Будучи независтливой сама, Дженнифер не имела представления о том бешенстве, с которым леди Бересфорд наблюдала за происходящим, и простодушно считала, что они с Памелой подруги, хотя и не очень близкие. Таким образом они вместе (и как бы не вместе) посещали балы и рауты, театр и оперу, и всюду, куда бы они ни пошли, их сопровождал рой кавалеров. Более консервативные и осторожные ухаживали за Памелой, семья и состояние которой были всем известны; весельчаки и любители рискнуть выбрали Дженнифер. В конце концов ведь не зря же ей покровительствует богатая герцогиня.

Главным из них как по положению, так и по настойчивости ухаживаний был молодой лорд Ледерхед, денди непревзойденной элегантности. Говорили, что в заботе о своей внешности он превосходит даже знаменитого разорившегося изгнанника Бо Бруммеля. Поскольку одевание к выезду занимало у него не менее двух часов, а переодевался он по меньшей мере трижды на день, в беседе он, естественно, бывал довольно скучноват. Но, как заявила Дженнифер, его внешность – сама поэзия, так что требовать от него еще и прозы – это слишком. Памела, разумеется, передала это лорду Ледерхеду, но, на ее несчастье, ему слишком понравился комплимент его внешности, и он не обратил внимания на вторую часть. Он остался верным рабом Дженнифер, что привело в ярость Памелу, ибо до появления Дженнифер она считала его своим кавалером и со дня на день ожидала предложения руки. Теперь же она ждала возможности как-нибудь опорочить Дженнифер в глазах светского общества. Неосведомленность Дженнифер в том, что касалось правил лондонского этикета, была полнейшей; рано или поздно она обязательно нарушит их, ей надо лишь чуть-чуть в этом помочь.

Сезон был уже в полном разгаре. Наконец подошел вечер, когда Дженнифер и Памела должны были появиться на балу в Олмаке. Памела и ее мать возлагали на этот бал очень большие надежды. Если бы удалось спровоцировать Дженнифер на нарушение одного из строжайших правил этой ассамблеи, ее падение в глазах света было бы неминуемым. Даже герцогиня Льюэсская не могла спасти бы того, кто оскорбил патронесс Олмака. Утром леди Бересфорд заехала на Гросвенор-сквер. Она недолго поговорила с матерью, как всегда фальшиво поулыбалась Дженнифер, выразив надежду, что и герцогиня, и Дженнифер готовы к предстоящему балу, и уехала, предварительно пошептавшись с Маршем.

В результате, когда пришло время одеваться, Маршем разразилась бурными протестами: миледи, мол, выглядит совершенно разбитой, на этой неделе она выезжала три вечера к ряду, да и вообще, миледи ведь всегда говорила, что в Олмаке невыносимая скука, да и дневник-то миледи забросила, уже неделю ничего не записывала. Герцогиня, мол, непременно позабудет остроумные высказывания герцога Веллингтонского в Карлтон-Хаусе, а «они, мэм, обязательно должны быть сохранены для вечности» (Маршем любила это слово и часто его повторяла). Короче, умело пользуясь мнительностью герцогини и вкрапливая зернышки лести, Маршем сумела убедить ее остаться дома и позволить Дженнифер поехать на бал в Олмак с леди Бересфорд и Памелой. Это, мол, самое разумное, да и, «правду сказать, смотреть на преданную дружбу девушек – одно удовольствие».

Так что когда Дженнифер, у которой теперь была собственная горничная – Бетти, шумная, добродушная и деревенская девушка, – кружась в своем газовом вечернем туалете влетела в будуар герцогини, она расстроилась, поскольку старая леди так и сидела у огня в лиловом халате.

– Видите ли, детка, – сказала герцогиня, – сегодня вечером мне нужно побыть затворницей. Маршем требует этого; она говорит, что я переутомилась. А Маршем всегда права. Но вы поезжайте с леди Бересфорд и с Памелой и повеселитесь как следует. Потом расскажете мне, в чем была леди Каупер, что говорила леди Джерси и с кем теперь флиртует Каролина Лэм.

Дженнифер, рассмеявшись, пообещала все запомнить. Было, конечно, жаль, что вечер не будет оживляться язвительными замечаниями герцогини и ее остроумными характеристиками присутствующих, но Дженнифер представила себе, как по возвращении повеселит герцогиню рассказами, и успокоилась.

Ей пришлось признаться себе, что с первого взгляда знаменитый Олмак разочаровывает. Залы выглядели не шикарнее, чем бальный зал в Чичестере. Освещение, правда, было хорошее, кругом было множество элегантно одетых мужчин и женщин, но факт оставался фактом: она ожидала большего. Однако как только музыканты заиграли вальс, это впечатление забылось. Памела и ее мать, пробормотав извинения, ненадолго оставили Дженнифер. Она стояла одна, ноги ее приплясывали, она стреляла глазами из конца в конец залы. Вот если бы вернулся лорд Мэйнверинг! Теперь-то уж пора объявить о помолвке. Но, сказала она себе, обрученный или нет, партнер он был бы чудесный. Вообще-то сейчас подошел бы любой партнер. Музыка звала ее, ей не терпелось потанцевать.

Не зная священного правила балов в Олмаке (ни одна девушка не имела права танцевать до того, как ее представят одной из патронесс), Дженнифер не понимала, почему никто из ее постоянных кавалеров – а многие из них присутствовали в зале – не подходил к ней с приглашением. Она стояла, в нетерпении наблюдая за грациозными широкими движениями танцующих, среди которых самой шикарной была леди Каупер в строгом черном бархате, кружившаяся в объятиях лорда Палмерстона.

Переведя взгляд, Дженнифер увидела, что к ней приближается один из преданных ухажеров Памелы мистер Элтам, известный не своими талантами, а своими богатыми имениями в Норфолке.

– Вы не танцуете, мисс Фэрбенк? Не окажете ли мне честь?

Откуда же ей было знать, что он подошел к ней по наущению Памелы? Это она предложила мистеру Элтаму такую прекрасную шутку: заставить мисс Фэрбенк танцевать, прежде чем она получит на то разрешение, и таким образом чуть-чуть сбить с нее спесь. Мистер Элтам, в свое время пострадавший от строгого язычка Дженнифер, сам лишь недавно приехал в Лондон и не знал о том, на какое серьезное нарушение правил его подбивают. Всегда готовый услужить Памеле, он взял протянутую руку Дженнифер и повел ее к веревке, отделявшей танцующих от наблюдателей.

Но леди Каупер, которая как раз приближалась к ним в танце, заметила это.

– Посмотрите, – сказала она лорду Палмерстону, – ведь это дитя, которое взяла под опеку герцогиня Льюэсская? Она вот-вот вступит в круг, не получив позволения, и тем самым все себе испортит. Скорее приведите ее ко мне, и я разрешу ей танцевать. Она слишком забавна, нельзя дать ей погубить себя из-за пустяка.

Палмерстон поклонился:

– Всегда-то вы обо всем подумаете, прекрасная Эмилия!

Он отвел ее к одному из кресел, предназначенных для патронесс, и поспешил перехватить Дженнифер и мистера Элтама. Они как раз вступали в круг, когда он коснулся руки Дженнифер. Она высокомерно повернулась и очень удивилась, увидев перед собой лорда Палмерстона.

– Мисс Фэрбенк, не так ли? Имел честь познакомиться с вами в Манчестер-Хаус. Леди Каупер желает, чтобы вас ей представили.

Фактически это был королевский приказ, и его следовало воспринимать как таковой. Дженнифер, сделав мистеру Элтаму реверанс, приняла руку лорда Палмерстона. Элтам последовал за ними туда, где их ждала леди Каупер.

– Глупенькая девочка, – сказала она вместо приветствия, – неужели никто вам не сказал, что нельзя вальсировать, пока не получите разрешения одной из нас?

– Нет, мэм, – Дженнифер очень удивилась, – я совершенно не знала об этом. Тысячу раз благодарю вас.

Дженнифер обратила укоризненный взор на мистера Элтама, который пробормотал, что будто бы не знал, что она впервые в Олмаке. Это казалось маловероятным. Дженнифер была удивлена, озадачена, у нее возникли кое-какие подозрения, но она решила ничего не выяснять.

Леди Каупер отпустила ее:

– Идите и танцуйте свой вальс. Вижу, что вам не терпится, да и мне, по правде говоря, тоже. – Она взяла под руку лорда Палмерстона, и две пары быстро затерялись в кружащемся вихре вальса. Мистер Элтам танцевал превосходно, и Дженнифер в восторге от вечера вскоре забыла свои нехорошие подозрения. Она танцевала каждый танец, смеясь с (и над) мистером Элтамом, флиртовала с лордом Ледерхедом, чтобы доставить удовольствие герцогине, впитывала bons mots[2] леди Джерси и принцессы Ливен, – словом, являла собой картину безоблачного счастья. Только очень внимательный наблюдатель мог заметить, как время от времени ее взгляд с беспокойством блуждал по зале. Она убеждала себя, что была бы гораздо счастливее, если бы лорд Мэйнверинг вернулся с окончательным известием о своей помолвке.