— Нет ничего плохого в том, чтобы просто её пожарить, — возразил Менедем. — Эти новомодные повара, обляпывающие все подряд сыром, не так умны, как им кажется.

— Только не говори такого Сикону, — предупредил Соклей. — Он тебя за ухо из кухни выволочет.

— Нет-нет, — тряхнул головой Менедем. — Сикон хороший повар, но это не значит, что он склонен к вычурности. Он говорит, иногда повара используют эти сложные, острые соусы чтобы скрыть плохо приготовленную рыбу.

— Я бы не хотел спорить с ним.

— И я, клянусь Зевсом! Никто в здравом уме не захочет ссориться с Сиконом. Он из тех рабов, что живут в доме целую вечность и считают его своим. Отчасти, отсюда его трения с Бавкидой.

— Она хочет контролировать каждый обол?

— Отчасти. И отчасти, как вторая жена моего отца, она считает, что ей не оказывают должного уважения, — рассмеялся Менедем. В таком отстраненном ключе он вполне мог говорить, да и думать, о Бавкиде. — И, уж конечно, Сикон не выказывает никому уважения больше необходимого, а этого явно недостаточно. Поэтому они и грызутся все время.

— Что говорит твой отец?

— Как можно меньше. Он не хочет злить Бавкиду, но и Сикона сердить тоже не желает. — Менедем закатил глаза: — Будь он так же кроток со мной, как с ними, мы бы ладили куда лучше.

— Если он не прекращает их грызню, может, стоит сделать это тебе? — спросил Соклей.

— Может, стоило, если бы я не уходил на полгода в море. К тому же я не хочу влезать в их ссоры. Сикон просто сокровище, не хочу злить его. И мачеху, — он хихикнул от абсурдности слова, — расстраивать тоже не желаю. Иначе отец станет изводить меня ещё сильнее.

Если он сделает с Бавкидой то, что хочет, "изводить" будет слишком мягким словом для того, что с ним сотворит отец. До сих пор в данном редком случае его воля управляла желаниями. Так и должно быть у мужчины. Одно дело иметь безрассудные желания, и совсем другое — удовлетворять их. В "Илиаде" и Агамемнон, и Ахиллес поставили свои желания выше интересов Ахеи, и оба пострадали от этого.

— Ты говоришь разумно, — сказал Соклей. — Разумнее, чем обычно, откровенно говоря, — он пощупал Менедему лоб: — Ты хорошо себя чувствуешь, дорогой мой?

— Прекрасно чувствовал, пока ты не начал приставать ко мне, — Менедем стряхнул руку брата, и тот рассмеялся.

— Вот теперь ты больше похож на себя. Можешь ответить на вопрос?

— Смотря на какой, — сказал Менедем. Уже не раз Соклей спрашивал, почему он тише и мрачнее обычного, и он давал уклончивые ответы, поскольку не собирался никому поверять свои мысли о второй жене отца.

Но сейчас Соклея интересовало не это:

— Откуда ты собираешься плыть на Кипр?

— А, — просиял Менедем. Абсолютно справедливый вопрос, и он сам не раз думал об этом. — Я хотел бы пройти подальше на восток, прежде чем повернуть корабль к югу и пересечь Внутреннее море. Самое короткое расстояние между материком и островом, полагаю, около четырехсот стадий.

— Да, верно, — согласился Соклей. — Меня смущает только то, что все южное побережье Анатолии, Ликии, Памфилии, Киликии просто кишит пиратами. Я хотел узнать, взвесил ли ты риски более продолжительного плавания в открытом море против опасности нападения, пока мы движемся на восток.

— Это не так просто, — протянул Менедем. — В открытом море полно опасностей, которых нельзя избежать. Поэтому все стараются держаться вблизи суши, если не идут туда, где ветер будет попутным, как, например, в Александрию с Кипра. С пиратами все иначе. Они могут вообще нас не побеспокоить, и тогда не будет никакого риска в пути на восток.

— Конечно, будет, — возразил Соклей: — Они могут атаковать, вот в чем риск. Если мы точно знаем, что они нападут, это уже не риск, а уверенность.

— Думай как хочешь. По-моему, мы говорим об одном и том же разными словами. Но я не знаю, как взвесить один риск против другого. Поскольку проще судить о рисках в открытом море, их я и хочу сократить, насколько это возможно.

— Ладно. Не уверен, что согласен с тобой, но и в обратном тоже не уверен. Ты капитан.

— Тебе станет легче, если я поговорю с Диоклеем, прежде чем принять окончательное решение?

Соклей кивнул:

— Я всегда рад, когда ты советуешься с Диоклеем. Он забыл об искусстве мореплавания больше, чем большинство когда-либо узнает.

— Меня интересует не то, что он забыл, а то, что помнит.

Но от келевста толку оказалось меньше, чем рассчитывал Менедем. Он задумчиво поскреб подбородок и, в конце концов, выдал:

— Видал я, как капитаны поступают и так, и сяк. Шесть оболов к драхме в любом случае.

— Тогда я поплыву вдоль берега, как и планировал, — решил Менедем. — Даже если пираты заметят нас, вряд ли нам придется с ними драться. Они предпочитают легкую добычу, крутобокие суда с маленькой командой, слишком медленные, чтобы убежать, и слишком слабые, чтобы сопротивляться. Они увидят, что мы можем дать им отпор, даже если им удастся поймать нас.

— Большинство из них да, — согласился Диоклей. — Но есть странные ублюдки, на которых нельзя рассчитывать, как тот парень в проливе между Андросом и Эвбеей в прошлый раз.

Менедем передал Соклею большую часть слов Диоклея, только не стал упоминать пирата, напавшего на них в прошлом году. Он знал, что братец примется проклинать его за кражу черепа грифона, а Менедем уже слышал предостаточно этих проклятий.

— Выбор за тобой, — сказал Соклей, — надеюсь, он окажется удачным.

— Ты же не собираешься выдавать подобные унылые комментарии, пока мы не доберёмся до Кипра? Они не сделают команду счастливее.

— Конечно, нет. Поверь мне, я прекрасно понимаю разницу между тем, что можно говорить наедине с тобой, а что, когда слышат гребцы.

— Надеюсь, — Менедем не стал продолжать. Его брат всегда умел держать свое мнение при себе, если оно могло нанести ущерб боевому духу. Чтобы сменить тему, он спросил: — Не поискать ли нам рыночную площадь? Вдруг здесь есть что-нибудь интересное.

— Можем и поискать, один-то ты её ни за что не найдешь, — судя по лицу Соклея, в нем вспыхнула надежда на череп грифона. Но он не забыл и о торговых делах: — Возьмём с собой благовония. Никогда не знаешь, что сможешь продать.

— Воистину так, — согласился Менедем. — Если мы умудрились продать книгу в Фазелисе, мы можем всё и везде.

Но рыночная площадь Ольбии оказалась разочарованием. Конечно, там что-то продавали, но товары не согревали сердце капитана акатоса. Зерно, оливки, местное вино, сушеная и свежая рыба, глиняные горшки — вещи полезные, но недостойные внимания Менедема. Рядом с агорой находился отдельный рынок, где торговали лесом, но и это его не заинтересовало.

— Крутобоким судам здесь раздолье. А вот нам… — Менедем прикрыл рот рукой, будто пряча зевок.

— Знаю, — мрачно ответил Соклей. — Хоть целый год пытайся, скучнее места не придумаешь, — тем не менее он возвысил голос:

— Благовония! Тонкие благовония из родосских роз!

Люди шли мимо, даже не глядя.

— Я начинаю сомневаться, есть ли у них тут носы, — буркнул Менедем. — Некоторые из них так пахнут…

— Прекрасные родосские благовония! — снова выкрикнул Соклей и понизил голос: — Этого не понять. Та гетера в Милете прошлым летом…

— Ах ты, везунчик! — сказал Менедем. — Она хотела шелк. Но она хотела и тебя… — С ним самим такое частенько случалось, но он не ожидал, что подобное может произойти с его добродетельным братом.

Думая о том же, Соклей ответил:

— Вся удача не может доставаться тебе одному, знаешь ли. Другим тоже должно перепадать,

— Да ну?

— Поспорим об этом в другой раз, — Соклей протянул сосуд с благовониями прохожему: — С Родоса. Лучшие…

Тот прошел мимо. Соклей опустил плечи:

— Вот это труднее всего в нашем ремесле — говорить незнакомцам, что они должны у меня что-то купить.

— Ну, а как же они узнают, если ты им не скажешь? — резонно заметил Менедем.

— Так я себя и успокаиваю. Это помогает, но не слишком. Я тут же вспоминаю, как раздражает, когда на рыночной площади Родоса какой-нибудь горластый торговец из другого полиса сует мне что-то под нос и настаивает, что я и дня не проживу без этого чего-то-там.

— Но ты же иногда покупаешь? Я вот покупаю.

— Да, но всегда после этого чувствую себя дураком.

— Это не важно. Важно, что кто-то расстается со своим серебром. Какая разница, что он чувствует после этого?

Будто в подтверждение его слов, они заключили несколько сделок. Первым стал молодой грек, чуть старше их самих.

— Я женился пару месяцев назад. Думаю, моей жене это понравится, вы согласны?

— Ты ожидаешь, что мы можем сказать "нет"? — спросил Соклей.

— Не обращай на него внимания, о наилучший, — сказал Менедем перспективному покупателю. — Он слишком честен себе во вред, — рассмеялся он.

Молодожен присоединился к нему, и через мгновение то же сделал Соклей, но не слишком искренне.

От местного мощно несло рыбой. Менедем предположил, что он её вялит. Чем бы он ни занимался, по всей видимости ремесло приносило хорошие деньги — он заплатил назначенную цену, почти не торгуясь.

Род занятий следующего покупателя не оставлял никаких сомнений. Меч на поясе и шрамы на лице и руках выдавали в нем солдата, как и македонский акцент, настолько сильный, что слов почти не разобрать. Еле-еле Менедем сумел понять, что ему нужны благовония для гетеры по имени Гнатайна.

— О, так она взяла имя в честь своей челюсти? — Менедему пришлось похлопать по собственной челюсти — по-гречески она называлась "gnatbos", чтобы македонец догадался, о чём он.

— Ага, так и есть, — в конце концов подтвердил солдат.

— И как она, хорошо работает своей челюстью? — подмигнул Менедем, но македонец его не понял, однако купил благовония, а это главное.

Но самую большую сделку этого дня они заключили, когда солнце уже опустилось в направлении Ликии. Покупатель, который взял несколько сосудов с благовониями, был пухлый и самодовольный, и выбрит так гладко, как Менедем в жизни не видел. Непонятно, был он эллин или памфилиец — большинство местных говорили по-гречески с одинаковым слегка гнусавым акцентом. Кем бы ни был этот ольбиец, от него уже сладко пахло.