Попробую перенести его внушением еще в более раннее детство, хотя бы на год.

— В сорок третьем ему было восемь лет — уж больно ранний возраст, вспомнит ли он что-нибудь? — засомневался Раковский.

Томас вспомнил!

На следующем сеансе Морис внушил Томасу, будто ему только восемь лет, и начал задавать вопросы по-русски. И Томас отвечал без запинки, хотя в нормальном состоянии, не в гипнотическом сне, мог бы поклясться, что не знает ни слова по-русски! Это было поразительно.

Раковский знал русский язык, а мне муж переводил вопросы и ответы:

— Как тебя зовут?

— Павел… Павлик.

— А как твоя фамилия?

— Петров.

— Сколько тебе лет?

— Восемь.

— Ты уже ходишь в школу?

— Нет, — ответил он с явным сожалением.

— Почему же ты не ходишь в школу?

— Немцы ее закрыли.

— Где ты живешь?

— Здесь.

— Где — здесь? Ты живешь в городе или в деревне?

— В деревне.

— А как называется ваша деревня?

— Вазово… Нет, Васино.

— От вашей деревни далеко до города?

— Далеко.

— Ты был когда-нибудь в городе?

— Нет, ни разу.

— Как он называется?

— Название не помню.

— Когда ты родился?

— Не знаю.

— А когда празднуют твой день рождения?

— В мае. Пятнадцатого мая.

— А где же находится ваша деревня?

Молчание.

— Ваша деревня в Белоруссии? Или на Украине?

— Я не знаю.

— Ваша деревня в лесу или в степи?

— В лесу. Большой лес, хороший.

— А речка у вас есть?

— Есть. И пруд. Мы там рыбу ловим.

— А как называется ваша речка?

Пожав плечами, спящий ответил, как ребенок:

— Просто речка.

— Спросите его, какие культуры там выращивают на полях? — подсказал шепотом Раковский.

— Это идея! — одобрил Морис и задал такой вопрос спящему Павлику.

— Погоди-ка, сейчас скажу… Рожь сеют… Пшеницу… Горох, овес сеют. Лен…

— Очень хорошо, — обрадовался Морис. — Значит, северо-западные области России. Но вряд ли Украина или Белоруссия: он говорит, по-моему, без всякого акцента. Надо будет потом проверить, знает ли он украинский или белорусский язык. Продолжим. У тебя есть братья, Павлик?

— Есть брат.

— Как зовут твоего брата?

— Боря… Борис.

— Он старше тебя?

— Да.

— Сколько ему лет?

— Четырнадцать.

— А сестренка у тебя есть?

— Да.

— Одна сестренка?

— Да.

— Как ее зовут?

— Наташка… Наташка очень красивая, — добавил он вдруг с нежностью и забавной детской гордостью.

— Она маленькая?

— Да.

— Сколько ей лет?

— Четыре годика.

— А бабушка у тебя есть?

— Она умерла в прошлом году.

Отвечая на вопросы Мориса, спящий Павел рассказал, что его отца зовут Николаем и он сторожит лес, а маму — Ольгой, она работает на ферме в колхозе. Назвал он и несколько имен своих приятелей-мальчишек.

— Сколько сразу нового мы узнали, — радовался Морис, потирая руки. — Вот теперь можно искать.

— Но почему он заговорил вдруг так свободно и откровенно? — встревожилась я. — Ничего больше не скрывает. Тебе не кажется это странным?

— А чего же ему скрывать? — рассмеялся муж. — Ведь мы забрались по ту сторону последнего шокового барьера. Ему сейчас восемь лет, и он еще не знает, что через год попадет в эту проклятую школу, где будут пытаться заставить его забыть о родном доме и близких… — Посмотрев на спящего, Морис добавил: — Ну вот, теперь ты можешь спать спокойно, Павлик. Томас Игнотус исчез навсегда.

Когда Павел проснулся, Морис рассказал ему, что мы узнали из его ответов, и деловито добавил:

— Ну, нашли вашу родину, теперь-то уж наверняка. Дело сделано, и можно собираться домой.

— Вы уже хотите уезжать? — насторожился Раковский.

— Да. Дела ждут. А потом надо и собираться в Россию. Ведь задача перед нами стоит далеко не простая. Павел родился несомненно в России, но где именно — этого мы пока не знаем. Поедем искать, а пока я спишусь с нужными организациями и с моими русскими друзьями и коллегами, они постараются нам помочь. Согласны?

Павел молча кивнул. По-моему, он был вконец ошеломлен всё новыми и новыми неожиданностями, обрушившимися на него. Он сидел молчаливый, притихший.

Только теперь Морис дал ему прослушать все записи, сделанные во время сеансов гипноза, сопровождая каждую подробными комментариями.

Поразительно, что, слушая собственный голос, Павел все-таки не понимал самого себя, говорящего во сне по-русски. Морису приходилось переводить ему свои вопросы и его собственные ответы!

— Видите, дружище, даже кратковременное пребывание в этой зловещей школе оставило в вашей психике шоковый барьер, — пояснял ему Морис. — Но теперь мы, кажется, его преодолели, и дело пойдет легче. Важно, чтобы вы поняли: воспоминания о школе не опасны, в них нет теперь ничего секретного, ничто вам не угрожает. Когда вы хорошенько свыкнетесь с этой мыслью, воспоминания тех лет начнут все чаще и свободнее всплывать в вашем сознании — я уверен в этом.

— Мне уже кое-что вспоминается, — сказал Павел. — Отдельные сценки, лица…

— Отлично! — обрадовался Морис. — Значит, дело пойдет на лад.

— Записывайте, пожалуйста, все, что вспомнится об этой школе, я вас очень прошу, — вмешался Раковский. — Для нас важна каждая деталь. Особенно имена.

— Да, ведь один из тех, кто мучал вас в ней, и сейчас преспокойно ездит по дорогам Европы в своем новеньком «оппель-капитане» и даже пытался вас убить. Так что в самом деле все записывайте, что вспомнится. Юридической силы, правда, ваши воспоминания иметь не будут, но Георгию могут пригодиться. А кроме того, это будет неплохая гимнастика для вашей памяти. Надо постараться ее получше расшевелить.

Морис не может сидеть без дела и, видно, очень соскучился по своим исследованиям. Как ни уговаривал Георгий нас задержаться, через два дня мы отправились домой.

Раковский сам отвез нас на аэродром.

— Я так виноват перед вами, — забавно сокрушался он. — Здесь кругом ведь такие живописные места, леса, пляжи. А вы ничего не успели увидеть.

— Ничего, — утешила его я. — Мы сами виноваты. Приедем сюда специально в следующий раз, чтобы отдохнуть на пляже и осмотреть все красоты.

— И поплясать на кострах с вашими красавицами, — подхватил Морис. — Мы вам напишем, Георгий, и непременно приедем.

— Да, я вас очень прошу написать, как пойдут дальше поиски. Меня тоже захватила ваша судьба, — повернулся Раковский к Павлу. — От всей души желаю вам поскорее найти родных.

— Спасибо! Хорошая у вас страна! — вдруг с непривычной для него порывистостью сказал Павел, крепко пожимая ему руку. — Честное слово, жалко, что я не здесь родился.

Раковский был явно растроган, но торжественно ответил:

— Россия — хорошая родина…

В Россию мы попали лишь на следующий год.

К этой поездке следовало тщательно подготовиться, чтобы не искать вслепую. Россия велика, мало ли в ней деревень, которые называются не то Вазово, не то Васино и где сеют лен среди лесов, возле прудов и речек? И тысячи людей ведь потеряли там близких в годы войны, — не так-то просто найти среди них Николая и Ольгу Петровых, брата Борю и сестрицу Наташу. Да и живы ли они?

Забот было немало, так что осень и зима пролетели быстро. Всепомнящий Ганс соскучился без нас и опять услаждал меня и Мориса чужой мудростью и удивлял своими штучками.

— Куда исчез кувшин с молоком? — спрашивал он вдруг за обедом.

— Вот он, перед вами.

— О простите, Клодина! Я уже не раз замечал, что если мысленно представлю, будто молочник стоит на левом конце стола, а там его не окажется, то уже вообще не могу увидеть кувшина, даже если он у меня под самым носом. Такие вещи делают меня совершенно растерянным и несообразительным…

Или он жаловался:

— Зашел сейчас в кафе, попросил мороженого. «Вам сливочного или шоколадного?» — спрашивает официантка таким грязным голосом, что сразу как осколки угля посыпались на это мороженое. Разве его можно есть? Я встал и ушел.