По словам В. О. Ключевского, «Петр является перед наблюдателем в вечном потоке разнообразных дел, в постоянном деловом общении со множеством людей, среди непрерывной смены впечатлений и предприятий; всего труднее вообразить его наедине с самим собою, в уединенном кабинете, а не в людной и шумной мастерской» (151). Это мнение не совсем полно отражает реальную картину жизни Петра I. Иностранные дипломаты неоднократно отмечали, что в некоторые дни царь запирался у себя дома и не позволял обращаться к нему ни по каким делам. В такие моменты он занимался перепиской, разрабатывал указы или предавался иной кабинетной деятельности. Например, однажды он почти в течение целой недели разрабатывал модель нового корабля. По замечанию Юста Юля, «царь так неровен, что в иное время с ним можно беседовать всюду, на улице, где бы он ни был, и со всеми он обходится как с ровнями; но на другой день, если он хочет быть один, нельзя даже дознаться, где его найти, и доступ к нему так же труден, как в былые времена к персидскому царю Артаксерксу» (152).
Петр I задался мыслью пройти все ступени военной и морской службы и дослужился на флоте до звания шаутбенахта, то есть контр-адмирала (1709), а затем и вице-адмирала (1714), а в армии — до генерала (1713). Этими чинами его награждал князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский. Петр постоянно стремился продемонстрировать свое подчиненное положение по отношению к флотским и сухопутным военным начальникам выше его по должности. Подобную картину наблюдал Юст Юль при поднятии форштевня [17]на пятидесятипушечном корабле: «Достойно замечания, что, сделав все нужные распоряжения для поднятия форштевня, царь снял пред стоявшим тут генерал-адмиралом шапку, спросил его, начинать ли, и только по получении утвердительного ответа снова надел ее, а затем принялся за свою работу. Такое почтение и послушание царь выказывает не только адмиралу, но и всем старшим по службе лицам, ибо сам он покамест лишь шаутбенахт». «Пожалуй, это может показаться смешным, — продолжает датчанин, — но, по-моему мнению, в основании такого образа действий лежит здравое начало: царь собственным примером хочет показать прочим русским, как в служебных делах они должны быть почтительны и послушны в отношении своего начальства» (153). В другой раз дипломат отметил, что «в делах служебных его величество выказывает старшим такое же послушание и покорность, как самый младший из его служащих». По свидетельству того же очевидца, «находясь на судне, Петр I не желал пользоваться титулом величества и требовал, чтобы его называли в это время просто шаутбенахтом. Всякого оговорившегося он немедленно заставлял выпить в наказание большой стакан крепкого вина» (154).
Всем известен стихотворный афоризм Грибоедова, вложенный им в уста Чацкого:
Когда в делах — я от веселий прячусь,
Когда дурачиться — дурачусь,
А смешивать два эти ремесла
Есть тьма искусников, я не из их числа.
Петр Великий не был столь безнадежно серьезен и относился как раз к вышеупомянутым любителям смешивать дурачества и серьезные дела. Многие его соратники, занимавшие важные государственные должности, являлись одновременно членами Всешутейшего, всепьянейшего и сумасброднейшего собора, в котором сам царь носил чин протодьякона. Государственные мероприятия зачастую плавно переходили в грандиозные попойки с грубым скоморошеством. Шуты могли приставать к монарху с всякими глупостями во время его беседы с иностранными дипломатами. В то же время шутовские пьянки были не лишены политической подоплеки: царь и «дураки» из его окружения старались напоить вельмож и спровоцировать ссоры, чтобы их участники в запале взаимных обид и под воздействием винных паров выдали свои тайные мысли и мнение друг о друге, изобличая своих товарищей в мошенничестве и прочих неблаговидных поступках. А если Петр был недоволен кем-то из своих соратников, шуты во время пира могли того прилюдно выбранить или даже побить. К государю в этом случае претензий быть не могло: «Я тут ни при чем, это всё проделки шутов, а на дураков не обижаются».
Петра I отличала способность безошибочно разбираться в людях. «Проницание его было столь острое, — отмечает Голиков, — что при первом взгляде на кого редко ошибался в свойствах оного. Он обыкновенно молодым людям, приподняв на лбу волосы, смотрел в глаза, — и безошибочно предсказывал о их способностях и в чем что успеет, говоря присутствующим: “В сем малом будет путь”, или “не будет”, и определял их в те звания, к каким по замечанию его был кто способен» (155).
К концу жизни Петр I начал обнаруживать признаки разочарованности в людях, что, однако, нисколько не снижало его неукротимую энергию. 14 марта 1721 года французский посланник в Петербурге Жак Кампредон сообщил министру иностранных дел Франции Гийому Дюбуа: «С некоторых пор монарх чрезвычайно сдержан. Он порешил в уме из конца в конец изменить дух, нравы и обычаи своей нации. Делами он занимается с неутомимым рвением и знает и понимает их лучше всех своих министров… У царя есть люди, называемые денщиками, которые, собственно говоря, суть не что иное как его пажи, избираемые большею частью из среды народа. Эти денщики доносят ему обо всем, что происходит особенного в частной жизни его подданных. Он ласков со всеми, а преимущественно с солдатами (гвардии. — В.Н.), большую часть которых составляют дети князей и бояр, служащие ему как бы залогом верности своих отцов» (156).
Петр всегда был полон энергии и бодрости, что не позволяло ему сидеть на месте, но требовало постоянной деятельности. Это свойство его натуры не претерпело изменений до самых последних дней жизни царя. Пренебрежение собственным здоровьем, уверенность в том, что железный организм выдержит любые нагрузки, возможно, ускорили кончину Петра.
Друзья и соратники
Самый старший по возрасту сподвижник Петра I князь Федор Юрьевич Ромодановский был весьма колоритной фигурой. Он родился в 1640 году, следовательно, был старше царя на целых 28 лет, по сути, годился ему в отцы. Яркое его описание оставил известный дипломат князь Борис Куракин: «Сей князь был характеру партикулярного (то есть большой оригинал. — В.Н.); собой видом как монстра; нравом злой тиран; превеликой нежелатель добра никому; пьян по вся дни, но его величеству верной был так, как никто другой». Ромодановский возглавил Преображенский приказ, созданный в 1686 году в дворцовом селе Преображенском для управления хозяйством юного царя Петра и «потешными» полками. Это же учреждение стало органом политического сыска. Его здание располагалось на берегу Яузы, где его руины в конце XVIII века видел замечательный русский историк Николай Михайлович Карамзин: «Там, среди огородов, укажут вам развалины небольшого каменного здания: там великий император, преобразуя отечество и на каждом шагу встречая неблагодарных, злые умыслы и заговоры, должен был для своей и государственной безопасности основать сие ужасное судилище… Я видел глубокие ямы, где сидели несчастные; видел железные решетки в маленьких окнах, сквозь которые проходил свет и воздух для сих государственных преступников» (157).
Ромодановский являлся не просто главой службы безопасности России — он располагал огромной властью, был вторым человеком в государстве, а порой и первым: уезжая в заграничные поездки, Петр оставлял его в качестве наместника «на хозяйстве» обширной страны.
Его произвол в качестве главы политического сыска не знал границ. Например, царский врач Григорий Мартынович Карбонари де Бизенег, арестованный без какой-либо серьезной причины и вскоре освобожденный, с возмущением спрашивал Ромодановского, почему его содержали под стражей. «Только для того, чтобы вам более досадить», — невозмутимо ответил Федор Юрьевич. В то же время этот вельможа готов был унизиться перед теми, кто мог ему дать достойный отпор. И. Г. Корб описывает случай, произошедший в середине января 1699 года: «Князь Федор Юрьевич Ромодановский и Федор Матвеевич Апраксин сошлись в одном доме. Ромодановский, по привычке необразованных людей, сперва обругал Апраксина, потом, замахнувшись на него палкой, хотел было его ударить. Апраксин, человек благороднейших свойств, оскорбясь таким неприличным и грубым обхождением, обнажил саблю и грозил нанести своему противнику смертельные раны. Ромодановский, испуганный его решимостью, стал обнимать его колена и просить прощения, умоляя вспомнить, что он ему брат и друг, а не враг. Таков этот человек: сколько жесток с несчастными, столько труслив с благородными» (158).