Иногда же, под звуками мелодичного взволнованного голоса, Конану начинало казаться, что все это не о нем. Кто-то другой — не знающий ни страха, ни поражений герой огромного роста, с синими, как полуденное небо, глазами, — крушил орды врагов, повергал черных магов, возвращал назад, в глубины мрака, вырвавшихся оттуда и облекшихся в плоть чудовищ… Он был тоже родом из Киммерии и он был его тезкой, но не более того. Настоящий же Конан — просто плывет. Плывет…

Темно-зеленые воды Стикса несли себя величаво и медленно. Гребцы не слишком выдыхались за день, и на вечернем привале у огня подолгу звучали неторопливые рассказы о странствиях, битвах, любовных победах, раскатывался смех, распугивающий ночное зверье, гремели боевые песни на разных наречиях.

Конан почти привязался к своему новому приятелю и спутнику, открыв в нем ряд несомненных достоинств: умение находить общий язык — в прямом и переносном смысле — с любым человеком, незлобивый и отходчивый нрав, массу мелких умений и навыков, необходимых в путешествии, неисчерпаемый запас баек. Недостаток у него был один, но очень, с точки зрения киммерийца, серьезный: Шумри не был воином. Он даже не имел меча, а когда Конан хотел дать ему денег, чтобы тот приобрел себе приличное оружие, он только замотал головой, оправдываясь, что все равно не умеет с ним обращаться. Правда, у немедийца был кинжал, узкий и хорошо наточенный, всегда висевший на поясе. Но Конан сильно сомневался, что клинок этот знает запах и вкус человеческой крови: скорее всего, он служил лишь для разделки дичи, снятия шкур, починки снастей и прочих мелких хозяйственных надобностей.

Первая часть плаванья протекала удивительно спокойно. Ни ночные разбойники, ни хищные звери, ни алчные сборщики путевых податей не нарушали ровного продвижения на запад, вверх по течению величавой реки, одной из самых полноводных и протяженных в мире.

Там, где русло Стикса делало резкий поворот на юг, начинались пороги. Река меняла свой неторопливый нрав, заваленная острыми валунами, она пенилась и кипела, крутила водовороты. Пришлось потрудиться: вытащить баркас на берег, разгрузить его и перетаскивать на собственных плечах до тех пор, пока река вновь не стала спокойной и безопасной.

У самых порогов, на противоположном берегу высилась крепость Файон. Семь ее гигантских башен из черного камня, соединенных стенами, нависали над бурлящей и пенящейся водой. Конан не без удовольствия встретился глазами с угрюмой твердыней стигийских жрецов. Много славных и довольно свежих воспоминаний были связаны у него с этим местом. Здесь ему легла в ладонь прохладная и надежная рукоять Небесной Секиры — волшебного и одушевленного оружия, равного которому не было и нет в мире. Отсюда он, направляясь в Иранистан, взмыл в небо на плечах огромного людоеда-кутруба. Здесь он славно впоследствии отомстил посмевшим захватить его в плен стигийским жрецам…

Чем дальше к югу, тем уже становилось русло Стикса. С берегов его исчезли селения, не стало прямых, словно вычерченных по линейке, оросительных каналов. Поля и оазисы постепенно сменились джунглями. Становилось все темнее, все душнее. Опутанные лианами деревья так низко нависали над рекой, что солнце не могло пробиться сквозь их листву. Баркас плыл в вечной тени. Впрочем, прохладнее от этого не становилось. Влажные испарения и духота доводили до изнеможения быстрее, чем слепящие лучи солнца в зените.

На одном из привалов случилось несчастье. Гребец кушит отошел в сумерках к реке, чтобы набрать воды для ужина. Неожиданно дикий вопль страха и боли потряс вечернюю тишину. Конан, мгновенно оказавшийся на берегу, увидел, что ногу несчастного зажал клыками огромный крокодил, буро-зеленая тварь, напоминающая поваленное бурей и поросшее осклизлым мхом дерево. Тварь, алчно подергивая хвостом, затаскивала свою жертву в воду.

Рывком вытащив меч, всегда висящий у него на поясе, киммериец несколько раз всадил острие в шею, затылок и левый бок крокодила, но шкура у него оказалась на редкость толстой и прочной. Клинок лишь царапал ее, но не мог проникнуть глубоко в тело. Крокодил сильнее забил хвостом, продолжая все так же тянуть свою отчаянно кричащую добычу. Тогда Конан упал на колени прямо в воду, возле самых раскоряченных лап, упирающихся в песчаное дно. Выждав удобный момент, он вонзил меч глубоко под левую лапу, в не защищенное крепкой кожей, светло-желтое подбрюшье. Только после этого мощные зубы разжались, и несчастного гребца удалось вытащить на берег. Буро-зеленое туловище еще долго билось в агонии, замутив прибрежную волу.

Пока Шумри промывал рваную рану гребца и перевязывая ее чистым куском парусины, остальные кушиты ловко разделали тушу. Мясо они поджарили на углях, а шкуру разрезали на несколько лоскутов, собираясь хорошо просушить ее и смастерить прочные доспехи. Пиршество продолжалось до глубокой ночи, но веселье не было безмятежным, так как его нарушали протяжные стоны раненого, становившиеся все более долгими и душераздирающими.

Несмотря на все лекарские навыки немедийца, гнилые зубы рептилии сделали свое дело: к утру у гребца поднялся сильный жар, а к вечеру следующего дня несчастный умер, поминая в бреду всех кушитских богов, а также шемитских и стигийских…

На его место за весло пришлось сесть Конану.

Еще через три дня монотонный плеск весел нарушил новый крик. Один из кушитов, бросив грести, с ужасом рассматривал на своей ладони крохотное насекомое с черно-голубыми крылышками, которое он только что пришлепнул на своей спине. Кожа его посерела и покрылась потом, огромные белки глаз грозили вот-вот вылезти из орбит.

Ужас с его лица словно бы перехлестнулся на двух остальных гребцов. Они тоже бросили весла и окружили товарища. Конану пришлось несколько раз рявкнуть на них, пока эта пара с неохотой вернулась к прерванной работе. Укушенный же продолжал рассматривать ладонь, негромко и обреченно подвывая. Киммериец хотел уже почесать свой крепкий кулак о шею нерадивого гребца, когда заметил вдруг, что плечи, бока и живот его покрылись светло-серыми, ярко выделяющимися на шоколадной коже пятнами. Пятна становились все больше, тело обмякало и распухало на глазах… Со стоном кушит повалился на палубу.

Несчастный не давал дотронуться до своего тела, каждое прикосновение причиняло ему нестерпимую боль. Поэтому его не стали переносить на берег и устроили прямо на судне. Шумри хлопотал над ним, не отходя ни на шаг, то и дело обливая его горящую кожу водой из-за борта, но все было напрасно. Противоядие от укуса маленькой мухи Сцоо не было ведомо никому — ни белым, ни черным спутникам.

Умирающий не мог даже стонать, из горла его раздавалось лишь хриплое бульканье, белки глаз стали малиновыми, а черты лица исказились до неузнаваемости. Когда, спустя сутки мучений, душа его наконец сошла в места более прохладные и спокойные, все оставшиеся испытали немалое облегчение и искренне порадовались за избавившегося от мук…

Как только распухшее тело было предано земле, два оставшихся гребца объявили Конану, что дальше они не поплывут. Никакие уговоры и убеждения не подействовали. Разъяренный киммериец пригрозил им мечом — на что старший из них ответил, что смерть от удара меча намного приятнее и быстрее, чем в гнилых зубах крокодила, либо от укуса мухи Сцоо.

Конан был в полном бешенстве. Он заплатил чернокожим вперед, заплатил не скупясь, и они обязались идти с ним до самых истоков Стикса, а если найдется другой водный путь на юг, то и дальше. Найти же новую рабочую силу в этих глухих краях невозможно!

Кушиты бросили ему под ноги, на доски палубы свое жалованье — несколько золотых. Этого киммериец снести не смог. Он выхватил меч, но Шумри, молчавший во все время пререканий, неожиданно повис у него на руке.

— Проклятье! — Конан попытался стряхнуть своего спутника, но тот ухватился крепко. — Не вынуждай меня отправить тебя к Нергалу вместе с этими черными выродками!..

— Погоди, погоди, Конан, — пыхтел Шумри, изо всех сил налегая на его мощную руку, — успокойся, от них ведь все равно толку не будет, они так или иначе сбегут — не сейчас, так ночью. И пусть уходят, пусть уходят с миром…