Харитон на секунду замолчал, потом продолжал с еще большим ожесточением:

— И ты хочешь, чтобы я стал твоим союзником в этом деле? Не дай бог, чтобы я был твоим обвинителем перед лицом всей страны после возвращения из России… А теперь в сторону, я хочу уйти, и ты мне не мешай. Пусть все узнают, что в лагере вспыхнула эпидемия тифа. Будь что будет, и это лучше, чем умирать в ожидании, пока твои друзья примут чудодейственные меры, чтобы остановить ее…

Он сделал шаг вперед, но резко остановился, словно пригвожденный к месту, испугавшись своих собственных слов и вымученно улыбаясь. Потом заговорил уже мягче:

— Ты принудил меня к этому горькому признанию. Поэтому, надеюсь, никаких последствий для меня это иметь не будет. Если твое сердце еще вздрагивает при звуке румынского имени, ты не забудешь, что наш разговор строго конфиденциален. Тебе не придет в голову просить помощи у Девяткина или Молдовяну для решения наших споров. Надеюсь, хоть в этом случае ты окажешься человеком чести… Еще раз до свидания!

Но не успел он двинуться с места, как из полуподвала донесся душераздирающий крик. Это был крик страха и боли, короткий и жуткий. Потом он перешел в приглушенный стон. Затем донеслись отдельные полусвязные выкрики:

— Гитлер в Париже… Хайль! Гитлер в Лондоне… Хайль! Гитлер в Москве… Хайль!

Доктор вздрогнул, повернулся в сторону, откуда доносились крики. Майор Харитон неожиданно рассмеялся нервным смехом:

— Орет, сумасшедший! Это время для спектакля. Оставляю его на ваше попечение. Хватит с меня. Пусть другие помучаются. Если ему сейчас не сделать укол, весь день будет орать.

В полуподвале в маленькой комнатушке находился немецкий летчик из экипажа полковника Риде. Самолет был сбит над Сталинградом, часть экипажа погибла в огне, и только Риде остался цел и невредим. Пилот Гейнц Олерт в результате шока потерял рассудок…

Доктор Анкуце оторвался от двери, достал очки, протер их и обратился к Харитону так, будто между ними ничего не произошло:

— Господин майор, прошу тебя, проводи меня к нему.

— Зачем? — удивленно спросил Харитон.

— Тебя он знает, ты приносил ему еду, делал уколы. Прошу тебя.

Мягкость, с которой обратился к нему доктор, сбила Харитона с толку. Он ожидал чего угодно, только не такого спокойствия во взгляде и в голосе Анкуце.

— Хорошо, — согласился он с чувством превосходства.

— Какое лечение назначила ему доктор?

— Обычное. Во время приступов — люминал. Лекарства наверху.

— Пошли наверх.

— Но ключи у докторши.

— Нет, она оставила их мне.

Доктор направился мимо Харитона к лестнице и даже дружески положил ему руку на плечо. Харитон последовал за ним, словно загипнотизированный. Доктор открыл замок, и Харитон вошел внутрь, чтобы зажечь свет. Он был так поражен поведением Анкуце, что даже не подозревал, что может последовать дальше.

Они стояли друг против друга на расстоянии какого-нибудь шага. И прежде чем Харитон пришел в себя, Анкуце отвесил ему две хорошие пощечины, затем сильным ударом сбил с ног.

— Запомни, господин майор, я не люблю оставаться в долгу. А это тебе не столько за то, что ты назвал меня предателем, сколько за то, что хотел посеять панику среди людей… Спокойной ночи!

Захватив с собой нужные лекарства, он захлопнул дверь раньше, чем Харитон успел очухаться. Закрыл дверь на ключ и спустился вниз к выходу…

На ступеньках он столкнулся со Штефаном Корбу. Тот сидел, подтянув колени к лицу, и смотрел куда-то в пустоту. Доктор остановился напротив него, потом присел рядом. Он чувствовал потребность облегчить душу. Инцидент с Харитоном был лишь прологом к важнейшему безмолвному процессу, начавшемуся еще на фронте. С фашизмом или против фашизма!

«Но в состоянии ли этот человек выслушивать мои излияния? Разве не видно, что его мысли где-то в другом мире? Что с ним творится? Может, он тоже ожидает только удобного момента, чтобы сбежать из госпиталя?»

— Ты так и не лег?

Корбу посмотрел на доктора и с усилием улыбнулся:

— Занимаюсь самобичеванием.

Анкуце не уловил оттенка иронии и волнения в голосе Корбу. Он поднялся и, разведя руками, с ноткой огорчения проговорил:

— Ты какой-то загадочный сегодня, мой дорогой, а мне жаль терять время.

— Беседа с тобой могла бы облегчить мне душу. Да, да, — продолжал он. — Я не знаю, что со мной происходит. Думаю, все стало бы ясно, если один человек был бы сейчас рядом. Сидел бы рядом со мной и молчал. Ничего другого! Тебе не нравится молчать рядом с дорогим для тебя человеком?.. Но, увы, это невозможно. Не-воз-мож-но, — повторил он по слогам как окончательный приговор. — И чувствую, всегда так будет. Свое одиночество я заполняю только предаваясь мечтам.

Ради Штефана Корбу доктор был готов совсем отказаться от сна. Он слишком любил этого беспорядочного и мечущегося человека, чтобы оставить его одного во власти черных мыслей. Анкуце потрепал Штефана по плечу, будто желая вернуть к действительности:

— Довольно, парень! Наговорил глупостей — и хватит. Что я могу сделать для тебя?

Корбу, однако, с безразличным видом снял руку доктора с плеча и произнес иронически:

— Достань мне луну с неба!

Доктор заговорщически улыбнулся.

— У этой твоей луны есть имя? — Он заметил, что его собеседник нахмурился, и добавил: — Говоришь то о мечтах, то о человеке, которого хотел бы видеть рядом, теперь требуешь луну с неба. Меня ты не обманешь! Что с тобой?

Корбу по-прежнему хмуро смотрел на доктора, боясь, что не выдержит и признается ему.

«Да! У нее есть имя: Иоана! И я со люблю! Очень сильно люблю!» — думал он.

Но Анкуце вдруг заговорил другим тоном:

— Думаешь, мне легко переносить одиночество? Думаешь, и мне не хочется иметь рядом кого-то? Не знаю, о ком думаешь ты. Как-то ты мне говорил, что в ночь капитуляции на Дону закопал в землю письма и фотографии девушки, с которой вы должны были пожениться, безделушки, которые тебе напоминали о Румынии, одним словом — закопал свое прошлое. У меня уже давно нет прошлого. Я тоже его закопал в мартовский день на одной из улиц Бухареста. Возможно, когда-нибудь я все тебе расскажу. Но не тень той женщины преследует меня здесь, и не ее воображаемый образ я хотел бы видеть рядом с собой. Мертвые не оживают, парень! У моей луны другой образ и другое имя.

— Какое имя, доктор? — мягко спросил Корбу.

Анкуце ответил просто:

— Иоана Молдовяну…

Все похолодело внутри у Штефана Корбу. Он смотрел на Анкуце широко раскрытыми глазами, застыв на месте. Он слышал голос доктора, но не осознавал, во сне это или наяву…

С мыслями об Иоане доктор и ушел. Но был он гораздо спокойнее Штефана. Как человек науки, он мыслил более трезво. Кроме того, он не мог предать воспоминания о другой Иоане. Об Иоане Ману…

Она работала вместе с ним в одном госпитале, в лаборатории. Они любили друг друга и собирались пожениться. Но их страстью все же в какой-то мере управлял разум. Они обсуждали самые различные вопросы, в их взглядах было много общего. Их волновали самые сложные и щекотливые проблемы окружающей действительности: война, за которой они наблюдали как бы с расстояния, отмечая ее катастрофические последствия из окна башни, в которой преднамеренно замкнулись; свобода и достоинство человека и многие другие вопросы. Анкуце и не мечтал о другом человеке, с которым мог бы разделить жизнь и свои мечты, он был уверен, что ничего из внутреннего мира Иоаны Ману не осталось для него неизвестным.

Так было до того дня, когда средь ясного неба грянул гром.

Иоана Ману была арестована по обвинению в подпольном изготовлении зажигательных материалов, которые она передавала диверсионным группам коммунистической партии. Тот факт, что он, Анкуце, ничего не знал об этих ее делах, больно задел его и был расценен им как неуверенность Иоаны в том, что у него хватит сил поддержать ее в этой работе. Но потом он и сам убедился, что действительно не был готов к этому, даже если бы организаторы операции оказали ему доверие. К несчастью, события развивались так, что Иоана погибла, Официальная версия говорила о самоубийстве, но на самом деле ее выбросили из окна здания, где велось следствие. С тех пор позиция Анкуце определилась окончательно. Он взял за правило каждый день проходить мимо того жуткого здания, останавливаться на какое-то время и, прислонившись к стене, рассматривать застывшим взглядом камни мостовой, на которых, как ему казалось, он все еще видел след распластанного тела Иоаны Ману…