— Пока это хорошая гавань, — сказал Соклей, оглядываясь вокруг. — Интересно, как скоро она совсем заилится?

— Ну, точно не раньше, чем мы уплывем отсюда, — ответил Менедем, — поэтому какая разница?

— Какой же ты нелюбознательный, — упрекнул Соклей.

— Это почему же? — с любопытством спросил Менедем. Соклей начал было отвечать, но остановился и остро посмотрел на своего брата. Менедем одарил его ещё одной сладкой улыбочкой.

По причалу шел ещё один офицер Птолемея, дабы задать вопросы вновь прибывшим. Теряя терпение, Соклей сказал ему:

— Я уже сообщил офицеру на одной из ваших пентер обо всем, что ты сейчас спрашиваешь.

Солдат пожал плечами:

— Может, ты лжешь. Может, он не удосужился упомянуть о вас в своем докладе. Может, он не вернётся сюда ещё пару дней, или его корабль вообще отзовут. Откуда мне знать? Так что… — он принялся задавать те же самые вопросы. Соклей вздохнул и дал те же самые ответы. В конце концов офицер кивнул: — Ладно, похоже, вы те, за кого себя выдаёте. Это всё, что я хотел знать. Надеюсь, торговля будет удачной.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и ушел.

— Что мы можем тут заполучить? — спросил Менедем, когда они с Соклеем направились в Патару.

— Ликийские окорока должны быть очень и очень хороши.

— Да, я тоже это слышал. Может, мы сможем захватить сколько-нибудь в Финикию.

— Почему бы нет, — согласился Соклей, но тут же щелкнул пальцами.

— Что такое?

— Мы можем привезти окорока в Финикию, — ответил Соклей, — но только не в земли иудеев. Их религия не позволяет есть свинину, Химилкон говорил мне. Хорошо, что я это вспомнил.

— Это точно. Почему они её не едят?

— Не знаю, Химилкон не объяснял этого. Вот видишь, дорогой мой, — Соклей помахал пальцем перед носом Менедема, — "Почему?" — всегда очень интересный вопрос.

— Возможно, — ответил Менедем и добавил: — Возможно, по той же причине, по какой пифагорейцы не едят бобы.

— Не слышал, чтобы от свинины пучило, — возразил Соклей.

— Тебя, по-моему, уже пучит, — ответил Менедем. — Ты готов критиковать всё подряд, но это давно не новость.

— Ну тебя к воронам, — сказал Соклей, и братья рассмеялись. И Соклей знал, что брат не вполне ошибается. Я готов критиковать все подряд? Почему он сейчас так сказал?

Ликийские дома не слишком отличались от своих собратьев в Элладе. На улицу выходили глухие фасады — побеленные, каменные или из простого глиняного кирпича — под крышами из красной черепицы. Все ценное и красивое хранилось внутри, за крохотными окошками и крепкими дверями. Богатые, бедные — все дома выглядели одинаково.

Улицы Патары тоже напоминали старые греческие полисы — то есть они были узкие, вонючие и запутанные. Собаки и свиньи гоняли грачей и галок, слетавшихся на кучи мусора. Вонь просто сбивала с ног.

— В море как-то забывается, насколько дурно пахнут города, — заметил Соклей.

— Да уж, — Менедем позеленел сильнее, чем при шторме.

Здесь, на улицах города, Соклей не всегда мог отличить ликийцев от греков. Довольно много ликийцев следовало греческой моде брить лицо, носило хитоны и гиматии и даже говорило по-гречески. Однако, акцент выдавал их — Соклею ликийский язык казался похожим на беспрерывное чихание.

Менедем заметил кое-что ещё.

— Смотри, сколько тут прохаживается женщин, и это не только рабыни и беднячки. Только что мимо прошла одна в золотых серьгах и золотом же дорогом ожерелье, она даже не пыталась скрыть лицо. И хорошенькая.

— Да, хорошенькая, — Соклей тоже не был слеп к женской красоте. — Я не удивлен, что ликийцы позволяют женщинам больше, чем мы.

— Почему? Потому что они варвары, хочешь сказать?

— Нет. Потому что они ведут свой род по женской линии. Если спросить грека, кто он, он назовет свое имя, имя отца, деда и так далее. А ликиец — имя матери, бабки…

— Почему они делают это? — спросил Менедем.

— Я не знаю, — ответил Соклей и ткнул брата локтем под ребра. — Видишь? Ещё одно "почему".

— Хорошо. Ещё одно "почему". Я хочу знать.

— Хотел бы и я, — ответил Соклей. — Есть догадка: человек всегда знает, кто его мать, но насчет отца возможны варианты.

— А, ясно. Ты хочешь сказать, что ликийцы делают так, потому что знают, что их женщины — шлюхи.

— Я не совсем так сказал, — ответил Соклей. — И я не знаю точно, шлюхи их женщины или нет. Я никогда с ними не вступал в отношения.

По блеску в глазах Менедема Соклей понял, что брат сейчас поведает ему подробности, которых он не хотел знать. Но тот замолчал, когда по перекрестку в направлении рыночной площади протопали солдаты. Немного эллинов с пиками в руках и короткими мечами на бёдрах. Остальные — ликийцы в своих шапках с перьями и плащах из козлиных шкур. Вместо копий некоторые несли серпообразные тесаки или луки, размером больше эллинских, с длинными неоперенными стрелами в колчанах.

Когда солдаты скрылись за углом, Соклей заметил:

— Как мудро с твоей стороны, о наилучший, не говорить об их женщинах, когда они могли тебя услышать.

Брат бросил на него укоризненный взгляд, но промолчал.

Улица, которая по расчетам Соклея должна была вывести их на агору, неожиданно уперлась в глухую стену. Братья вернулись на ближайший перекресток и вручили первому встречному, говорившему по-гречески, обол в обмен на правильное направление. Оказалось, что ликиец знал не так много греческих слов, поэтому Соклей заставил его повторить указания несколько раз, прежде чем дал уйти.

И даже после этого он не ощущал уверенности, пока не вышел на рыночную площадь. Судя по довольному бормотанию Менедема, тот тоже был удивлен:

— Я понял лишь одно слово из трех у того варвара.

— Значит, я справился лучше тебя, — Соклей изо всех сил старался не выдать облегчения, — ведь я понял одно из двух. Что ж, давай поглядим, с толком ли мы потратили тот обол.

Монетка была мелкая, но он терпеть не мог зря тратить деньги.

— Вон там продают окорока, — указал Менедем. — Пойдем, спросим, сколько за них хотят.

— Почему бы и нет?

Братья принялись проталкиваться сквозь толпу. Соклей слышал и греческий, и ликийский, порой от одного и того же человека в одном предложении. Какой-то торговец сунул им под нос облезлых певчих птиц, убеждая немедленно купить.

— Нет, благодарю, — отказался Соклей, — я не сумею их приготовить.

Лоточник выпалил что-то неразборчивое на ликийском. Соклей мотнул головой и пошел дальше.

С человеком, продававшим окорока, торговался один из солдат Птолемея.

— Пошли, — тихонько сказал Менедем, — посмотрим пока что-нибудь другое.

— Ты прав, — согласился Соклей. Если они тоже начнут торговаться вместе с солдатом, бородатый ликиец сможет использовать их друг против друга и взвинтить цену.

— Ну-ка. — Менедем взял шапку в ликийском стиле и напялил на голову. — Как я выгляжу?

— Как идиот. — ответил ему Соклей.

Его брат поклонился.

— Большое спасибо, мой дорогой. Ликийцы, одевающие нашу одежду, не выглядят по-идиотски.

— Это потому, что мы не носим такие смешные штуковины, — ответил Соклей.

— И надеюсь, что не начнём, — Менедем положил шляпу обратно, — к тому же эти плащи из козлиных шкур выглядят так, как будто у их хозяев чесотка.

— И она у них точно есть. — Но затем, вместо того чтобы и дальше глумиться над ликийцами, Соклей сдержался, почувствовав себя глупо. — Это всего лишь сила привычки, наши вещи кажутся нам нормальными, а чужие немного странными. Обычай — царь всего.

— Звучит как поэзия, — отметил Менедем, — кто сказал это первым?

— Что, не веришь, что я мог бы такое придумать? — спросил Соклей. Его брат резко помотал головой. Соклей рассмеялся. — Ну ладно, ты прав, это из Пиндара, процитировано Геродотом в его "Истории".

— Я мог бы догадаться, что ты нашел эти слова в истории, и уж точно знал, что они слишком хороши, чтобы ты мог придумать их сам. — Менедем огляделся: — Хочешь здесь ещё что-нибудь?

— Женщину, покупавшую сушеные фиги, но полагаю, что она не продаётся. — ответил Соклей.

Менедем фыркнул.

— Это фраза, которую должен был произнести я, а ты бы закатил глаза и взглянул на меня так, будто я комический актёр, только что обгадившийся на сцене. Единственный мой вопрос в том, как ты понял, что она не продаётся, если ты даже не пробовал это спросить?

— Да мне, в общем-то, всё равно, — ответил Соклей, — в отличие от некоторых, не будем их называть, я знаю, что в мире есть ещё кое-что кроме женщин.

— О, я тоже знаю, — ответил Менедем, — но ничто из этого и в половину не приносит столько удовольствия. Ну, я думаю, что мальчики, наверное, доставляют вполовину удовольствия. Могли бы почти столько, сколько женщины, если бы сами получали удовольствие так, как женщины.

— Не буду спорить с тобой, — сказал Соклей. — Большинству мужчин наплевать, получают мальчики удовольствие или нет.

— Это тот же тип мужчин, которым все равно, получает удовольствие их женщина или нет. — Менедем презрительно скривил губы. — И когда такой мужчина возляжет с женщиной, она не получит удовлетворения. Не понятно, зачем они вообще суетятся.

— Солдат ушел, — сказал Соклей. — пойдём узнаем, сколько ликиец хочет за свои окорока.

Цена купца за окорок не показалось завышенной. Менедем спросил его:

— Сколько их у тебя?

— Двадцать восемь. Нет, двадцать семь. Я только что продал один.

Тихим голосом Менедем спросил.

— Сколько получится, если увеличить его цену в двадцать раз, мой дорогой?

Соклей застыл, шевеля одними губами. Частично он негодовал, что его используют как живой абак. Другая его часть, гораздо большая, радовалась возможности пустить пыль в глаза. Он сообщил Менедему результат. Менедем предложил цену ликийцу, сообщив:

— Мы дадим тебе вот столько за все.

— За все? — Парень выпучил глаза.

— Да, мы увезём их на восток. Столько и не оболом больше. Да? Нет?

— Все. — произнес ликиец в изумлении. Он не привык делать дела в таком масштабе. Он пытался посчитать цены в уме, желая понять, стоит ли низкая цена за один окорок возможности получить большой кошель серебра сразу за все и больше не думать о том кому и когда их продавать. Вдруг он протянул руку.