— А что, если…? — ее голос затих.

— А что, если что? Ты боишься?

Эмма кивнула.

— Если ты меня поймешь, вдруг я тебе наскучу. Тогда тебе больше не захочется быть со мной.

— А что, если я пообещаю тебе, что такого не произойдет?

Чёрч не лгал. По крайней мере ей. Она снова кивнула.

— Хорошо.

Он наклонился к ней и обхватил ладонями ее лицо. О, она обожала его поцелуи. Эмма обожала все, что он ей давал, но их больше всего. Такие нежные, они позволяли ей заглянуть ему в сердце, которого, как он считал, у него нет. Ей удавалось разглядеть всё больше и больше. Мягкие губы прижимались к ее губам, слегка их покусывая.

— Обещаю, если ты когда-нибудь мне наскучишь, то никогда об этом не узнаешь, — прошептал он ей в рот.

Эмма знала, что это максимум из того, что он может ей дать, поэтому просто это приняла.

— Мой отец меня бил, — прошептала она, заглянув в его голубые глаза. Он не отводил от нее взгляда и по-прежнему держал в ладонях ее лицо. — Сначала легкие шлепки то тут, то там. Затем он стал бить меня наотмашь. А потом пошло-поехало. Он избивал меня по любой причине. Вообще без причины. Иногда бил просто так. Бывало так, что ставил меня на пол и пинал ногой. Однажды избил ремнем. В другой раз своим ботинком.

— И что же из этого тебе нравилось больше всего? — хриплым голосом спросил Чёрч.

Эмма практически почувствовала мелькнувшее в его голосе возбуждение.

«Откуда ему известно, что мне это нравилось? Откуда он так хорошо меня знает?»

— Руки. Когда он делал это своими руками, — ответила она.

— Когда ты поняла, что тебе это нравится?

Эмма прикусила нижнюю губу, отчаянно желая сменить тему. Спрятаться. Но она не могла пошевелиться, и Чёрч её не отпускал. К тому же она уже так далеко зашла, у нее не осталось выбора.

— Другие — хрипло выдавила, наконец, она. — Муж номер два. Потом её бойфренд. Они меня... домогались…

— И тебе это не нравилось.

— Нет.

— Но, когда тебя били, тебе нравилось, — ответил за нее Чёрч.

Она кивнула.

— Почему так и не иначе?

Эмма больше не могла этого выносить. Его взгляд всегда выбивал ее из колеи, даже после всего того времени, что они провели вместе. У нее было ощущение, что она стоит перед ним голая, но не в хорошем смысле. Он раскурочил ее душу, вытащив наружу самые неприглядные части, а потом заставил ее перед ним отплясывать. Эмма не выдержала и отвела взгляд.

— Когда кто-то..., — она с трудом подбирала нужные слова. — Когда ты кого-нибудь трахаешь лишь ради траха, ты делаешь это только ради себя. А не ради другого.

— Конечно.

— Ты хочешь испытать оргазм, хочешь кончить. Ты думаешь исключительно о себе, — подчеркнула она. — Поэтому, когда меня трогали или трахали другие мужики, или заставляли меня трогать их, они делали это, чтобы им стало хорошо. Чтобы получить удовольствие. Кончить. Я просто была для них чем-то, что помогало им кайфануть, всего лишь сосудом. Если бы у нас была собака, они бы и её трахнули. Мне это не нравилось, я не какая-то там собака. Не какое-то, блядь, животное.

— Но побои, — произнес он, и Эмма увидела, как у него стремительно вздымается и опадает грудь.

— Когда меня бил отец, — прошептала она. — Это происходило потому, что он хотел причинить боль мне. Он думал только обо мне. Он был полностью сосредоточен на мне. Как будто ничего, кроме нас, не существовало. В такие моменты он становился центром моей вселенной.

Она вспомнила, что Чёрч говорил о страхе, и вдруг поняла, почему они так хорошо ладят.

— Он становился для меня всем. Становился моим Богом.

Эмма никогда никому об этом не рассказывала, ни своим терапевтам, ни социальным работникам. Она знала, как ужасно так думать, знала, как отвратительно это звучит. Она явно чокнутая. Но она существовала, и до тех пор, пока не встретила Чёрча, ей нужно было как-то существовать дальше.

Однако теперь, когда она с ним, ей больше не нужно беспокоиться о своем существовании. Судя по всему, ей не нужно беспокоиться и о своем скором сумасшествии. Раз уж Эмма сдерживает все его пороки, что ж, она с радостью отдаст ему свои. Он может их взять, рассмотреть их и так, и сяк, разобрать по косточкам и собрать снова, как ему заблагорассудится, потому что теперь они принадлежат ему. Он мог просто за нее думать, и ей больше не придется ни о чем беспокоиться.

— Господи, — выдохнул он и прислонился лбом к её лбу. — Как будто это я тебя выдумал. Где ты была всю мою жизнь?

— В самых жутких уголках ада. Ждала тебя.

— Спасибо, Эмма. Спасибо за то, что ты — совершенство.

Она крепко зажмурилась, изо всех сил стараясь не заплакать. Все это было неправильно. Разумная Эмма это понимала, а потому пиналась и кричала. Но из-за разумной Эммы она только и делала, что безвылазно торчала в стремных ситуациях. Темная Эмма оказалась единственной, кто воспользовался этими стремными ситуациями с максимальной выгодой и помогал ей в них выживать и даже процветать. А значит, нахер разумную Эмму. Темная Эмма заслужила этот момент.