Я счастлив, что встретил такого замечательного человека. А ведь вы могли бы потерять меня год назад, когда меня укусила ядовитая змея в экспедиции. Или полтора года назад, когда наша лодка перевернулась в путешествии по Африке. И я бы не узнал Люка и не узнал, что такое быть любимым. Так вам было бы легче?

— Что ты такое говоришь, сынок? — мама порывисто встала и обняла меня, всхлипывая. Отец смотрел в окно и играл желваками.

— Ну и где твой… Люк? Что ж ты не знакомишь нас со своей большой любовью? — едко произнес отец.

— Люк поехал ухаживать за мамой, у нее плохо с сердцем. Я обязательно вас познакомлю. Он вам понравится. Он очень добрый, веселый и заботливый.

— Так, всё, мать, поехали. — Отец поднялся и пошел на выход.

— Сынок, дай нам время. Ты же знаешь папу! Он одумается, — прошептала она, поцеловав меня в щеку. Крепко обняла, вытерла глаза и пошла вслед за ним. — Мы тут тебе гостинчиков привезли. Разбери сумки сразу, — хлюпая носом, тараторила она.

Отец открыл дверь, не глядя на меня.

— Пап! Пап!!! — позвал я его. — Пап, это же я! Пап!

Окаменевшая спина дрогнула и ссутулилась. Я подошел к нему со спины и обнял.

— Прости, пап, что подвел вас с мамой, — не удержался и всхлипнул я. Он обернулся и обнял меня, — Эх, сынок, сынок.

Мама обняла нас и мы замерли, крепко прижавшись друг к другу.

— А пойдемте пить чай! — мама, как всегда, взяла ситуацию в свои руки. Мы пили чай с тортиком, болтали о новостях — кто женился, кто родился, кто развелся из знакомых и родственников, обходя скользкую тему. На прощание мама обняла меня и сказала, — Мы любим тебя, сынок. Будь счастлив каждую минуту. Привози знакомиться Люка к нам.

Отец молча обнял меня, погладил по голове, — Привози уж. Что теперь.

На душе у меня было тепло и радостно.

Как только за родителями закрылась дверь, зазвонил телефон.

— Привет, Ньютон. Это Люк. Прости, но нам придется расстаться.

Этот разговор крутился у меня в голове с утра до вечера. Все две недели.

«Не звони. Не пиши. Не ищи меня. За вещами приеду позже. Если не трудно, собери их в коробку, чтобы не мешались. Буду переводиться в другой вуз, здесь, рядом с домом. Если не получится, устроюсь на работу. Я не могу бросить маму одну. Она меня вырастила, воспитала, подняла на ноги. Сейчас ей нужна помощь. Я обязан ей помочь. А тебя она не примет, Ньют. Никогда. Ни в виде друга, ни в виде любовника. Я не смог бы жить с тобой, зная, что стал убийцей мамы. Прости. Если сможешь, прости и пойми. Да, я выбрал её. У нее больше никого нет. А ты… ты найдешь себе. Так распорядилась судьба, Ньют. Я предупрежу, когда смогу приехать за вещами, но это еще не скоро. Прощай.»

Вот так раз — и все решил за двоих. Чик — и отрезал. Как и не было этих полтора месяца счастья. Вначале я думал, что это какая-то шутка. Потом обижался на него. Отслеживал его инстаграм, соцсети, форум. Но там была полнейшая тишина. Ноль сообщений. Только то, что было до встречи со мной. Потом я разозлился и стал искать пути решения этого вопроса. Но их не было. Просто не было.

То, что Люк вынужден так поступать и его чувства ко мне не утихли, было понятно. То, что он хороший сын — тоже. Не знаю, как бы я поступил на его месте. То, что выхода нет — было ясно, как божий день.

Вещи Люка я, конечно же, оставил там, где они были.

Иногда я надевал его рубашки, делал селфи и выкладывал в инстаграм. Не знаю, зачем я ковырял болячку и делал больно себе и ему — он, скорее всего, мониторил мои соц.сети. По вечерам я брал работу домой, и занимался ею до звездочек в глазах, пока не вырубало прямо за столом. Зато за этот месяц я неслабо подзаработал на статьях и исследованиях, сделав работу почти за пол-года. Но трудотерапия не спасала.

Думать о Люке днем я себе запрещал, а по ночам... Я не мог руководить своими снами. Просыпался разбитым и с трудом собирал в кучку мозги, чтобы сообразить который день, который час, что делать, куда бежать.

Жизнь потихоньку начала входить в колею, но так, как до встречи с Люком уже не получалось. Я превратился в какого-то зомби без чувств и эмоций. С временем оказалось все просто — труд отнимал все мое время, а вот с эмоциями было тяжелее справляться, пришлось прибегнуть к решению проблемы медикаментозно. Зато наверняка. До тех пор, пока я не забыл с утра принять таблетку, и днем на работе меня накрыло истерикой.

Джесси, коллега по работе, обсуждала с подружкой новый фильм про пиратов карибского моря.

— Как постарел Джек Воробей!

— Но-но! Капитан Джек Воробей! — поправила ее подружка и они засмеялись. Я подхватил их смех и не смог остановиться, сполз со стула на пол и начал икать, смеясь, а потом полились слезы.

Девчонки принесли мне стакан воды, а меня скрутило, заболел живот и скулы свело от смеха. Я смеялся и плакал, смеялся и плакал, пока Джесси не дала мне пощечину со всего маха.

— Извини, извини, Ньют! Но мне только так помогало остановить истерику! Прости!

— Спасибо, Джесс, — тяжело дыша, поблагодарил я. — Мне тоже помогло.

Меня выгнали с работы домой лечить стресс.

И я решился

…

— Алло, Люк?

Трубку сняли быстро, как будто он ждал звонка. — Алло.

— Мы с тобой не договорили тогда. В основном говорил ты, и у меня осталось несколько невыясненных вопросов.

— Да.

— Я хотел спросить — всё еще в силе? Ты не передумал? Может что-нибудь изменилось, воробышек?

— Нет. Ничего не изменилось.

— Тебе очень идет белый цвет. Я говорил тебе раньше? Эта белая футболка тебе к лицу.

Люк стоял возле окна в комнате на втором этаже и водил пальцами по стеклу. Рука его замерла и он тяжело задышал в трубку и начал вглядываться в темень за окном.

— Ты… Ты где, Лис?

— Под твоим домом, воробышек, — тихо сказал я, не в силах оторвать взгляд от его силуэта в окне.

— Ты зря приехал, Лисик.

— Ты не выйдешь ко мне?

— Стой там… Мааам! Я пройдусь, погуляю.

Люк вышел все в той же белой футболке и спортивных штанах, пролез под дерево, под которым я прятался, чтобы меня не было видно из дома, коротко, со стоном прижался в поцелуе и отпрянул, схватив за руку и потащив за собой.

В их сарайчике было темно и пахло деревом и машинным маслом. Люк усадил меня на скамейку и сел мне на колени.

Он целовался отчаянно, стремительно, истосковавшись, как будто последний раз. У нас дрожали губы и руки. Мы целовались и не могли надышаться, натрогаться, налюбоваться, насытиться.

— Господи, рыженька, как же ты похудел, — оторвавшись от меня, прошептал Люк. И опять припал губами к истерзанному рту. Мы просто прижимались и целовались яростно, нежно, сбиваясь с дыхания, гладили друг друга, так, что голова кружилась.

— Люблю тебя, воробышек! — выдохнул ему в губы я. — Люблю тебя.

Я вытирал слезы с его лица и выцеловывал мокрые щеки, губы и выступающие скулы на похудевшем лице, и не мог надышаться его родным запахом. Потянув за края футболки, я снял ее с Люка и поцеловал ключицы, гладя горячее тело и выступающие ребра, проводя большими пальцами по соскам. Люк стонал сквозь стиснутые зубы, стараясь сдерживаться, мелко дрожа всем телом.

Он потянулся к моей рубашке, торопливо расстегивая пуговицы, разводя полы в стороны и слепо водя руками по моему телу. Мы прижались кожа к коже и сидели тесно обнявшись, до хруста, до впаивания друг в друга, слушая хриплое неровное дыхание и стук сердец, бившихся в нас, горячими толчками разносивших кровь по сросшимся телам.

— Хочу тебя, рыжуня, хочу тебя, — прошептал Люк и отстранился, опять приникая соленым поцелуем к губам. Я запустил руки под резинку его штанов и стиснул его упругую задницу, сильно сжимая мягкие, пружинящие половинки, языком вылизывая его рот.

— Как ты хочешь, воробышек, любимый? — отрываться от его сладко-солёных губ было пыткой, но я хотел, чтобы он почувствовал, что ради него я готов на все. Что он всегда может рассчитывать на меня. Что я дам ему все, что он попросит.