И наткнулся на взгляд.

Те самые глаза, словно крупные ягоды смородины в утренней дымке. Девушка смотрела на него, прямо в черную пасть револьвера (а вокруг по-прежнему шли и бежали люди, никто ни на кого не обращал внимания). Он приготовился выстрелить… Однако указательный палец не послушался, будто окоченев на морозе.

Так продолжалось долго, целую вечность. Девушка очнулась первой. Зачем-то присев на корточки, она оглушительно завизжала и закрыла ладонями уши. Ее спутник, студент-толстячок, проявив неожиданную прыть, прыгнул на третьего, «франта» в модном английском пиджаке, и оба упали… Мужчина все-таки успел выстрелить, уже не целясь, и «франт» испуганно ойкнул, хватаясь за плечо. Мужчина развернулся и побежал, неловко вскидывая длинные ноги.

Толпа испуганно расступилась, раздались полицейские свистки… Его преследовали: сзади, с боков, наперерез, уже спешили жандармы, и он заметался в кругу, не осознавая, что все еще сжимает в руке револьвер.

— Брось оружие! — заорал один из полицейских, приближаясь к нему на полусогнутых, готовый в любой момент броситься на землю. — Подними руки, или выстрелю! Подними руки, скотина!

Мужчина так и собирался поступить. Он поднял руку с револьвером, желая отбросить его в сторону, но жандарм, уже имевший случай столкнуться с террористами (безусые мальчишки, напавшие на почту прошлой осенью и убившие старика почтмейстера), понял это по-своему. Что-то грохнуло, и мужчина ощутил боль возле ключицы. Обезумев от ужаса, он прыгнул на пути и побежал, задыхаясь, чувствуя, как силы уходят…

Ему повезло: он не увидел поезда, который налетел откуда-то сбоку, ударил и поволок впереди себя, перемалывая кости в муку. И испугаться он не успел, потому что умер раньше…

— «Мир должен пройти через кровь…» — Пристав повертел в руках обрывок салфетки, извлеченной из кармана у погибшего. — Это да, крови предостаточно. О чем это он, а?

Жандарм не ответил. Его лицо было мокро от пота и по цвету напоминало молодую зелень. Его жестоко тошнило. Он силился отвести взгляд от грязной брючины, которая заканчивалась таким же грязным ботинком и лежала отдельно от туловища, шагах в пяти от рельсов.

— И никаких документов, заметьте, только десять рублей ассигнациями. Надеюсь, вы догадались опросить свидетелей?

— Так точно-с. Однако, смею заметить, толку немного. Пока пальба не началась…

— Понятно. В кого он стрелял?

— Трудно сказать. Установлено, что поблизости не было никаких важных особ… Я имею в виду тех, кто представлял бы интерес для террора. Разве что статский советник Дормидонтов… Но он находился совсем в другой стороне.

— Дормидонтов? — вскинулся пристав. — Как же, знакомы-с. Надеюсь, его превосходительство цел и невредим?

— И они сами, и их супруга — все в добром здравии. Правда, слегка испуганы… Анна Гавриловна, кстати, добровольно дала показания: ей показалось, будто некий молодой человек после выстрела вскрикнул и упал — возможно, был ранен.

— Вот как? Что же вы молчали? Кто таков?

— Виноват, не установили. Началась суматоха, мальчишка просто исчез. Да и был ли — госпожа Дормидонтова признает, что могла напутать.

Пристав хмуро взглянул на санитаров — те укладывали на носилки куски человеческого тела. «Мир должен пройти…» Солнце, будто ужаснувшись увиденным, спрятало свой лик за тучи, и снова посыпался изнуряющий мокрый снег.

— Начальник станции интересуется, можно ли отправлять состав.

— Отправляйте, — махнул рукой пристав. И в задумчивости обхватил пальцами подбородок. — Этот молодой человек… Он собирался куда-то ехать — иначе зачем ему быть на перроне?

— Возможно, встречал или провожал.

— В любом случае он скрылся, это само по себе подозрительно. Пусть проверят больницы, не обращался ли кто-нибудь по поводу огнестрельного ранения. И кстати, наведайтесь в психиатрическую лечебницу: вдруг наш стрелок был их пациентом.

Пете повезло: пуля, проделав аккуратную дырочку в рукаве английского костюма, не задела плоти. Спасибо Николеньке: кабы не он, дело обернулось бы по-иному.

— Ехать? — подозрительно переспросил он, уставясь на Любушку. — Ты с ума сошла. Ты так и не поняла, что нас хотели убить? Вернее, меня…

— Может быть, мы ни при чем? — неуверенно предположила она. — На вокзале было много народа…

Он потянулся за сигарами (Вадим Никанорович регулярно слал из Питера презенты своему компаньону, Викулову-старшему). Открыл шкатулку красного дерева, долго не мог зажечь спичку — очень тряслись руки.

— Доктор прописал мне постельный режим. Никаких волнений, иначе сердце может не выдержать. И тебе ехать не советую — нужно переждать, пока не уляжется шум. Кстати, возможно, нас ищет полиция — мы же сбежали… Хотя я до сих пор не пойму, от чего.

«Он был прав, тысячу раз прав, а я (Любушка мысленно посыпала голову пеплом) просто жалкая авантюристка». Визит к больному в особняк Викуловых (угол улиц Гороховой и Павловской) начался удачно: девушка властно отослала сиделку, сама поменяла Петеньке лобный компресс и присела у его постели. Бедный, бедный, сколько же он пережил!

Однако он совсем не обрадовался ей. Он был очень испуган.

«В самом деле я дура, — огорченно думала Люба, спускаясь по лестнице. — И несносная Соня, если уж на то пошло, могла бы приехать сама. Я напишу ей, — пришла вдруг счастливая мысль. — Расскажу про выстрелы на вокзале… Впрочем, нет, не стоит ее волновать. Мало ли какие причины могли задержать отъезд. Да и не обещала я ей ничего».

Николенька нервно прохаживался по тротуару вдоль дома, сунув озябшие руки в карманы пальто. Завидев Любу, он быстро подошел и спросил с непонятной надеждой:

— Ну, как там Петя?

Зашел бы да узнал, сердито подумала она, забыв, как сама прозрачно намекнула «верному рыцарю», что предпочла бы навестить больного тет-а-тет. Николенька, как обычно, покраснел, но перечить не осмелился.

— Значит, ты едешь в Петербург одна?

— Зачем спрашивать очевидные вещи?

Она уже всерьез разозлилась и пошла вдоль улицы, гордо задрав голову и впечатывая ни в чем не повинные каблучки в ноздреватый снег. Вскоре она услышала сзади осторожное сопение. Николенька нагнал ее и, преодолев робость, взял за рукав.

— Что? — спросила она воинственно.

Глядя ей прямо в глаза, он сказал, что, если она не против, он готов сопровождать ее в поездке. В Петербург, он хотел сказать, потому что, в принципе, лекционный курс закончен и возобновится только через месяц, и он свободен, то есть он имеет в виду, чтобы поехать с ней. Если она не возражает, он хотел сказать. Вот.

Она остановилась от неожиданности.

— Вы серьезно, милостивый государь?

— Ну.

Любушка рассмеялась.

— Что ж, я подумаю, — и вдруг почувствовала, что впервые за все это время ей стало легко и спокойно. Будто гора с плеч свалилась.

— Только… — Николенька с досадой потер лоб. — У меня из головы не идет тот человек, что стрелял в нас. Он словно знал, куда и зачем вы отправляетесь. Словно он следил за нами…

— Не выдумывай, — отмахнулась она, про себя понимая, что Николенька прав. — В любом случае ты и я ни при чем. Он хотел застрелить Петю.

— Хотел бы застрелить — застрелил бы, — возразил Николай. — Нет, я не думаю, что он промахнулся. Он непременно желал, чтобы ты отказалась от поездки.

Любушка упрямо тряхнула головой.

— Все равно. Убийца мертв, значит, и опасности нет.

— Убийца мертв, — задумчиво отозвался Николенька. — Только как быть с теми, кто его послал?

Ложась поздно, часу в двенадцатом: смотрела по «ящику» какой-то совершенно никчемный псевдомузыкальный фильм с полным набором престарелых «звезд», она рассчитывала проспать весь последующий день: у нормальных людей канун праздника загружен до отупения — гонки по магазинам, ударные вахты на кухне в преддверии нашествия гостей (пошли на них, Господь, черную оспу!). Ничего не хотелось.