— Можем пить и слушать Арейоса одновременно, — возразил его брат. — А если захочешь женщину или мальчика, вряд ли их придется долго искать.

— Он прав, капитан, — заметил Диоклей.

— Да. Он постоянно прав, — Менедем ткнул Соклея под ребра. — Если ты такой умный, почему до сих пор не богатый?

— Потому что плаваю вместе с тобой? — невинно предположил Соклей. Пока Менедем не успел рассердиться, он продолжил: — Пару сотен лет назад люди задавали Фалесу Милетскому такой же вопрос, пока ему не надоело. Однажды он скупил всё оливковое масло в тех краях, а после перепродал и разбогател.

— Рад за него. Не думаю, что есть такой закон, в котором бы говорилось, что философы не могут радоваться серебру как остальные, — заявил Менедем, — и я не думаю, что он разбогател, пытаясь продать свое масло в соседних полисах, в которых и своего масла хоть залейся.

Соклей скорчил гримасу.

— Я тоже так не думаю. Нам просто нужно постараться его продать. Вот и всё.

Соклей и Менедем рассказали келевсту про Анаксарха. Потом Менедем спросил:

— Что случилось со Стратоником?

— Ну, он говорил о семье Никокреона свободнее, чем следовало бы, — ответил келевст, потому царь его и утопил.

— Что-то знакомое, не правда ли? — заметил Соклей, и Менедем качнул головой. Соклей продолжил, — верю в то, что произошло со Стратоником. Я видел его в Афинах несколько лет назад. Великолепный кифарист, но он говорил всё, что придет ему в голову, и не думал о том, где он находится и с кем разговаривает.

— Расскажи подробнее, — потребовал Менедем.

— Это он назвал Византию подмышкой Эллады, — сказал Соклей, и Менедем расхохотался. — А однажды, уходя из Гераклеи, он начал опасливо оглядываться по сторонам, и кто-то спросил его, почему. "Стыдно, если меня увидят, — ответил он. — Всё равно что выходить из борделя".

— Ничего себе, — сказал Менедем. — Да уж, вряд ли они поладили с Никокреоном.

— Он ни с кем не ладил. Когда он играл в Коринфе, одна старуха все время таращилась на него, и он в конце концов спросил, в чем дело. "Удивительно, как твоя мать носила тебя девять месяцев, если мы не можем вынести и дня". Но во имя Аполлона, Менедем, он играет на кифаре как никто другой со времён Орфея.

— Конечно, иначе его утопили бы раньше. — Менедем повернулся к Диоклею: — А как он поссорился с царем Саламина?

— Я знаю, что он оскорбил двух сыновей Никокреона, но не знаю, как, — ответил келевст. — Но однажды жена царя — её звали Аксиотея — за ужином случайно испортила воздух, и когда позже она наступила своими туфлями из Сикиона на миндальную скорлупу, Стратоник выкрикнул: "Звук совсем не похож".

— Ой-ой, — вскричал Менедем, — Скажи он такое кому-то из моей семьи, я сам, наверное, надавал бы ему по роже.

— Да, но стал бы ты его убивать? — спросил Соклей. — Вот в чем беда с Никокреоном — никто не мог остановить его, если он решил убить или пытать кого-нибудь. В этом беда всех царей, на мой взгляд.

— Я демократ не хуже тебя, дорогой мой, — ответил ему Менедем.

Ответ был достаточно мягок, чтобы удержать Менедема от дальнейших жалоб. Он знал, что Соклею тоже не хотелось брать масло на "Афродиту", даже если оно принадлежало его зятю. Со вздохом он повернулся к Диоклею. И где играет этот Арейос?

— Тут недалеко, — ответил келевст. — Я сам собирался туда пойти, немного послушать и посмотреть, сколько они дерут за вино. Вы со мной?

— Почему нет, — ответил Менедем, а Соклей согласно склонил голову.

Диоклей привел их к таверне, где выступал кифарист. Увидев её, Менедем засмеялся. Соклей присоединился к нему и сказал:

— Назовем её "Месть Стратоника".

Кенотаф Никокреона находился всего в пятнадцати-двадцати кубитах и статуя покойного царя Саламина смотрела на таверну.

— Играй громче, Арейос, — сказал Менедем. — Будем надеяться, что тень Никокреона слушает.

Когда они вошли, внутри было полно народу. Слышались устаревший кипрский диалект, македонский, несколько менее привычных вариантов греческого и разнообразные гортанные звуки от стола, за которым сидели финикийцы.

— Клянусь египетской собакой! — воскликнул Менедем. — А это не Птолемей? — он указал на мужчину средних лет с резкими чертами лица, сидевшего за лучшим столом.

— Не может такого быть, — ответил Соклей. — Прошлой осенью он вернулся с Коса в Александрию со своим новым ребенком. — Он щелкнул пальцами. — Это, должно быть, его брат Менелай. Он правит Кипром.

— Хм, полагаю, ты прав, — согласился Менедем, взглянув ещё раз. — А они очень похожи.

Возможно, почувствовав их взгляды, Менелай посмотрел в их сторону, улыбнулся и помахал. Менедем вдруг обнаружил, что машет в ответ. Брат Птолемея казался дружелюбнее, чем властитель Египта.

— У него на плечах груз поменьше, — возразил Соклей, когда Менедем высказал это вслух.

Менедем поразмыслил и склонил голову:

— Не удивлюсь, если ты прав.

Менелай со своими офицерами занял лучшие столы в заведении, и капитану родосского торгового судна пришлось брать то, что осталось. Соклею единственному удалось заметить стол в глубине таверны. Все трое устремились, чтобы занять его, и едва успели вперёд какого-то человека, который, судя по золотым кольцам и гиматию с алым подолом, мог купить их всех вместе взятых и снова продать. Человек недобро оглядел их, прежде чем отправиться искать другое место.

Взгромоздившись на стул, Менедем обнаружил, что почти не видит возвышение, на котором будет выступать Арейос.

— Он тебе не флейтистка на симпосии, — сказал Соклей в ответ на его жалобы. — Мы пришли слушать, а не смотреть, как он танцует или раздевается.

— Знаю, но я хотел бы знать, как он выглядит, — ответил Менедем.

Его ворчание прервала служанка:

— Чего желают выпить благороднейшие?

Менедем спрятал улыбку. Ему нравилась кипрская речь — все равно что слушать Гомера и его современников.

— Что у вас есть?

— Вино с Хиоса, и Коса, и Лесбоса, и Тасоса, и Наксоса, и… — женщина перечислила почти все острова Эгейского моря и прилегающие к нему регионы материка. — И, конечно, у нас есть местное вино и вино из фиников, которое так любят финикийцы.

— Чаша местного вина меня вполне устроит, — сказал Менедем.

— И меня, — добавил Диоклей.

Судя по взгляду, женщина про себя обозвала их скупердяями, но Менедема это не заботило. В таком заведении наверняка увеличивают прибыль, называя дешёвое вино чем-то совершенно иным и продавая его втридорога. Заказывая местное, он хотя бы знал, что получит.

— А ты, благороднейший, — женщина спросила Соклея, когда он сам ничего не сказал.

— Чашу финикового вина, если можно, — ответил Соклей. Пожав плечами, женщина удалилась.

— Зачем тебе это мерзкое пойло, молодой господин? — поинтересовался Диоклей.

— Мы направляемся в Финикию. Неплохо бы узнать, что нравится финикийцам, согласен? Если оно мерзкое, я не стану снова его пить.

Спустя неприлично долгое время служанка принесла вино. Менедем попробовал местное и скорчил гримасу. Он не ждал многого и не получил. Диоклей выпил не жалуясь. Менедем сделал ещё глоток и пожал плечами. Ненамного хуже вина, которым на "Афродите" поили команду.

— А как твоё, Соклей? — спросил он.

Двоюродный брат протянул дешёвую глиняную чашу.

— Попробуй сам, если хочешь.

— Почему бы и нет, — сказал Менедем, хотя ответ и так был очевиден, осторожно отпил и вернул чашу Соклею. — На мой вкус слишком сладкое и вязкое как клей. Пусть финикийцы пьют, сколько влезет, если им так хочется.

— Я бы тоже не стал его пить каждый день, — сказал Соклей, — но и не считаю таким ужасным, как говорит Диоклей. Уж точно лучше, чем вода.

— Надо думать, — согласился Менедем. — Что может быть хуже?

— Та кислая бурда, что фракийцы, кельты и фракийцы варят из ячменя. Все говорят, что пиво — редкостная дрянь. Это хотя бы пытается быть похожим на вино. — Он отпил ещё немного и задумчиво почмокал губами. — Да, могло быть и хуже.

Фракийцы используют сливочное масло вместо оливкового. Каждому ясно, что у них нет вкуса, — заявил Менедем. Соклей и Диоклей согласно склонили головы, и для пущей убедительности начальник гребцов скорчил гримасу отвращения.

На помост вышел толстый, увешанный драгоценностями человек — Менедем предположил, что это был владелец таверны — и заговорил на греческом с гортанным финикийским акцентом:

— Радуйтесь, о наилучшие! Приветствую и прекрасных женщин, что находятся здесь, с нами в этот вечер.

Эти слова заставили Менедема оглядеться, а Соклея резко кашлянуть.

— Прекрати, — сказал ему Менедем. — Гетеры — это не жены.

Соклей развел руками, признавая его правоту. Менедем заметил парочку женщин. Они закрывали лицо, как порядочные матроны, но будь они действительно таковыми, не пришли бы в таверну. Одна сидела с крупным македонянином за пару столов от Менелая и его друзей. Другая составляла компанию человеку, имеющему лоснящийся вид богатого землевладельца.

Менедем пропустил некоторую часть речи хозяина таверны.

— … Прямиком из Афин, Коринфа и Александрии. Друзья мои, представляю вам знаменитого Арейоса!

Он захлопал в ладоши, держа руки над головой, давая сигнал всем аплодировать. Менедем немного похлопал, Диоклей тоже. Соклей, как заметил Менедем, сидел тихо, желая сначала выяснить, стоит ли кифарист того, чтобы его слушать. Порой Соклей бывал не в меру благоразумен.

— Благодарю вас! — Арейос помахал толпе, поднявшись на помост. Худощавый и стройный, он говорил на безупречном аттическом диалекте греческого. В юности он, вероятно, отличался поразительной красотой. Даже сейчас, хотя седина намекала на то, что ему должно быть под пятьдесят, он брил лицо, чтобы казаться моложе. В свете ламп и факелов иллюзия работала прекрасно. — Я очень рад быть здесь, — с улыбкой продолжил он. — Клянусь богами, я очень рад быть в любом месте, которое не разграбят в ближайший час.