Она упала, хрипя и пытаясь зажать глубокую рану на горле рукой. Илло вновь взял в руки гребень для волос и отошёл к балконному проёму, не мешая агонии и возвращаясь к вечернему расчёсыванию. Вчера ночью из него грубо и безжалостно вырвали Ключи Рода. Нет точных проекций таких магических абстрактных понятий на физическое тело, но солнечное сплетение надрывно саднило. На этот раз он ждал всего тридцать лет.

В ту ночь, когда Дагрия поймала наконец свою чёрно-красную змейку, она тяжело заболела. В ту ночь, когда золотистая метка Азу, полученная девушкой минувшим днём, приманила остренький узор из ало-чёрных линий, на Дагрию едва не обрушилось безумие. Она металась по постели, во власти беспорядочных видений, не в силах прорваться к реальности, понять, кто она и где она, остановить хотя бы на секунду тот чудовищный многоголосый сонм, который рвал её на части. Чёрно-красная змея влилась в её вены выворачивающим ядом, и она смотрела, смотрела, смотрела этот бесконечный разворачивающийся перед её внутренним взором фильм о давно забытых временах, когда сам мир выглядел совсем по-другому. От её самосознания ничего не осталось более – безумие полностью поглотило юную Дагрию. Если поначалу она ещё помнила отблеском череду своих других я, неясные воспоминания о которых стали приходить к ней, как только Азу поставил свою метку, – помнила и могла противопоставить им себя, Дагрию, как реальность сказкам и фантазиям, то потом, ночью, когда чёрно-красная змея влилась в неё, этот огромный объём информации о множестве жизней оказался лишь каплей в океане. Воля, мысли, ужасные по силе эмоции и сама квинтэссенция безжалостной магии бессмертных существ, живущих многие тысячи и тысячи лет, разметали её сознание по кускам.

Отпечатки душ совсем иных существ, их вывернутый наизнанку мир, такой знакомый и совсем другой сквозь обрывки чужих восприятий, мир, который то умирал, то возрождался на глазах, оседая пылью столетий, чужие желания, злые и жестокие, выдирающие по силе своих ощущений, чужая кровь, орошающая её руки вновь и вновь, какие-то древние армии, идущие в атаку по приказу горящей изнутри чёрно-красной змеи, и развивающийся на ветру стяг с острым гербом, начертанным ярким золотом. Треск пламени и грохот гигантских волн несла в себе чёрно-красная, такая игривая во снах змейка. В ней пульсировала сама магия, но тот многотысячелетний груз, который она несла с собой багажом, оказался больше, чем могло вместить сознание двенадцатилетней девочки.

Дольше всего гаснущее, тонущее восприятие Дагрии цеплялось за улыбку из снов, улыбку эльфа-незнакомца. Она, конечно, знала, кто это и почему он так улыбается ей, но не успевала извлечь эту информацию, зафиксировать её осознанием из огромных перемалывающих её жерновов слишком большого количества историй, жизней, личностей – танец змеи был слишком неистов. Последним усилием воли Дагрия подумала о его улыбке, его лице, его светло-персиковых волосах, и тут же образ эльфа из снов разбился на миллион отражений в гигантском, бесконечном зеркальном коридоре. Они все были так похожи и так непохожи, такое множество красавцев и красавиц эльфов, и через них всех струилось янтарной аурой дыхание красно-чёрной змеи. Она искала своего эльфа из снов, его печальную зовущую улыбку, искала боль в его глазах, но всюду видела светло-ореховые глаза с немного разным разрезом. У всех них были светло-персиковые волосы на стыке едва заметных светло-бежево-рыжеватых и розоватых оттенков, словно сердце нежного заката излилось на их волосы медовым водопадом.

Наутро родителей ждало горе: их единственная дочь так и не проснулась, она металась в бреду и лихорадке, и ни одно средство не могло погасить того яростного огня, что сжигал Дагрию изнутри. Человеческий лекарь лишь развёл руками, и родители заняли сколько могли, позвав одного из целителей-эльфов, не особо дорогого, но лучшего из тех, что они могли себе когда-либо позволить. Он долго сидел у её постели, трогал её лицо и руки, вздыхал, иногда делал какие-то странные пассы, задумчиво кряхтел и начинал всё сначала. Через час он, бледнея, признал перед людьми, что совершенно не может понять, что происходит с их дочерью и как ей помочь, а затем благородно отказался от незаслуженной оплаты. Всё, что он смог сказать, что это не хворь тела, но что сила, держащая дух их дочери в плену, многократно превосходит его собственную, – настолько, что он даже не может предположить, что это вообще может быть и откуда человеческая школьница могла подхватить это проклятье.

– Возможно, вам бы мог помочь жрец одной из более высоких ступеней посвящения, в отличие от моей, – вздыхая, признал он, а затем озвучил, сколько стоят их услуги. Мать ахнула и залилась слезами: этой суммы хватило бы на отдельный дом с прислугой, и такие деньги они с мужем вряд ли бы смогли заработать до конца жизней.

Дагрия продолжала почти беззвучно тонуть внутри себя, а её мать и отец как могли ухаживали за дочерью и искали всё новые и новые методы возможного лечения, связи, зацепки, что-нибудь, что помогло бы выйти на высшее жречество эльфийского народа. Но… такое иногда случалось, чтобы кто-то из людей, прибывших в мир из десятков других, заболевал какой-то не известной доныне болезнью, которую люди не умели вылечить. Заболевал и угасал, так и не привлекая сочувственных взглядов бессмертных хозяев этого мира. Тридцатью, сорока или пятьюдесятью годами раньше или позже умрёт короткоживущий человек, разве есть разница? Эльфы следили лишь за тем, чтобы не вспыхнуло заразных эпидемий, но и только. Хворь Дагрии не являлась болезнью тела, как официально установил посетивший её жрец, а значит теперь она стала лишь ещё одним обречённым человеком.

Какая-то мерзкая горечь во рту стала первым ощущением на фоне чудовищного головокружения. Дагрия подавилась и болезненно закашлялась.

– Скажи, Дирсейны таки предали нас? – огорошила она плачущего Дила неожиданным вопросом, заданным словно бы чужим голосом, настолько в непривычной манере говорить спросила его об этом давняя подруга и одноклассница.

– О чём… о чём она говорит? – перевёл мальчик растерянный взгляд на родителей Дагрии. Они же, радостно вскрикнув, бросились к кровати.

– Рия, дорогая, любимая, ты очнулась!

– Она впервые открыла глаза и что-то сказала с той ночи, молодец, парень! Эльфы не помогли, а твоё зелье мгновенно выдернуло её из сна!

– Не бойся, сейчас она проснётся окончательно и нас узнает. Дагрия, дочка, ты помнишь нас? Мы твои родители, а это твой одноклассник Дил!

Высокий строгий эльф, который тоже когда-то носил чёрно-алую змейку внутри себя, наконец, оставил её сознание, и Дагрия увидела было склонившихся над ней людей, но плач, не слышный никому, кроме неё, отвлёк её. Она увидела тело маленького ангела, лежащее на столе. Её длинные персиковые волосы покрывала озёрная тина. Боль пронзила всё её существо и, словно невидимая молния, расколола мироздание на части.

– Илла! Моя маленькая Илла мертва! – рыдала над телом маленькой эльфиечки красивая женщина всё с тем же цветом волос. Она обнимала малышку, и эльф, в которого превратилась Дагрия, сжимал кулаки от ярости, всё той же огненной ярости, которой… было слишком много в последнюю вечность. Смерть любимой дочери была крахом всего. Ради чего жить теперь?

– Я знаю, это сделал он, – глухо прорычал зверь в груди эльфа, которым без остатка стала Дагрия. – Он был с ней на озере, он один весь день! Болтал что-то о необычной силе, что проснулась в нём, о том, что они будут играть в магический турнир!

– Нет, нет, Икку, остановись, он бы не стал! – женщина обнимала малышку, баюкая, словно живую, и заливалась слезами.

Но эльф порывисто развернулся и стремительно вышел вон, не в силах слышать больше плача жены и видеть маленького тела. Прочь из ярко-освещённой круглой комнаты. Он шёл по тёмным коридорам, переполненный жаждой мести, желая лишь одного, найти и уничтожить того, кто стал виновником этой раскалывающей мир боли. Даже красно-чёрная змея в груди содрогнулась от того, что испытывал сейчас Икку Вхархелис, впечатывая навсегда в себя эти события. Мелькающая темнота дёрнулась, размазываясь, видение попыталось ускользнуть, но тут Дагрия увидела глазами Икку совсем юного эльфа, ещё моложе, чем Азу. Азу! Что-то сдвинулось внутри неё, потоки времени смешались, сморщиваясь, его черты лица легко накладывались на черты лица Азу, который поставил ей золотистую метку.