— По той же цене она может быть приемлемой, — ответил Соклей. — Всего лишь может. Но ты только что говорил, что хочешь за шкуру больше. "Посмотрите на гриву!" — передразнил он кавнийца.

— Ладно! — воздел тот руки к небу. — Вы торгуетесь по-своему, а я — по-моему. Когда вы это делаете — всё чудесно, а когда я — это преступление. Так по-вашему?

Менедем ухмыльнулся.

— Такова наша работа, приятель, а твоя — высмеивать любое наше предложение. Но мы заключили сделку, так ведь?

— Да, — не слишком радостно ответил кавниец, но кивнул и протянул руку. Соклей и Менедем по очереди пожали её.

Менедем вернулся на корабль за деньгами и парой матросов, чтобы не лишиться серебра по дороге обратно на агору. В ожидании двоюродного брата Соклей слонялся по рыночной площади. Он не рассчитывал обнаружить у кого-то череп грифона, зная, насколько это маловероятно. Как только подобная мысль всплывала в его голове, он отмахивался от неё. Но не мог не надеяться, хотя бы чуть-чуть.

На что бы он ни надеялся, его ждало разочарование. На агоре оказалось меньше интересного, чем годом ранее. Купив на обол сушеных фиг, он ел их на ходу. Будь они как-то особенно хороши, он мог бы подумать о покупке большой партии для "Афродиты". Но те оказались совершенно обычными. На Родосе росли куда лучше. Доев купленные, он не стал возвращаться к продавцу.

Соклей был рад вернуться на акатос после того, как Менедем отдал торговцу со шкурой мешочек серебряных монет.

— Эта шкура выделана лучше, чем прошлогодние. Её не унюхаешь через полкомнаты.

— Я это тоже заметил. Это одна из причин, почему я хотел её купить. — Менедем склонил голову на бок. — Мне жаль, что ты не унюхал череп грифона.

— Мне тоже, — вздохнул Соклей, — но ничего не поделаешь. Буду искать дальше, и, может, однажды мне повезет. "Может, — подумал он. — А может и нет".

— Риппапай! — выкрикивал Диоклей, когда "Афродита" уплывала из Кавна на юго-восток, — Риппапай!

Весла торговой галеры поднимались и опускались, поднимались и опускались. Вскоре келевст прекратил кричать и удовольствовался стуком молоточка в бронзовый квадрат. Это позволило ему поинтересоваться у Менедема:

— Шкипер, ты собираешься раздать людям оружие?

— Уж конечно! — воскликнул Менедем. — Хороши мы будем, если сунемся в ликийские воды без оружия под рукой.

На ликийском побережье пираты кишели как блохи на бродяге. Скалистое и изрезанное, изобиловавшее маленькими бухточками, где могли укрыться пентеконтор или гемолия, оно предоставляло пиратам прекрасную возможность напасть на проплывающего мимо торговца. И сами ликийцы не считали зазорным нападать на любого инородца.

Но не только ликийцы пиратствуют, подумал Менедем. Среди морских разбойников встречаются и представители прочих народов Анатолии: лидийцы, карийцы, памфилийцы, каппадокийцы и так далее. Немало попадалось и эллинов. Как и Кавн, города ликийского побережья наполовину, даже больше, успели эллинизироваться, но греческие пираты обосновывались здесь не реже обычных людей.

Гребцы передавали друг другу мечи, топорики, копья и бронзовые шлемы.

— Аристид! — позвал Менедем.

— Да, шкипер? — отозвался молодой человек за одним из весел.

— Пусть кто-нибудь займёт твое место, а ты отправляйся на нос. У тебя самые острые глаза на этом корабле, я хочу, чтобы они смотрели вперёд, а не назад.

— Хорошо, — с готовностью согласился Аристид, — Москхион, погребешь за меня?

Почти любой другой обозлился бы, что его принуждают к тяжелой работе, но Москхион только кивнул и сел на место Аристида.

— Почему бы и нет? Лучше уж это, чем нырять за губками.

Пройдя на нос, Аристид одной рукой ухватился за форштевень, а другую как козырек приставил к глазам и всмотрелся сначала вперёд, потом направо-налево.

— У него не только зрение лучше нашего, он ещё и показывает нам, насколько оно лучше, — хохотнул Соклей, — он мог бы быть дозорным в пьесе, скажем, в "Агамемноне" Эсхила.

— Мне все равно, насколько он из себя воображает, до тех пор, пока он вовремя высматривает нам проблемы, чтобы мы могли подготовиться к ним. Только это и важно.

— Несомненно, я ничего не имею против того, что он делает, только говорю, что делает он это намного театральнее, чем пару лет назад.

— Не вижу в этом ничего плохого.

Соклей удивленно посмотрел на брата.

— Мы оба говорим на греческом сейчас?

— Что ты этим хочешь сказать?

Соклей не ответил, дразня брата. Менедем знал, что брат не считает его таким уж одаренным. Зачастую это удивляло его, поскольку он считал, что Соклей получает от жизни меньше удовольствий, чем мог бы. Но иногда высокомерие Соклея задевало за живое, и это как раз тот случай.

— Что ты этим хочешь сказать? — сварливо повторил вопрос Менедем.

— Если ты и сам не можешь этого увидеть, то не вижу смысла объяснять, — парировал Соклей.

Менедем вспыхнул. Если бы с ним так непочтительно разговаривал простой моряк, то его рассчитали бы в ближайшем порту, но с братом так поступить он не мог. Как бы этого и не хотелось.

Прежде, чем он огрызнулся, Аристид выкрикнул:

— Ахой! Парус! Парус справа по борту!

Все глаза устремились направо. Потребовалось мгновение, чтобы разглядеть крохотный бледный квадрат. Да, глаза Аристида острее, чем у обычного человека. Заметив парус, Менедем постарался разглядеть и корпус. Принадлежал ли он крутобокому судну или морскому волку, рыщущему в поисках добычи?

— Я не думаю, что это пират, — заметил Соклей.

— Серьезно? Как ты можешь быть уверен? — огрызнулся Менедем. — У меня глаза видят получше твоих.

— Знаю, но я более внимателен к деталям, — ответил брат. — Большинство пиратов окрашивают паруса и корпус, чтобы те выглядели как небо и вода, и их трудно заметить. У этого корабля парус из простого некрашеного льна, так что, скорее всего, это не пират.

Он объяснял это словно неразумному ребенку. Бесило то, что он прав. А Менедем действительно не задумался об этом. Пусть фурии заберут меня, если я это признаю, подумал он.

Через пару минут Аристид произнес:

— Похоже корабль поворачивает в сторону, наверное, они думают, что мы пираты и не хотят рисковать.

— Мы видим это каждый год, — сказал Менедем.

— Мы видим это каждый год несмотря на то, что мы всё ещё близко к Родосу, — сказал Соклей. — И это печально, ибо наш флот делает всё возможное, чтобы прижать пиратов.

— Капитаны Птолемея тоже их гоняют, — заметил Менедем, — ещё одна причина любить его, а не Антигона. Говорят, Одноглазый нанимает пиратов, чтобы восполнить недостаток военных кораблей. К воронам его, вот что я думаю.

Соклей кивнул. В этом вопросе братья полностью соглашались.

— Антигону всё равно. Для него, что пираты на море, что наемники на суше.

Менедем поежился, как и любой торговец.

— Наёмники могут стать бандитами, это известно. Но пираты — бандиты уже изначально. Они живут грабежом, мародерством и похищениями ради выкупа.

— Грабёж, мародерство. — Соклей произнес эти слова так, будто они звучали ещё отвратительнее, чем на самом деле. А через мгновение пояснил почему. — Череп грифона.

— Ах да, череп грифона, — нетерпеливо повторил Менедем, — но ты, похоже, забыл: если бы эти богами проклятые жалкие шлюхины отродья преуспели, то забрали бы не только твой драгоценный череп. Они бы забрали всё, что было на "Афродите", а нас бы убили или захватили ради выкупа, который разорил бы наше семейство, или продали бы в рабство.

— Это верно, — задумчиво согласился Соклей, — ты прав, об этом я обычно забываю, хотя и не следует. — Брат чаще других готов был признать свою неправоту, он продолжил: — Ещё больше причин распять всех пиратов. Я бы своими руками поприбивал бы их к крестам.

Обычно Соклей не отличался кровожадностью, поэтому его слова прозвучали весомее, чем у любого другого.

— Прошу прощения, молодой хозяин, — вмешался Диоклей, — но мне придется просить вас пропустить вперёд меня. Я всё-таки в море хожу дольше вас, так что у меня право прибить их первым.

Соклей кивнул.

— Как скажешь, уважаемый. Я уступаю тебе, как герои "Илиады" уступали старцу Нестору.

— Погодите-ка! — воскликнул Диоклей, — я не настолько стар.

— Ты уверен? — хитро спросил Менедем. Седеющий, но только ещё седеющий, келевст хмуро посмотрел на него. Гребцы, сидящие ближе к корме, слышали разговор и втихаря посмеивались над Диоклеем.

— Ты правишь в Патару? — спросил брата Соклей, поскольку галера шла на юго-восток.

— Именно, вдоль этого побережья я не хочу останавливаться нигде, кроме города. Поступить иначе — накликать проблемы. Я лучше проведу ночь в море. Недавно мы говорили о бандитах, а эта холмистая страна просто кишит ими, и банда может оказаться такой, что сможет победить всю нашу команду. Зачем рисковать кораблем?

— Вовсе незачем, — согласился брат, — если бы со своей жизнью ты вёл себя также осмотрительно, как ты заботишься об акатосе…

Менедем побагровел.

— Мы уже говорили об этом раньше, знаешь ли. Это утомляет.

— Хорошо, о наилучший, больше не скажу ни слова, — ответил Соклей. Но потом всё же добавил, — помогать тебе остаться в целости и сохранности после твоих похождений с чужими жёнами тоже утомляет.

— Только не меня, и обычно я не нуждаюсь в помощи.

На этот раз Соклей промолчал, но его молчание оказалось ещё неприятнее, чем слова, поскольку, откровенно говоря, это было не совсем так. Иногда он ускользал после своих "ходок" гладко, как Одиссей от Цирцеи. Но пару лет назад в Тарсе помощь ему потребовалась, а за год до того — в Галикарнасе…

Думать о Галикарнасе не хотелось. Он до сих пор не мог ступить туда, не опасаясь за свою жизнь. Ему повезло, что он вообще тогда сбежал. У некоторых мужей совсем нет чувства юмора.

Над головой кружились чайки и крачки. Черношапочная крачка нырнула в море в паре локтей от "Афродиты" и появилась с хорошей жирной рыбой в клюве. Но насладиться деликатесом не успела. Чайка начала преследовать её, бить крыльями и долбить клювом. В итоге, крачке пришлось бросить добычу и убраться. Чайка перехватила рыбку до падения в море, движение клюва и все кончено.