— Я тебя, сам знаешь, как люблю. Но такого терпеть не намерен.

Верхняя губа императора брезгливо вздернулась наверх. Шкодливой неприятности уже видно не было, но запах! Запах-то!

— Мало мне разве своих неприятностей? Ты уж давай сам с ними как-нибудь разделайся. Видеть их больше не хочу!

Ирокезов отлично понимал раздражение императора. Хлеба, как он знал, в городе осталось на декаду, мяса на три дня, а вина — на день. (Ну, расходуется вино по такой погоде, расходуется. А чего вы хотите?) Надо было предпринять что-то действительно серьезное. Раздражение нахлынуло как волна, делая все кругом расплывчатым, таким, как если бы он действительно смотрел сквозь лед или воду. Все стало не четким… Все кроме неприятностей.

Он резко присел, прыгнул вперед. Телохранители из-за штор бросились спасать Императора, но беспокоились они напрасно. Ирокезов, ухватив за хвосты двух самых наглых из мерзких тварей, выбросил их в окно. Император присел. С гнусным мявом над его головой пролетели две туши. Он проводил их нехорошим взглядом, а потом так же нехорошо посмотрел на Ирокезова старшего.

— Хорошо государь. Я подумаю. — Молвил Ирокезов усталым героическим голосом и ушел думать.

Дома его ждал сын. Ни монархию, ни монархов Ирокезов-младший не любил и поэтому встретил отца вопросом.

— Чего эта сволочь от тебя хочет?

Ирокезов-старший только махнул рукой. Сын, поняв папашино состояние, посоветовал.

— Тут нынче гонец от китайского императора забегал. Сервиз принес. Так я от скуки разбил половину… Пошел бы, отвел душу…

— Фарфор? — спросил Ирокезов-старший, поднимаясь.

— Угу. — Только быстрее, обед стынет.

Он ушел, а сын крикнул ему в спину.

— Ты в зеркало кидай! Если посуду об зеркало бить, то звону больше…

Через семь минут, Ирокезов-старший с посветлевшим лицом, вернулся в столовую. А через два часа они подошли к городской котельной, расположенной под Везувием.

Дверь была не заперта, но почему-то не открывалась. Ирокезов-младший сунул голову в щель и понял почему. С той стороны двери лежал пьяный котельщик Вулкан.

Оттащив его в сторону, Ирокезовы оглядели помещение. Смотреть вообщем было не на что. Гнусность запустения лезла на глаза так, словно Вулкан специально испоганил все, что бы выжать слезы из каждого, кто переступит порог котельной. Доброго слова все это не стоило, но Ирокезов сын что-то углядел на стене, дохнул туда и протер рукавом проступившую из грязи бляху.

— Оборудование-то фирменное! — одобрительно сказал он. — Финикийцы делали. Селение Мухулен-заде.

— Да уж больно запущено — дал волю своему скептицизму Ирокезов старший. Оснований для скептицизма хватало. Паутина, словно почетные анархические знамена висевшая по углам, никак не свидетельствовала о добротности всего того, до чего доставал глаз. От этого пейзажа во рту становилось кисло. Чтоб не потерять решимости он сказал.

— Чего уж там. Раз решили, так давай дело делать.

Ирокезов младший, не взирая на последствия, крутанул штурвал, повышающий давление в магистралях. Гул волной прокатился по котельной. Он начинался у котлов и по трубам уходил вверх, Ирокезов-младший, раздевшись до набедренной повязки и сложив одежду в мешок с изображением осьминога, осмотрел баки с мазутом.

Испоганить мазут Вулкан не догадался, а может быть, он и вовсе собирался продать его кому-нибудь.

— Тут мазуту, папенька, на три года запасено.

Ирокезов-старший ничего на это не ответил, так как сидел в топке и очищал её от нагара.

— Редкая сволочь, этот Вулкан, — сообщил он сыну, высунувшись из топки. — Это ж надо так оборудование испоганить…

— Он же подёнщик — попытался оправдать его Ирокезов младший, довольный качеством и количеством мазута. Пропитанной керосином тряпкой он зажег форсунку.

— Поганщик! — Сурово поправил его отец.

Через несколько часов в городе наступило потепление.

— Слава Ирокезовым! — кричал восхищенный народ. Сам император прослезился и объявил амнистию обмороженным. В море стремительно таяли льды. Ледокольные триремы, освобожденные ото льдов, распустив паруса шли к городу.

А Ирокезовы в это время спали, утомлённые тяжёлой работой.

В топках шумело пламя. Мелодично гудел перегретый пар, убаюкивая Великих Сантехников Ирокезовых. Проснулись они от сквозняка.

Ветер врывался в открытую дверь, поскрипывая створкой и перекатывая между осколков дешевых амфор колбасную кожуру, оставленную друзьями Вулкана. За дверью, около самого порога лежал и сам главный сантехник города Помпеи Вулкан. Силы оставили его, едва он переполз через порог, а около котлов толпились неприятности, их было много. Одни бегали друг за другом, другие задумчиво смотрели в огонь, положив голову на лапы. Самые агрессивные и дурно пахнущие, откручивали гайки с котельного оборудования.

Ирокезов-старший на минуту опешил, но едва взглянул на манометр, обрел свою обычную живость. Стрелки стояли далеко за красной чертой. Подхватив одной рукой сына, а другой Вулкана он захлопнул ногой дверь и выскочил из котельной. Громадными скачками, подруливая ногой, как хвостом он бросился прочь от Везувия. Из жерла вулкана валил густой дым, в котором без труда угадывались сполохи пламени. Земля зашаталась под ногами, изношенное оборудование не выдерживало нагрузки. Ирокезов младший соскочил с отцовской руки и спросил на бегу.

— Куда бежим, папенька? Кочуем, однако?

За Ирокезова-старшего ответил Везувий. Взрыв, раздавшийся за их спиной, был такой силы, что содрогнулись вся Азия, Африка и Латинская Америка.

Так погибли Помпеи, а Вулкан сломал ногу..

Солнце вставало какое-то пасмурное, занавешенное тучами, словно кисель пенками. Ирокезов-старший тоскливо смотрел вслед утиной стае. Птицы с гоготом неслись над болотом. Близился конец лета. Пернатые собирались большими стаями и улетали на юг, к теплу.

— Вроде холода скоро? — спросил Ирокезов-младший у отца.

— Да сынок — уныло, голосом полным осенней тоски, ответил Ирокезов старший — Сначала, конечно дожди…

— Дожди — вода, льющаяся из мест, где её быть не должно, — пояснил ручной попугай Гдыня.

— Нам, пожалуй, тоже кочевать время?

Попугай засмеялся голосом местного богатыря, к которому Ирокезовы ходили бороться, чтобы не потерять форму, а также пить пиво и вспорхнул на берёзу к знакомым воробьям.

— Кочевать — у подруг ночевать — проорал Гдыня, под одобрительное чириканье.

— Кыш, мерзавец — голосом слабым, но с оттенком одобрения, прикрикнул на него Ирокезов-старший, а младшенький швырнул головешку. Попугай слетел с дерева.

— Курс Амстердам! — скомандовал он воробьям, и, обращаясь к людям, добавил: «Берлин подо мною, один в вышине».

В ответ на наглую попугайскую выходку, Ирокезовы только погрозили кулаками своему любимцу.

Покувыркавшись в воздухе, птица села на плечо Ирокезову-младшему:

— Дай пожрать, гадёныш!

Попугай ласково потёрся хохолком о щёку сынка. Тот отломил ему кусок хлебного мякиша и сунул в зубы.

— Права птица, права! — удовлетворённо оказал сын отцу. — Пора в Амстердам кочевать.

Ирокезов-младший вспомнил хорошую Амстердамскую баню, и по его телу забегали приятные мурашки.

— Кочевать, дело не хитрое — Ирокезов-старший взглянул на небо, затянутое серыми тучами — Двигатель-то как?

— А что ему сделается? Работает, небось.

Двигатель они законсервировали, как только прилетели. Его, а также мешок пороху, Ирокезов лично затолкал в громадную муравьиную кучу.

— Ты погляди, может его муравьи засидели?

— Фу, папа, — оказал Ирокезов-младший — вечно ты с пошлостями.