Если этот отдел находится на отшибе, значит, очень далеко от тира, столовой и посадочного отсека. Так как же я сюда попал?

Ход мыслей прервал громкий и резкий звук. Это был микрофон – кто-то проверял, работает ли он, постукивая по нему пальцем. Виктор стал озираться, стараясь отыскать динамики, и обнаружил информационный монитор, расположенный над камином. Судя по всему, именно его интегрированные звуковые системы и передавали этот звук. Кроме того, на мониторе появилось изображение, поэтому Виктор решил подойти к камину.

– Это сообщение адресуется всем, кто может его услышать, – звучал оттуда женский голос, сопровождаемый гудением. – Я нахожусь в медицинском отсеке. Здесь есть все, что необходимо для того, чтобы продержаться сколько-нибудь времени. Оружие, еда, медикаменты…

Виктор встал напротив экрана и с удивлением обнаружил, что на той стороне говорит Кристина. Его Кристина! Та самая, ради которой он оказался здесь. Он слушал ее слова молча, хотя из груди все норовил вырваться крик одновременно радости и отчаяния. Радости от того, что она все еще жива, да и он сам жив, и они могут встретиться. Отчаяния – от понимания, что встреча может и не состояться, ведь до медицинского отсека путь хоть и близкий, но наводненный крикунами, безумцами и Бог лишь только знает, чем еще.

– Отсек находится в северо-западной части колонии, – продолжала Кристина. – Если по какой-то причине Вам не довелось бывать здесь – добраться сюда можно, следуя по третьему основному коридору или по коридору, ведущему из отсека управления к техническому отделу. Самое главное – ни при каких обстоятельствах н е п р и б л и ж а й т е с ь к солдатам! Судя по всему, они работают на тех людей, которые виновны во всем происходящем! Это сообщение проходит по всем аудио– и видеоканалам колонии каждые двенадцать минут. Конец связи!

Монитор погас. Виктор стоял в нерешительности: с одной стороны это сообщение является доказательством, что Кристи жива, с другой – это была запись, а значит, нельзя быть уверенным, что она все еще в медицинском отсеке… хотя, если подумать, это не совсем доказывает и то, что с ней все в порядке.

Виктор запомнил, как она выглядела – одежда изодрана, лицо перепачкано кровью и грязью, на лбу – глубокая рана, не перебинтованная и даже не прикрытая. Видимо, сообщение было записано, как только сама Кристи добралась до отсека – у нее не было времени на мелочи – она желала в первую очередь сообщить выжившим о том, куда им идти.

Мастер огляделся вокруг еще раз и обнаружил неподалеку свой разводной ключ.

– Странно, – тихо сказал он сам себе и удивился звуку своего голоса – настолько он был низким и прерывистым.

Медицинский отсек находился не очень далеко, он знал это. Но дорога не была прямой – необходимо было многократно сворачивать. Это создавало проблемы, так как нельзя было оставаться уверенным, что за следующим поворотом не окажешься лицом к лицу со сворой крикунов.

Декорированных коридоров оказалось всего несколько. Последний из них вел в небольшую белую комнату, неизвестно для чего предназначенную, в которой совсем ничего не было, кроме двери, ведущей из отдела культуры и искусства, и двери, ведущей к открытой площади перед отсеком управления. На этой самой площади творилось такое, что даже в страшном сне не предвиделось бы. Около сорока крикунов сражались с огромной толпой безумцев, чувствуя свое сомнительное, но все же преимущество в физическом плане. Совсем недавно здесь была и третья противоборствующая сторона – Виктор понял это по окровавленным и обезображенным телам. Это были наименее удачливые выжившие – они были хорошо вооружены, но по стечению обстоятельств оказались зажатыми между двумя стаями диких людей. Теперь все они были мертвы, и Виктор прикидывал, как ему пройти мимо этой маленькой войны, не пополнив сплоченные ряды мертвецов.

Он не хотел смотреть на то, что происходит, – все это было бесполезно. Он уже не чувствовал скорби, не испытывал страха и уже привык к виду такого количества крови. Любой нормальный человек никогда бы не смог к этому привыкнуть, но Виктор был уже не в силах понимать и рассуждать – ему казалось, что он спит, ибо разум его был затуманен.

Он попытался наметить план дальнейших действий, потому что полагаться на удачу было слишком опасным занятием. Обойти эту свору и остаться незамеченным было бы все равно, что протащить, не привлекая внимания, сопротивляющегося слона через стекольную лавку. Поэтому единственным разумным выходом из данной ситуации являлся путь к двери, расположенной метрах в ста от той, через которую Виктор вышел к площади. Она находилась на той же стороне, и дорога к ней была свободна, смущало мастера лишь то, что он не знал, куда она ведет.

При том шуме, который производила сражающаяся орава, можно было кричать, топать ногами, стучать кулаками по стенам и вообще вести себя, как упомянутый выше слон в упомянутой там же ситуации, и никто бы даже не заметил этого. В то же время достаточно было попасть в поле зрения хотя бы одного крикуна, чтобы распрощаться с жизнью. Но Виктор решил все-таки двигаться тихо, медленно, прижавшись к стене и согнувшись, превращая таким образом себя в едва заметное пятно на белой стене. В его памяти было слишком свежо воспоминание о подобной ситуации, в которую его угораздило попасть вместе с Натаном. В прошлый раз все закончилось очень трагично, на этот раз он решил не рисковать.

Добравшись до двери, он влетел внутрь и торопливо захлопнул ее за собой. Гул стоял чудовищный – и в прямом, и в переносном смысле – но Виктор все-таки опасался, что хлопнул слишком громко. Он прислушивался примерно минуту, не слышны ли с той стороны шаги, затем перевел дыхание и стал осматривать помещение, в которое попал.

Больше всего это напоминало простенький зал заседаний или неплохую университетскую аудиторию. На стене справа от входа висела большая черная доска – она напомнила Виктору об учебных годах – перед ней была установлена обыкновенная трибуна, наподобие тех, с которых вещали лжеученые и сомнительного вида кандидаты наук в рекламах зубной пасты и прочей бытовой химии. Рядом с трибуной стоял длинный деревянный стол. Возле стола, как и положено, были расположены четыре кожаных кресла. За столом такой длины могли бы поместиться и пятеро, но либо выступавших было именно четверо, либо, ввиду своей профессии, выступавшие не могли занимать собою меньше пространства. Хотя, если подумать, эти две причины не исключают друг друга. Лица сидящих за столом непременно должны были быть обращены к залу, так как смотреть на доску в таком положении было невозможным. Это заставляло Виктора быть более склонным к версии с университетом, и он все перебирал в памяти все разговоры на тему образования на Титане-2. Ничего ни о каком университете он не слышал, да и что это за учреждение с одним только залом? А с другой стороны, где же тогда обучаются дети? Хотя… Стоп! Откуда здесь дети? Это ведь рудодобывающая колония. То есть, на этой планете добывают руду – за пределами колонии – а внутри нее эти рабочие живут. Вот именно – живут! У многих есть жены, и они тоже работают здесь. Вот, например, у Калайниса жена работает в отделе питания… эх, бедняга Калайнис… А если есть жены, значит, и дети должны быть… Должны ли? Что делать детям на этой никуда не годной планете, где нет ни одной небелой стены? Ну, кроме отдела культуры и искусства, конечно. На такой планете при устройстве на работу нужно было бы ввести графу «Страдаете ли психическими расстройствами?»… Нет, такая графа там была… Тогда единственными удовлетворительными ответами на этот вопрос должны быть либо «Да», либо «Нет, но очень хотелось бы попробовать». И вообще, почему такие острые социальные вопросы никогда раньше не приходили в голову?

Пока Виктор отвлекался от своей не великой, но все-таки цели, шум на площади стих. Он совершенно не обратил на это внимания и продолжал стоять в раздумьях, когда за дверью послышались быстро приближающиеся шаги. Внезапно мастер очнулся, и его, естественно, охватила паника, ведь он понимал, как ничтожно мала вероятность того, что сюда идет почтальон.