— Может, мы заплатим им после — за хорошее поведение? — предложил Менедем.

— Может, — Соклея пока это не убедило, — а может, никто из них не согласится куда-то идти ради премии, которую можно и не получить. Кроме того, кто сказал, что я хочу стать нянькой тем, кто не хотят идти со мной? И как я могу узнать хоть что-то о стране и её истории, если я буду всё время нянькой?

Менедем обвиняюще ткнул в него пальцем.

— Так вот в чем истинная причина! — воскликнул он, — ты отправляешься в это путешествие не ради бальзама. Ты хочешь разузнать, что это за иудеи такие, и изучить их забавные обычаи.

— Ну и что, если так? — ответил Соклей. Геродот путешествовал ради путешествий, так, по крайней мере, кажется из его истории. Соклей хотел бы такого же, но не везло. — Раз я привезу бальзам, то как ты можешь жаловаться, если я делаю что-то ещё?

— Как? Да легко. Ты никогда не упускаешь шанса постонать, если я нахожу чью-то заскучавшую и симпатичную жену, чей муж не даёт ей того, чего она желает.

Несправедливость замечания шокировала Соклея.

— Спать с чужими жёнами, особенно жёнами наших клиентов, — плохо для дела, и тебя могут убить. Вспомни Галикарнас, вспомни Тарс.

— Позволить себя ограбить и убить потому что ты достаточно глуп, чтобы путешествовать в одиночку — тоже плохо для дела, — резонно заметил Менедем, — и тебя могут убить. И это совсем не так приятно, как спать с чужими жёнами. Так что или берёшь сопровождающих, или вообще не едешь в Энгеди.

Соклей пристально посмотрел на брата.

— Тогда я заключу с тобой сделку. Я возьму эскорт, если ты поклянешься не спать с чужими жёнами в этом сезоне мореплавания, а если станет так уж невмоготу, пойдешь в бордель и тебе полегчает.

— В борделе — вовсе не то же самое, как ты знаешь, — заметил Менедем, — девушкам приходится давать тебе то, зачем ты пришел, хотят они того или нет, а они чаще всего не хотят. И нет никого искуснее, чем жена, которой муж очень давно не уделял внимания, сам знаешь, всегда приятнее, когда женщина тоже получает удовольствие.

— Я получу больше удовольствия, отправившись в Энгеди один, — ответил Соклей.

— До тех пор, пока первая же стрела не угодит тебе под ребра.

— В твоих играх тоже есть такая вероятность. Ты просишь меня отказаться от чего-то, но не хочешь сделать то же самое. И где справедливость?

— Клянусь Зевсом, я здесь капитан, — ответил Менедем.

— Но ты не Зевс, даже если клянешься им, и ты — не тиран. Так мы заключим сделку или нет? Может, я просто сам пройдусь по побережью и к воронам лучшую цену за бальзам из Энгеди.

— Что? Это бунт! — взорвался Менедем, — мы отплыли на восток, чтобы купить бальзам, ты выучил этот ужасный язык, чтобы иметь возможность его купить, а теперь ты говоришь, что не отправишься туда, где его делают?

— Только не с отрядом прилипших, взбешённых моряков, если только ты не дашь мне что-то взамен. Это не бунт, мой дорогой, это торг. Или ты хочешь сказать, что не можешь удержаться подальше от чужих жён, пока я не вернусь из Энгеди? Что ты за слабак тогда?

— Ну ладно! — Менедем пнул ногой по земле, во все стороны полетели камни: — Хорошо. Ты отправишься с сопровождающими, а я не осмелюсь приставать к чужим жёнам, пока ты не вернёшься. Какую клятву ты от меня хочешь? — он поднял вверх руку. — Погоди, я знаю! Сначала нам нужно немного вина, — на бурлящей агоре Саламина купить что-то — дело пары мгновений. — Так, хорошо. Вот: исполняя обещанное, да изопью я из этого источника, — он отхлебнул вина и передал чашу Соклею, который сделал то же самое, Менедем закончил, — но, если я нарушу её, да будет чаша полна воды. Теперь повтори после меня.

Соклей так и сделал, и произнес:

— Хорошая клятва. Но почему ты избрал такую странную форму "исполняя обещанное"?

Кузен ухмыльнулся.

— Это концовка клятвы, которой Лисистрата и остальные женщины клянутся в комедии Аристофана — клятвы не давать своим мужьям возлечь с ними, пока они не закончат Пелопонесскую войну. Она подходит к нашему случаю, правда?

Соклей, смеясь, склонил голову.

— Вряд ли что-то ещё может подойти лучше, мой дорогой. Допьём вино?

Вино они допили и вернули чашу тощему эллину, продавшему им вино.

К тому времени как они прошли через рыночную площадь, Соклей вдоволь напрактиковался, говоря: "Нет, спасибо, не сегодня" и подобные фразы на арамейском.

Финикийцы и эллины непременно хотели что-нибудь продать родосцам. Соклей мог запросто потратить все имеющиеся оболы. Мог ли он потом с прибылью продать купленное — другой вопрос, хотя он потратил кучу времени, убеждая в этом торговцев Саламина.

Так же он обнаружил, что продать оливковое масло зятя может оказаться ещё сложнее, чем он опасался. Когда бы он не заговаривал о масле с торговцем эллином или финикийцем, тот закатывал глаза и произносил что-то вроде "у нас его и дома полно".

Утомившись, Соклей протестовал:

— Но это лучшее масло, самого первого урожая, самого первого отжима. Боги не сделают масла лучше.

— Пусть будет, как ты скажешь, мой господин, — говорил ему финикиец, — пусть всё будет как ты говоришь. Разумеется, я заплачу немного сверх за качественное масло, но немного, потому что разница между отличным маслом и обычным намного меньше разницы между отличным вином и обычным вином. В этом всё дело. Ты мало найдешь тех, кто почувствует разницу. Крайне мало. Моё сердце разрывается от печали, сообщая тебе это, мой господин, но дела обстоят именно так.

Соклей возмущался бы намного сильнее, если бы не слышал подобное раньше от торговцев всего южного побережья Анатолии. Соклей продолжал попытки, размышляя, была ли идея подтолкнуть отца разрешить Дамонаксу жениться на Эринне такой уж хорошей.

— Что ты намерен сделать с этим маслом? — мрачно спросил Менедем после того, как ему перевели ответ.

— Сожжём в лампах, мне всё равно, — ответил Соклей, — вотрём в себя. Будь мой зять сейчас здесь, я бы поставил ему такую клизму с этим маслом, пока не лопнет.

— А я думал, только мне нравится Аристофан, — удивленно рассмеялся Менедем.

— Ничего не буду говорить об Аристофане, — ответил Соклей, — но вот, что я скажу: прямо сейчас мне мой зять не так уж нравится.

— Мы могли взять с собой кучу всего, что намного легче продать, — согласился Менедем. — Вероятно, мы бы на этом и заработали больше.

— Я знаю, знаю, — Соклей начал думать об этом ещё до того, как рабы Дамонакса загрузили масло на "Афродиту". — По крайней мере, у нас осталось место для прочего груза. Дамонакс хотел загрузить нас по планширь, если помнишь. Я уговорил отца этого не делать.

— Неплохо, согласен, — отозвался Менедем, — в противном случае мы бы вернулись из плавания не продав ничего. Это, во-первых. И вот что я тебе ещё скажу: так или иначе, мой отец умудрится обвинить меня во всех неудачах.

Он часто жаловался на отца. Соклей никогда не испытывал особых затруднений с дядей Филодемом, с другой стороны, он ему не сын. А исходя из того, что он видел, у Менедема были основания жаловаться.

— Так что же между вами происходит? — спросил Соклей, — что бы это ни было, неужели нельзя найти способ это исправить?

— Не знаю. Сомневаюсь, что это возможно, — неожиданно мрачно ответил Менедем. Судя по голосу, он или говорил неправду, или, по меньшей мере, не говорил всей правды.

Соклей подумывал потребовать у него ответ. Менедем уже несколько раз уворачивался, когда Соклей задавал ему подобные вопросы. Как будто он знал ответ, но не хотел никому его говорить, возможно, даже самому себе. Что же это могло быть? Неуемное любопытство Соклея чуяло это, как молосская собака чует запах зайца, но ничего не обнаружило.

Поэтому смена темы была хорошей идеей.

— В наши дни правитель Саламина и все прочие мелкие кипрские царьки должны платить дань Птолемею. Интересно, как им это нравится? — произнес он.

— Не слишком уж, если я не ошибаюсь, а я думаю, что не ошибаюсь, — ответил кузен. Соклей склонил голову в знак согласия, и Менедем задумчиво продолжил: — Странно, почему в городах на Кипре, в которых живёт куча эллинов, есть цари, когда в большинстве полисов в Элладе и Великой Элладе царит демократия, олигархия или что-там-ещё.

— Есть ещё и Спарта, — заметил Соклей.

— Я сказал: в большинстве полисов. Я не сказал, что во всех, а Македония — не полис, да и царь у них тоже есть.

— В настоящий момент царя у них нет, именно поэтому все эти стратеги и стучат друг другу по голове всем, что подворачивается под руку, — уточнил Соклей. Потом немного подумал: — Это, кстати, интересный вопрос.

— Ну так выдай мне интересный ответ.

— Хмм. В одном Кипр и Македония схожи: оба находятся на краю эллинского мира. В подобных местах пережитки прошлого живут долго. Послушай кипрский диалект. А македонский ещё хуже.

— Соглашусь. Я даже не уверен, что это можно назвать греческим. Но скажи мне тогда, о наилучший: разве цари — это пережитки прошлого? А как же Александр?

— Конечно же, нет, — ответил Соклей, как будто отвечая на вопрос Сократа в диалоге Платона. В тех диалогах, однако, Сократу достались лучшие строчки. Сейчас у Соклея теплилась надежда, что лучшие будут у него.

— Но даже если Александр был особенным, то царская власть — нет. В большей части Эллады она архаична. Спарта — самый консервативный полис. Прибавь её к царям, застрявшим в этой глухомани и в Македонии, и другим доказательствам…

— Каким другим доказательствам? — перебил Менедем.

— Взгляни на Афины, например. В Афинах царей нет уже со времён мифов и легенд, с тех пор как царь Кодр отправился на битву, зная, что его убьют, но это дарует его городу победу.

— Тогда к чему разговор про Афины?

— Если ты позволишь мне закончить, мой дорогой, то я расскажу тебе. В Афинах нет царя уже целую вечность, но есть архонт, называемый царем, занимающий место царя в некоторых религиозных церемониях. Так что Афины — это место, где когда-то был царь, которое показывает, что у них был царь, сохраняя выборное лицо с этим титулом, но без власти, полис, который нуждается в нем не более, чем птица нуждается в скорлупе яйца, из которого вылупилась. Понимаешь? Доказательство.