По щеке скатилась невольная слеза.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Пожалуйста, ответь мне взаимностью.

Молчание. Затем Эмма почувствовала, как он пошевелился. Отстранился от неё.

— Нет, — громко и отчётливо ответил Чёрч. — Но я могу дать тебе кое-что получше.

Эмма открыла глаза и увидела, что он закуривает сигарету. Она на мгновение остолбенела, глядя, как он глубоко затянулся, а затем выдохнул огромное облако дыма. Чёрч опустил свободную руку на ее голое бедро и потёр его вверх-вниз.

— И что же это такое? — наконец, спросила его она.

— Я буду самым ярким солнцем в твоей маленькой вселенной.

Внезапно рука у неё на бедре крепко сжалась, удерживая её ногу. Другой рукой Чёрч прижал кончик горящей сигареты к ее нежной плоти.

Эмма вскрикнула и непроизвольно дернулась вперед. Ей стоило огромных усилий сдержаться и не отпрянуть от него. Она так сильно прикусила нижнюю губу, что почувствовала во рту вкус крови и, схватив Чёрча за запястье, впилась ногтями ему в кожу.

Когда он наконец убрал сигарету, Эмма дрожала, у неё на лбу выступил пот. Тем не менее, она от него не отстранилась. Она откинулась на изголовье кровати, пытаясь перевести дух, а Чёрч тем временем вытянул Эммину ногу, неудобно положив её себе на колени.

— Я так и знал, — выдохнул он. — Сигареты. Я, блядь, это знал.

— Я всё гадала, — тяжело дыша, она провела пальцами по волосам. — Ты никогда ничего не говорил, но наверняка их видел. Мне было интересно, что ты думаешь.

На внутренней стороне ее правого бедра почти идеальной линией располагались восемь круглых ожогов. Ну, теперь девять. Восемь давнишних уже зажили, и от них остались просто розовые, слегка сморщенные круги. Она уже более двух лет не прижигала себя сигаретами, поэтому новый ожог, красный и воспалённый, сильно выделялся на ее кремовой коже.

Эмма начала делать это после того, как ей исполнилось пятнадцать. Она сильно сцепилась с последним бойфрендом Марго. Поздними вечерами он повадился приходить к ней в комнату и пытался засунуть руки ей в штаны. В один прекрасный день она решила, что с нее хватит, и затушила сигарету о его веко.

Он так сильно ее ударил, что ей наложили на челюсть шину.

Он бросил Марго, но от этого жизнь стала лишь намного хуже. Эмма заперлась в своей комнате, но это не мешало ее матери орать на нее через дверь. Зажженная сигарета помогла ей избавиться от того парня, почему бы ей не сделать тоже самое и в другой, но не менее надоедливой ситуации? Поэтому она зажгла новую сигарету, а затем тут же прижала к бедру ее горящий кончик, и это было похоже на чудо. Боль расцвела и заслонила собой все остальное. Все ее существо сжалось в одну крошечную точку у нее на теле. Это было восхитительно.

Эмма делала это только по особым случаям. В совсем безвыходных ситуациях. Слишком много ожогов привлекло бы к ней нежелательное внимание — она посещала сеансы групповой терапии и знала, как обращаются с «саморезками». Эмма бы по такому пути не пошла, она отказалась. Ей пришлось себя ограничивать.

Всего восемь. Восемь маленьких ожогов, восемь разных в высшей степени отвратительных событий ее жизни.

А теперь девятый и первый ожог, который поставил ей кто-то другой.

— Они прекрасны, — вздохнул Черч, поглаживая пальцами отметины, но стараясь не прикасаться к свежей. — Я всё думал, не поставил ли их тебе кто-то другой.

— Нет. Я никому не позволила бы оставить на мне след, — покачав головой, сказала она.

Чёрч взглянул на нее.

— Кроме меня.

— Кроме тебя.

— Я больше никогда этого не сделаю, — пообещал он, и она рассмеялась.

— Надеюсь, что ещё сделаешь.

— Эмма, ты сумасшедшая, — заявил он, и это ее напугало. Но всего лишь на мгновение, потому что уже в следующую он наклонился и стал целовать ее ожоги. — И я безумно это люблю.

«Близко, Чёрч. Так близко к тому, чтобы полюбить меня по-настоящему. Может быть, даже слишком близко».

ЧЁРЧ

Твою ж мать.

Что может быть прекраснее той проведённой вместе ночи? Я знал, что Эмма натерпелась от жизни, но, Господи. Она была сломлена, чтобы вновь возродиться только для меня. Ее буквально всю жизнь готовили для такого мужчины, как я.

Я могу сделать с ней всё что угодно. Абсолютно всё. Ей понравился тот ожог, она была просто вне себя. Я мог бы сделать это снова, каждую ночь, и она всё равно бы это любила. Любила бы меня.

Мне казалось, я знал, что такое настоящая власть. Решающим принципом было заставить меня бояться. Любовь считалась нелепой, любовь для слабаков. Любовь нужна лишь для того, чтобы использовать и мучить людей.

Правда теперь, когда я смотрю на Эмму, мое сердце бьется немного быстрее. Глаза видят яснее. Я лучше ее узнаю. Она уже не инструмент. Я больше никогда не смогу так её воспринимать.

Она нечто иное.

Нечто, что меня пугает.

12

Эмма боролась с желанием почесать ногу. Ожог на бедре заживал, поэтому страшно чесался. Если расчесать, то боль только усилится, и неизбежно попадет какая-нибудь инфекция, поэтому она давно научилась не трогать ожоги.

Однако легче от этого не становилось.

Всё изменилось. Временами казалось, что Чёрч отдалился от нее больше, чем прежде. Он теперь дольше молчал и все чаще уходил в свои мысли. Он так странно на неё смотрел, будто ещё минуту назад не мог ее разглядеть, но теперь образ стал чётким. Чёрч больше не прижигал ее сигаретами, но его прикосновения стали более агрессивными. Он так сильно сжимал ее бедра, руки, шею, что оставлял на ней синяки. Словно боялся ее отпустить, словно она могла куда-то исчезнуть.

И всё же он по-прежнему был одержим Лиззи Ренни — пожалуй, даже больше, чем раньше. У Эммы было такое чувство, что он использует эту девушку как своего рода отвлекающий маневр. Что бы ни происходило у него в голове, с помощью Лиззи он пытался от этого уйти. Эмме было больно видеть, как он борется с собой, поэтому она старалась помочь. Придумывала разные вещи, чтобы вызвать у него улыбку, развеселить его. Ей было немного не по себе от того, что он направил все свои злые помыслы на такую милую девушку, но в конце концов, Лиззи была лишь проверкой — не важно кто она такая, Эмме она нужна была только для того, чтобы утвердиться в глазах Чёрча.

Поэтому она по-прежнему ходила за Лиззи по пятам и узнавала о ней всё больше и больше. Запомнила расписание её занятий. Выяснила маршрут, по которому она возвращается домой. Мисс Ренни работала волонтёром в доме престарелых, каждый день брала книги в библиотеке и была преданным фанатом телешоу «Друзья».

Эмма также обнаружила, что Лиззи боится собственной тени. Очень полезная информация. Чёрчу нравился страх, поэтому Эмма решила дать ему то, что он любил больше всего. Она подсовывала под дверь Лиззи жуткие записки. Отправляла ей с одноразового телефона пугающие сообщения и фотографии, сделанные вечерами, когда она возвращалась домой с работы. К концу недели девушка была на грани нервного срыва. Она практически не высовывала носа из своей комнаты, ходила только на волонтерскую работу и в колледж.

Эмма рассказала Чёрчу о своих успехах. Казалось, сначала это его немного ошеломило — она сделала всё это без его указания, просто в надежде, что ему понравится. И ему понравилось, очень понравилось.

И всё же. Как бы ей ни было весело терроризировать Лиззи, Эмма начала чувствовать себя глупо. Вообще-то всё это очень походило на травлю. Недостойную ни её, ни, конечно же, Чёрча. Она знала, что у него на эту девочку грандиозные планы, и была к ним готова. Ей хотелось с этим покончить, хотелось перейти на следующий уровень.

Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Чёрч её трахнул, нашептал ей нужные слова, и Эмма изо всех сил старалась исполнить его самые темные желания. Раз за разом. Каждый день. Что-то должно было произойти. В промежутках между преследованием Лиззи Эмма начала преследовать уже другой объект.

Его.

У мистера Харкера, ее учителя математики, в административном крыле здания был личный кабинет. Ключ-карта Чёрча открывала ему доступ ко всем помещениям колледжа, а также к отдельным кабинетам Харкера. Однажды вечером Эмма задержалась допоздна, как раз заканчивались вечерние занятия. В полумраке она направилась в кабинет. Дверь была приоткрыта, и, убедившись, что Чёрч там один, она протиснулась внутрь.

— Я тебя раскусила, — сказала она, закрыв за собой дверь.

Чёрч сидел за компьютером в дальнем конце комнаты.

От её слов звук стучащих по клавиатуре пальцев не прекратился, поэтому она продолжила.

— Я знаю, что ты задумал.

Это наконец привлекло его внимание. Теперь из его угла не доносилось ни звука.

— Ты думал, я ничего не узнаю? В смысле, Чёрч, мне известно, что ты считаешь меня дурой, но Господи, я не полная идиотка.

Дыхание Чёрча участилось. Она действительно его прижала.

«Ха-ха».

— Ты производишь впечатление парня с ножичками. Я всё жду, когда же ты их достанешь, и мы с ними поиграем. Но ты этого не делаешь. Ты бережешь их для нее?

О. Наконец-то. Скрип кресла, он поднялся.

— Эмма, давай прекратим этот театр. О чем ты говоришь? — повернувшись к ней, спросил Чёрч.

— Мне известно, чем ты занимался все эти ночи, что проводил вне дома. Что от меня скрывал.

— В самом деле? Просвети же меня.

— Ты за ней следил.

Это была правда.

Чёрч иногда работал допоздна, проверяя работы и дописывая задания для внеплановых контрольных, но не часто. Не так, чтобы на это можно было свалить его поздние возвращения домой. И уж тем более не те ночи, когда он исчезал полностью.

Он попросил Эмму последить за Лиззи Ренни, узнать о ней все, что можно, и Эмма отлично с этим справилась. Глупец, неужели он и впрямь думал, что она его не заметит? Потому что узнать о Лиззи, конечно же, означало узнать и о нем.

Он действительно был ею одержим. Он смотрел на Лиззи, когда думал, что никто не смотрит на него. Кроме того, он вёл о ней записи — пилочка для ногтей и молоток помогли Эмме заглянуть дома в запертый ящик его стола. У него были фотографии, которые мог сделать только он сам, у ее окна. Рядом с ее работой.