Эти господа не рассчитывают на то, что в девятнадцать лет можно постичь опыт истории; что сердце каждого из нас, пограничников, вмещает в себя чуточку больше, чем это возможно биологически; что у каждого из нас с детства хорошо развито святое чувство, чувство матери-Отчизны; что у нас есть Марсово поле, Мамаев курган. Они приезжают в нашу страну, и первое, что они видят - не Невский проспект, не национальную гордость - «Аврору», а нас, пограничников. Некоторым из них мы кажемся не больше, чем бои, открывающие дверцу кабины лифта; другие, наоборот, пытаются всячески нас задобрить. Наивные люди! Как будто можно целиком перекроить себя из-за предложенной рюмки шотландского виски или пакета жевательной резинки!

Но и те и другие, когда бывают уличены в незаконных действиях, становятся похожи на мальчиков не старше третьего класса: ничего-то они не видали, ничего на свете не знают, получилось такое случайно и, простите-поверьте, больше такое не повторится.

Я хочу верить, что исключительно все прибывают к нам с добрыми целями и намерениями. Но факты убеждают в другом. И тогда я снова беру себе в помощники формулу: «Точность - вежливость королей», которая вовсе не вежливость королей, а простая привилегия пограничников, и с нею иду на досмотр. Точность - это когда не оставишь непроверенным ни одного уголка, заглянешь во все мыслимые и немыслимые места, чтобы потом можно было спокойно сказать: «При досмотре недозволенных вложений не обнаружено». Это трудно? Очень. Только ничего не сообщай о трудностях матери и отцу. Они и так напуганы тем, что я служу в погранвойсках,- а служить в них совсем не легко,- хотя единственное, о чем я пишу им в письмах, так это убеждаю в обратном.

Руководителю ансамбля художественной самодеятельности:

- Вы, конечно, извините меня, только я с вами категорически не согласен. Вы призываете: «Побольше соли, перца в куплетах!» Но человек - не перечница, не солонка. Чувства, эмоции, душа - это другое дело. С этим я согласен… Да нет, вы меня не так поняли. Я не против куплетов, раз они нужны, но… без острых приправ. И вообще я считаю, что всякому, даже самому наивному самодеятельному искусству надо учить, как ботанике: от простейших клеток, образования хлорофилла, до взрослых берез. Сразу, наскоком, ничего не получится. Наскоком можно сбить с лошади всадника, взять незащищенную крепость. С искусством это не выйдет.

Другу Бухтиярову Васе:

- Мы уже не спим или еще не спим? Хочешь, я скажу тебе, почему? Если верно, что треть жизни человек проводит во сне, то мы - извините - в этом деле не добровольцы.

Кто-то точно заметил: пограничники, как ночные птицы, спят днем. Мы с тобой ночь провели на ногах, смертельно устали, так отчего мы не спим? Да оттого, что панически боимся обокрасть себя хотя бы на миг. Просто никому из нас не хочется, как сказал поэт, кричать в форточку играющей детворе: «Какое там тысячелетье на дворе?».

До нас с тобой на земле уже столько всего совершили, что мы не можем закрыть глаза, не рискуя пропустить миг, в который произойдет самое интересное.

Я недавно был в подразделении у шоферов. Там один спал, положив под голову вместо подушки учебник по русской литературе. Представляешь, он сэкономил сотни килограммов горючего, увеличил пробег автомашины без капиталки, он только что вернулся из рейса,- а у него перед глазами Дантес направляет свой пистолет, чтобы убить гения!

Существуют Гюго, Шиллер, Байрон, которые мне пока что незнакомы. Не переводные, а «из первых рук», в оригинале, Гюго, Шиллер, Байрон - они и я существуем раздельно, и это меня раздражает. А я пробую читать обычную немецкую газету, спотыкаюсь на каждом слове и кляну себя, что столько лет пролетело напрасно и что никогда, никогда они уже не вернутся. Трагедия в том, что мгновения не повторяются, а жажда познаний в любом из нас развита от рождения, как способность дышать. Неважно, что познавать, ракету или обыкновенный гвоздь, найденный на дороге; важен принцип.

Мой принцип таков: я читаю уставы, как читал бы восьмую главу из «Евгения Онегина», потому что в уставах скоплен тот самый армейский опыт, который я должен постичь. Должен, иначе зачем я здесь?

Мне не приходится призывать себя ко вниманию на занятиях по идентификации личности, потому что для меня каждый нелегально увезенный за границу советский рубль, любой контрабандный ввоз равносилен пистолету Дантеса. Как обыкновенный человек я могу испытывать по этому поводу массу эмоций. Как пограничник я не могу довольствоваться одними эмоциями. Мне нужны прочные знания, а они растут пропорционально затраченному на них времени и усилиям.

Теперь ты понимаешь, почему мы не можем за-крыть глаза и просто выспаться, как нормальные, уставшие на работе люди?

Младшему лейтенанту Григорьеву:

- Способ передвижения на четвереньках - не самый лучший. Но я избираю его как единственно возможный. Сначала я осматриваю то, что поддается осмотру в полный рост. Потом иду в носовую часть судна, к помещению для строп, и тут временно меняю нормальное человеческое положение ка первобытное - словом, становлюсь на четыре точки опоры.

Не могу уверять, что увеличение точек опоры делает меня более устойчивым, но я набираюсь терпения, мужества и поднимаю брезент с тем же трепетом, как поднимают крышку саркофага, ибо археологи никогда не знают, что может оказаться под крышкой. Под брезентом, как и положено, оказываются канаты. Я перещупываю канаты и не то на пятом, не то на десятом витке обнаруживаю чей-то сапог. Я чувствую, как у меня колотится сердце.

«Вставай, друг,- говорю я торчащему сапогу,- приехали». А «друг» оказывается на самом деле другом - наш же, орловский парень. Откуда мне знать, что нарушитель учебный! Но я ведь его нашел! Значит, если я следующий свой досмотр судна проведу не на четвереньках, а по-пластунски, то отыщу если не нарушителя, то мешок с контрабандой - наверняка. Логично? Логично.

Но лучше все-таки ходить в полный рост.

Полковнику Гладкову:

- Разрешите обратиться по личному вопросу? Что, если мы своими силами отремонтируем спортзал? Специалисты у нас любого профиля найдутся… Нет, товарищ полковник, я не ошибся: именно по личному. Вот когда мы построим спортзал, тогда это будет общественный вопрос. А пока что он личный…

Той же девушке, живущей в Москве:

…Не верите, что в каждом из нас живет прирожденный лирик? Это только со стороны, кажется, что

пограничники ничего, кроме службы, не замечают, а сердца их к постороннему глухи и непроницаемы, как для влаги базальт. На самом деле мы слышим, как растет трава (правда, сейчас не лето, но суть не во временах года). Все дело в том, что мы испытываем несколько иные чувства, чем просто лирики. Кого не умилит бутуз, агукающий в голубенькой удобной коляске под ласковым мамашиным взглядом? Встречные невольно подбирают эпитеты: милый, забавный, малышок-крепышок… Мы про себя повторим их все: и милый, и забавный, и малышок-крепышок… А остановимся на одном - беззащитный. Поэтому мы с виду такие серьезные и непроницаемые.

Продолжать убеждать? Хорошо, попробую. Над портом чайки летают лениво. Они как будто сыты на сто лет вперед… Вам никогда не доводилось видеть этих крикливых, прожорливых птиц ленивыми? Хотя откуда в Москве взяться чайкам? Они летают перед окнами нашего контрольно-пропускного пункта с поразительным равнодушием. А ведь здание это еще Петровских времен! Оно было отдано пограничникам почти шестьдесят лет назад. Тогда тут чалились замурзанные «угольщики» и нищий рыболовецкий флот - давно, до революции. Сегодня над портом реют флаги десятков стран. Великая вещь - история!

Вообще и сам Ленинград - не просто портовый город. История с географией - вот что он такое. Сюда едут со всех континентов, чтобы понять историю. Я сам, где бы ни находился, годика этак через два обязательно сюда возвращусь, чтобы познакомиться с городом обстоятельно, не спеша. В спешке много ли разглядишь?