— Да, именно. Я полагаю, ты продаешь их по драхме за штуку, как у нас на Родосе? — никто на Родосе не продавал подобных копченых угрей, но Эпианаксу ни к чему об этом знать.

— Я бы запросил немного больше, но вы знаете, что по чём. Драхма — это справедливая цена, но мне кажется, восемнадцать драхм за книгу это слегка чересчур. Что скажешь о четырнадцати?

После недолгого торга они сошлись на шестнадцати. Соклей радовался прибыли и одновременно чувствовал легкую вину. Они с Менедемом выбрали угрей, и Эпианакс сунул их в потертый кожаный мешок. Соклей принес с корабля книгу и отдал торговцу.

— Благодарю, о наилучший, — казалось, Эпианакс едва сдерживался, чтобы немедленно не развернуть свиток и не погрузиться в чтение. — Я прочту её сам, а потом буду читать приятелям в тавернах. Такая книга лучше пойдет в компании.

Соклей не разделял его мнение, но знал, что находится в меньшинстве. Всего несколько поколений назад почти ни у кого не было собственных книг, их всегда читали на публике. Родосец пожал плечами:

— Как пожелаешь.

— Я окажу вам дружескую услугу, если позволите, — сказал Эпианакс. — Знаете место под названием Динос?

— Водоворот? — повторил Соклей. — Нет. Где он? Морякам лучше держаться подальше от водоворотов. Ты не только коптишь, но и сам ловишь угрей? Так ты узнал о нем?

— Нет, нет. Ты не понял. Это священная роща Аполлона, у моря в нескольких стадиях к северу отсюда. Там есть залив, в котором всегда полно водоворотов. Человек, желающий узнать волю богов, должен взять две жаровни, по десять кусков жареного мяса на каждой. Кое-кто говорит, что сойдет и варёное, но я думаю, что они ошибаются.

— Оракул, — пробормотал Соклей. Он гордился своей рациональностью, но кто же станет отрицать, что есть способы узнать будущее? Заинтригованный, он спросил: — И как же жрец толкует волю богов?

— Он сидит у края рощи, пока жертвующий смотрит в воду и сообщает, какие рыбы едят разные куски мяса.

— Отличный оракул для рыбака, — заметил Соклей. — Но представь, что в рощу пришел крестьянин, питающийся сыром и оливками. Что он скажет жрецу, если не отличает макрель от акулы?

Торговец поскреб голову.

— Хороший вопрос, друг мой. И я не знаю ответа, но, полагаю, жрец знает и уверен, что бог точно знает. Иначе что это был бы за оракул?

Отчасти он был прав, но отчасти эта мысль раздражала Соклея. Ему хотелось знать, найти объяснение, а Эпианакс считал, что божественное объяснению не поддается. Но ведь то, что не поддается объяснению, скорее всего нереально? Часть Соклея была склонна думать именно так, но часть сопротивлялась этому.

— Если пойдете туда, сами увидите, — сказал Эпианакс.

Они собирались идти вдоль ликийского побережья к Памфилии, затем на восток к Киликии и кратчайшим путем на Кипр.

— Я не знаю, остановимся мы там или нет, — сказал Соклей. — Все зависит от того, как сильно торопится попасть в Финикию наш капитан, мой двоюродный брат.

— Вот вы куда направляетесь? — хихикнул продавец угрей.

— Что смешного? — спросил Соклей.

— Да то, что непросто вам будет продать там угрей. Сирийцы и прочий тамошний народ не едят рыбу. Их боги не дозволяют, или что-то в этом роде.

Соклей хлопнул себя по лбу:

— Я знал, что иудеи не едят свинину, но никогда не слышал, что эти люди не едят рыбу. А что же тогда они едят на опсон?

— Не моя забота, — ответил Эпианакс.

— Да уж, она моя, — согласился Соклей. И почему Химилкон не рассказал ему? Или он так долго прожил среди эллинов, что избавился от глупого суеверия? Никак не узнать, разве что поплыть обратно на Родос. Через секунду Соклей повеселел.

— Ну, ничего, в прибрежных городах много греков. Если варвары не ловят рыбу, тем больше будут нам рады люди Антигона.

— Ммм, да. — Эпианакс посмотрел на папирус в своих руках. — И все же я заключил более выгодную сделку. Угрей вы продадите один раз, а книгу я буду читать двадцать лет, если её не съедят мыши.

— Лучшая сделка — когда довольны обе стороны, — дипломатично заметил Соклей. — Я пойду обратно в гавань. Прощай, и желаю тебе насладиться поэмой.

— Если там Афродита без одежды, думаю, мне понравится, — уверенно заявил Эпианакс.

Вернувшись на борт галеры, Соклей рассказал Менедему о том, что узнал от Эпианакса. Его брат пожал плечами:

— Я думаю, мы как-нибудь продадим угрей солдатам Антигона. Мы все опсофаги, когда выдаётся случай. Кто откажется набить живот тунцом, каракатицей, палтусом или лобстером с пшеничным или овсяным хлебом?

— Например, Сократ. Опсон хорош, сказал бы он, но это деликатес, то, что ты ешь с основным блюдом, с ситосом. Если делать наоборот, значит, хлеб превращается в деликатес, так?

— Ну и что? — чмокнул губами Менедем. — Будь у меня достаточно серебра, я бы ел рыбу, пока не вырастут плавники.

— Значит, хвала богам, что это не так, — сказал Соклей. Ну как можно спорить с человеком, который не только признает себя опсофагом, но и гордится этим? Вместо этого Соклей рассказал об оракуле в Диносе.

— Интересно, — ответил Менедем. Но как он сказал? Несколько стадий к северу от Фазелиса? Не вижу смысла останавливаться.

— Ты меня удивляешь. Не хочешь узнать, что скажут боги о нашем путешествии?

— Только не я, — покачал головой Менедем. — И так узнаю через несколько месяцев. Зачем? Неужели ты такой любопытный? — и тут же сам ответил на вопрос: — Конечно же, да. Ты правда хочешь узнать, что скажут боги, или просто интересно посмотреть, как работает этот оракул?

У Соклея горели уши.

— Ты слишком хорошо меня знаешь.

— Только мать с отцом знают тебя дольше. И им приходится любить тебя, раз родили. А я вижу тебя таким, как есть, и как-то мирюсь с этим.

— Спасибо тебе за это, — съязвил Соклей.

Двоюродный брат проигнорировал сарказм.

— Не за что, по крайней мере, большую часть времени. Но слушай, у меня есть новости. Пока ты беседовал с продавцом угрей, я поболтал с моряками в порту. Что-то происходит, это точно.

— Что "что-то"? — заинтересовался Соклей. Если что и могло отвлечь его, так это новости из внешнего мира.

— Ну, знаешь Клеопатру, дочь Филиппа Македонского и сестру Александра?

— Лично? Нет.

Менедем выдал тот самый раздраженный взгляд, на который и рассчитывал Соклей.

— Нет, не лично, тупая ты голова. Ты слышал о ней?

— Кто же не слышал? — ответил Соклей. — На её свадьбе с царем Эпира Александром убили Филиппа, и на трон взошёл Александр Великий. Собственно, так он и стал Великим, ведь кто знает, как бы все обернулось, если бы Филипп правил ещё лет двадцать пять? После смерти Александра она вышла за полководца Александра Пердикку, а после его смерти ещё за какого-то офицера, не помню точно, за кого.

Она сейчас в каком-то из Анатолийских городов Антигона, так?

— Да, пока она в Сардах, — многозначительно сказал Менедем.

— Пока? Вот как? Ну, рассказывай.

— Один из моих словоохотливых приятелей рассказал, что она больше не хочет оставаться в крепких руках Одноглазого в Сардах, — поведал Менедем. — Говорят, она хочет к Птолемею.

— Он захватил Кос, прямо напротив анатолийского берега, — сказал Соклей, и Менедем кивнул. Соклей быстро соображал, впрочем, тут и не требовалось сложных расчетов: — Клеопатре не добраться туда живой.

— Похоже, ты совершенно в этом уверен.

— Поставлю на это мину серебра, если хочешь.

— Сотню драхм? Во имя египетской собаки, ты действительно уверен.

— Поставишь против меня?

Менедем поразмыслил, и тоже недолго.

— Нет уж, спасибо. Антигон не может позволить ей перейти к Птолемею, он потеряет лицо. И он достаточно жесток, чтобы убить её, если она попытается. Так что, пожалуй, ты прав.

— Прав я или нет, мы оба думаем одинаково. Значит, спора не будет. И у оракула не остановимся? — Соклей изо всех сил старался изобразить горькое разочарование.

— Нет, если он так близко к Фазелису. Разве тебе не хочется добраться до Финикии и Иудеи и попрактиковаться в арамейском?

Вопрос не позволил Соклею жаловаться, когда гребцы вывели "Афродиту" из гавани Фазелиса. Он размышлял, успела ли Клеопатра убежать из Сард. Бедная женщина, если она попробовала, то, вероятно, уже мертва. Кто же тогда остался из династии Филиппа? Никого. Совсем никого.

Когда "Афродита" скользила мимо священной рощи, Менедем старательно разглядывал дубы и сосны. Роща выглядела так же, как любой анатолийский лес. Она действительно спускалась прямо к морю, как говорил Эпианакс. Благодаря святости, она сохранилась, тогда как большую часть лесов в низине вырубили, чтобы освободить место полям. Единственными деревьями поблизости были посаженные людьми оливковые и миндальные рощи. Но от моря круто уходили ввысь холмы, и чтобы вновь оказаться в лесу, следовало лишь пройти несколько стадий вглубь суши.

— Риппапай! — выкрикивал Диоклей, — Риппапай!

Рваный бриз дул преимущественно с севера. Если акатос хотел добраться до места, нужно было идти на вёслах.

Вокруг корабля резвились дельфины.

— Хороший знак, — заметил Менедем.

Соклей кивнул.

— Та часть меня, что каждый год отправляется в море, согласна. А та часть, что ходила в афинский Лицей, сомневается.

— К чему рисковать? — спросил Менедем. — Если поверить неверному предзнаменованию, ничего страшного не случится, а вот если не поверить настоящему, можешь оказаться в беде.

— Можно оказаться в беде и следуя неверным знакам. Представь, что поверил какому-нибудь лгуну-предсказателю и сделал то, что он велел, а это оказалось самой большой ошибкой в твоей жизни? Или вспомни пророчество пифии царю Крезу:

"Если ты перейдешь реку Галис, то погубишь великое царство"

Ну, что скажешь?

— О, нет, мой дорогой, — покачал головой Менедем. — Ничего у тебя не выйдет. Это вина не оракула, а Креза, ведь это он не спросил, какое царство погубит, персидское или собственное.

Соклей нахально ухмыльнулся:

— Не могу спорить с твоей логикой. Сомневаюсь, что сам Сократ мог бы её оспорить. Но логика лежит в основе философии, а ты философию высмеиваешь. Так где же тут логика, о великолепнейший?