И Аликс возвращалась в Кеймбридж, чувствуя, что ее снова обвели вокруг пальца.

Будь проклят Сэм Мэттьюз!Он нарушил ее душевный покой и привел ее мысли в полный сумбур!

В День Благодарения Аликс приехала в Прайдс-Кроссинг на традиционный семейный обед. По этому случаю она очень старалась, выбирая наряд, и наконец остановила свой выбор на бежевом кашемировом платье — элегантном и строгом. Из украшений она надела только свой жемчуг и маленький нагрудный значок, на котором розовыми буквами было начертано: «Америка, руки прочь от Вьетнама!»

Во время коктейля Льюис подчеркнуто не обращал на значок внимания: на обеде было человек двенадцать приглашенных, и он играл роль гостеприимного хозяина. Не последовало никаких комментариев и тогда, когда все уже расселись за столом и Бриджит подала консоме. Наконец наступил кульминационный момент: Джереми — шеф-повар, выписанный Дорри с Ямайки, — вкатил в залу сервировочный столик с блюдом, на котором красовалась фаршированная индейка. Проделано это было с такой торжественностью, что не хватало лишь фанфар. Помедлив немного, чтобы все могли полюбоваться его шедевром, он поставил блюдо перед Льюисом. Дорри подала остальным пример, зааплодировав первой.

— Начинка состоит из ста ингредиентов! — с гордостью сообщила она гостям. — Это коронное блюдо Джереми.

В соответствии с семейным ритуалом Льюис наточил разделочные ножи и начал резать индейку на куски ловкими, уверенными движениями. Первым куском он наделил жену, потом ее родню, своих сыновей, остальных гостей, себя, затем наполнил большую тарелку мясом для кухонной челяди. Аликс в остолбенении наблюдала за происходящим. «Он не собирается обращать на меня внимания. Я для него больше не существую», — мелькнуло у нее в голове.

Наконец, когда практически вся птица была разделана, Брайден повернулся к дочери.

— Ну, Аликс, — произнес он, — тебе белого или розового мяса? Или, может, ты предпочитаешь коммунистический красный цвет?

Аликс встретила его взгляд.

— Белого, пожалуйста, и без кожицы.

— Ну разумеется! — Льюис глубоко вонзил нож в то, что осталось от индюшачьей грудки. — На тебе самой достаточно много надето. Я бы даже сказал, более чем достаточно.

— Но, папа, — вмешался сводный брат Том, — в нашей школе все носят такие значки и прочую дребедень!

— Здесь не ваша школа, — холодно заметил Льюис. — И не Гарвард, и не Гринвич-Вилледж, и не Ханой. Как тебе пришло в голову заявиться в мой дом с этим пропагандистским вздором? Да еще надев жемчуг матери! Сними этот значок.

Аликс почувствовала страх. Потом смятение. Следует ли ей отстаивать свою позицию? Или подняться и уйти? Или убрать значок, чтобы сохранить мир в доме? Но она не могла снова идти на уступки! Если Сэму Мэттьюзу хватило смелости выступить с протестом на ступенях здания суда, неужели она, черт побери, не может подать голос за обеденным столом?!

— Твои друзья в Вашингтоне постоянно твердят о том, что Америка — лидер свободного мира. — Аликс встала со стула. — Тогда почему мне запрещают отстаивать свои убеждения? Я пользуюсь своим правом на свободу слова. Значок остается на месте: он защищен первой поправкой к Конституции.

Льюис сжал в руке разделочный нож. Его глаза метали молнии, но голос был ледяным:

— Действие первой поправки кончается на пороге этого дома. Это мой дом, и ты ешь мой хлеб, и я не собираюсь сносить такое своеволие в собственных стенах! Кем ты себя воображаешь, черт возьми… — голос его постепенно накалялся. — Джейн Фондой?!

Наступила гробовая тишина, и тут защебетала Дорри, вечная миротворица:

— Ну Льюис, дорогой… и ты тоже, Аликс… Перед нами великолепный обед, над которым столько трудился Джереми… Я не позволю испортить его пустыми пререканиями! Вы все равно ни до чего не договоритесь, а Джереми будет смертельно оскорблен: он только на приготовление фарша потратил два дня! Я не собираюсь лишаться лучшего повара, какой только у меня был, из-за банального несходства мнений! Простите друг друга и забудьте. И ешьте индейку, пока она окончательно не остыла! В конце концов, сегодня праздник, День Благодарения. Господи! — вдруг воскликнула Дорри. — У нас почти не осталось вина! Бриджит, принеси-ка нам «Нью Сент-Джордж».

Остаток дня прошел без инцидентов. В восемь вечера, извинившись, Аликс собралась уезжать. Нет, она не может остаться, как планировала: ей еще нужно много заниматься. Ей очень жаль.

Она почувствовала облегчение, когда добралась до своей квартирки в Кеймбридже и уткнулась в книги. Все выходные она никуда не отлучалась — даже чтобы поесть: просто заказывала на дом пиццу или какое-нибудь блюдо из китайского ресторанчика. И работала на всю катушку.

В воскресенье после полудня в дверь постучали. Аликс только что кончила мыть голову. Она наморщила лоб: может, еще что-нибудь заказала поесть и забыла об этом? Наверняка. Но все же тогда привратник должен был позвонить…

Замотав голову полотенцем, она пошла открывать. За дверью стоял Он. Большой как сама жизнь. И невероятно самонадеянный. Прислонившись к дверному косяку, Он ухмылялся, будто играл в кошки-мышки.

— Привет, Брайден, — сказал Сэм Мэттьюз. — Я пришел за своей зажигалкой.

— Не умеет петь, не умеет танцевать… — передразнила Бетт. — Что он вообще понимает! То же говорили и о Фреде Астере. Теперь надо все-таки посмотреть, что мы не так сделали…

Но Ким не желала ничего переделывать — она хотела просто забыть о происшедшем. В ее жизни, и так полной унижений, утренний просмотр был из ряда вон выходящим позором.

«Требуются молоденькие девушки, умеющие бить чечетку и громко петь», — прочитали они объявление. И Весты приняли вызов.

Бетт решила использовать музыкальный номер, исполняемый Этель Мермэн в «Цыганке», слегка видоизменив его так, чтобы Ким могла и станцевать, и спеть романс о розе на длинном стебле.

Просмотр был открытым, доступным для всех желающих. Каждая претендентка имела право показать небольшую сценку. Когда подошла очередь Ким, она выпорхнула на подмостки с цветком в руке, одетая в шортики и красно-бело-голубой лифчик от купальника, расшитый блестками, едва скрывающий ее напичканную силиконом грудь. Она выглядела чересчур слащаво.

— «Вокруг расцветают розы»! — объявила Ким и кивнула пианисту. Но когда она снова открыла рот, из него не вылетело ни звука, и уж во всяком случае, никаких роз. Она откашлялась и попробовала еще раз, но тщетно, стихи улетучились у нее из головы, в которой вертелось только одно: «Что я здесь делаю?» Все это было безумием: она ведь не Мермэн! Краем глаза она видела, как рядом со сценой мечется ее мать, пытаясь губами подсказать слова. « Язабыла!» — хотела она выкрикнуть, но и тут ничего не вышло: Ким абсолютно онемела.

Бунт голосовых связок не поддавался объяснению. Разве что это был своеобразный способ самого организма Ким доказать, что ей нечего делать в жанре музыкальной комедии. Словно предыдущие провалы на прослушиваниях и так не служили тому доказательством…

Пианист продолжал наигрывать, Бетт оставила, наконец, свои попытки подсказать дочери слова песенки и громко прошипела:

— Танцуй, ради всего святого!

Как загнанная в свете прожекторов лань, Ким, спотыкаясь, начала медленно передвигать ногами. Это привело лишь к тому, что она упала, зацепившись за микрофонный провод. Поднявшись, она повернулась к руководителю просмотра.

— Извините, — с трудом выговорила она и пошла прочь со сцены.

В практике Ким подобные мероприятия обычно заканчивались стандартно:

— Благодарим, мисс. Мы свяжемся с вами позднее. Следующая!

Но они никогда этого не делали. На сей раз распорядитель отступил от обычной процедуры.

— Радость моя, — сказал он, — вы хорошенькая девушка, но совершенно не умеете ни танцевать, ни петь. Почему бы вам не бросить все это и не выйти замуж? Следующая!