— Радость-то какая, — иронично отозвался Менедем. — Презираемые богами заносчивые проныры, вот они кто. Мне все равно, на кого они работают, на Антигона, Птолемея или какого-то другого македонского маршала. К воронам их всех.

Человек Антигона оказался высоким, на несколько пальцев выше Соклея и почти в два раза шире в плечах, голубоглазым блондином. Его рыжеватую бороду посеребрила седина. Менедем на минуту принял его за наемника из кельтов, но тот оказался македонянином.

— Кто вы и откуда? — спросил он, не потрудившись говорить четче. — Здесь не так много незнакомых греков, это факт.

— "Афродита" с Родоса, — сообщил ему Менедем.

— С Родоса? — македонянин явно не понимал, как к этому отнестись. — Ваш маленький остров строил корабли Антигону, но вы ведёте дела и с Птолемеем.

— Да, мы держим нейтралитет, — сказал Менедем, сам сомневаясь, существует ли такое понятие в эти дни. — Мы ни с кем не ссоримся.

— Да, но что бывает, когда кто-то ссорится с вами? — поинтересовался македонянин, потом пожал плечами. — Что везёте?

— Папирус, чернила, косский шелк, великолепные родосские благовония, лучшее в мире оливковое масло, ликийские окорока, копченые угри из Фазелиса и книги для приятного времяпрепровождения.

Офицер Антигона не рассмеялся при упоминании оливкового масла, и Менедем счел это добрым знаком.

— Книги? Зачем вы привезли книги?

— Разве сам Александр не брал их с собой? — ответил Менедем. — И если они были хороши для него, то чем плохи для тебя?

— Тем, что он умел читать, а я нет. — Македонянин посерьезнел. — На пути с запада вы должны были зайти в Саламин, не так ли?

— Верно, — подтвердил Менедем.

— И что вы там видели? Сколько военных галер в гавани? Строят ли они ещё? Менелай в городе или где-то в другом месте Кипра? Что он замышляет?

Менедем многозначительно посмотрел на Соклея. Если люди Антигона так интересовались происходящим на Кипре, как мог брат сомневаться в том, что воины Птолемея так же допрашивают моряков, приходящих из Финикии?

— Как-то не обращали особого внимания, — ответил Менедем.

— Да-да, конечно, — офицер Антигона скривился в, по его мнению, аристократической усмешке.

— Клянусь богами, так и есть. Меня не волнуют галеры, нет дела до них. Если бы в гавани стояла пара акатосов, не сомневайся, я бы их заметил. Но мы видели Менелая, он там.

— Это уже кое-что, — Македонянин с радостью схватил брошенную кость. — Где вы его видели? Что он делал?

— В таверне, недалеко от гавани.

— Что он делал? Напивался? — да уж, офицер был весь в нетерпении. — Он много пьет? — учитывая репутацию македонян, опрокидывающих неразбавленное вино чашу за чашей, в вопросах не было ничего удивительного. Если командующий на Кипре постоянно пьет, Антигону будет проще атаковать.

Но Менедем и Соклей дружно помотали головами.

— Он вообще не выглядел пьяным, — сказал Соклей. — Он пришел по той же причине, что и мы: послушать пение и игру Арейоса-кифариста.

Это привлекло внимание македонянина, но не в том смысле, как ожидал Менедем.

— В самом деле? — спросил он. — И как он? Я слышал о нем, но никогда не видел вживую. В Элладе я несколько раз видел Стратоника. Он лучший из тех, кого я знаю, но его язык! Будь у гадюки такой язык, ей не нужно было бы никого кусать, просто высунуть язык, и все валились бы замертво.

— Ты совершенно прав! — воскликнул Соклей, и следующую четверть часа они провели за разговором, порой начиная спорить о достоинствах разных кифаристов и обмениваясь историями о Стратонике. Несмотря на грубый акцент, офицер явно разбирался в предмете. Менедем слушал с растущим удивлением. Он ожидал от него любви к кифаре не больше, чем от финикийца можно было ждать любви к философии. "Да уж, никогда не суди загодя", — подумал он.

Наконец, с видимой неохотой, офицер Антигона собрался восвояси.

Соклей его совершенно очаровал, и он пожелал на прощание:

— Я насладился нашей беседой, о наилучший. Пусть боги даруют вам прибыль в Сидоне.

Возвращаясь в город, он насвистывал мелодию одной из любовных песен Арейоса, которой научил его Соклей.

— Не такой уж он и осел, — заметил Менедем.

— Да, но ревел в точности как ишак. Ох уж эти македоняне! — ответил Соклей. — Когда он разволновался, я перестал понимать одно слово из четырех.

— Это не важно, — сказал Менедем. — Важно, что ты ему понравился, и он будет о нас хорошо отзываться. Хорошая работа, мой дорогой.

— Благодарю. Завтра посмотрим, что тут, в Сидоне, найдется.

— Да.

Обычно первое, что искал Менедем в новом городе, это скучающая жена какого-нибудь купца или чиновника. Из-за своей клятвы сейчас он этого не мог. "Все лето одни шлюхи", — со вздохом подумал он, потом пожал плечами. Соклей хотя бы не потребовал, чтобы он вообще не прикасался к женщинам. Брат понимал, что это невозможно.

Проходя по узким улицам Сидона, Соклей не переставал задирать голову. Он этого не хотел, но ничего не мог с собой поделать. Взглянув на Менедема, он с облегчением увидел, что брат занят тем же самым. Менедем пристыженно посмотрел на него:

— Я знаю, что эти здания не свалятся прямо на нас, но не могу перестать об этом думать.

— Да, мне тоже так кажется. Не могу понять, зачем они строят такие высокие дома. И что бывает во время землетрясения?

— Все рушится, я думаю. — Менедем сплюнул в подол туники, чтобы отвести беду. Через пару шагов Соклей последовал его примеру. Логически он не видел связи между плевком и землетрясением, которое случится немедленно или не случится ещё сто лет. Как плевок может предотвратить его, он не понимал.

Но тем не менее сплюнул. Уроки логики и анализа, полученные в афинском Лицее, боролись с суевериями, которых он набрался в море. И частенько суеверия побеждали. Во-первых, сейчас он проводил время с моряками, а не философами. Во-вторых, чем мог повредить плевок?

— Почему бы и нет? — пробормотал он.

— Что? — переспросил Менедем.

— Ничего, — смутился Соклей.

Жители Сидона относились к своим высоким домам так же спокойно, как Соклей к их низеньким собратьям на Родосе и в других греческих городах. Местные роились вокруг пары родосцев, иногда ворча на медленно передвигающихся, зевающих по сторонам чужестранцев. Все мужчины носили бороды, греческая мода на бритьё, особенно распространенная среди молодежи, сюда ещё не добралась. На одеяниях, зачастую выкрашенных яркими полосами темно-синего или ржаво-красного, имелась странная бахрома на подоле, которую придерживали одной рукой, чтобы не мела уличную пыль. На головах носили высокие цилиндрические шапки или наматывали яркие полоски ткани.

Женщин на улице было больше, чем в греческих городах. Некоторые закрыты покрывалами от взглядов посторонних мужчин, но многие — нет. Кое-кто с неприкрытым любопытством рассматривал родосцев, и Соклею понадобилось время, чтобы догадаться, почему.

— Мы тут в диковинку, — сказал он. — Эллины, я имею в виду.

— Ну, конечно, — ответил Менедем. — Я тоже видел не так много финикийских женщин. А они ничего.

— Да, — согласился Соклей. Он тоже заметил яркие глаза, красные губы и белые зубы. — Они красятся сильнее, чем наши женщины, за исключением гетер, конечно.

— Они больше привыкли находиться на публике, чем наши, и стараются извлечь из этого пользу.

— Думаю, ты прав, — склонил голову Соклей, затем принюхался. — Сидон пахнет не так, как я ожидал.

— Он пахнет дымом, людьми, животными и дерьмом, — сказал Менедем. — Может, он пахнет чуть хуже, чем большинство городов из-за этих моллюсков, из которых они делают красную краску. Но чего ты ожидал?

— Не знаю. — Но Соклей знал и, наконец, стыдливо признался: — Я думал, он будет пахнуть специями и фимиамом, поскольку они попадают в Грецию отсюда. Перец, корица, мирт, ладан и прочее. Но, — он втянул воздух, — нос чувствует совсем другое.

— Да уж, — согласился Менедем. — Сидон пахнет как отбросы в жаркий полдень, после того как предыдущим вечером Сикон подавал к столу дары моря.

— Ты прав, именно так он и пахнет. У вашей семьи прекрасный повар. Отец тут же купил бы его, если дядя Филодем соберется продать.

— Это вряд ли!

— Я бы не стал так говорить, если бы он не расхаживал по Родосу мрачнее тучи. Мы с отцом оба это заметили. Если у Сикона проблемы с твоим отцом…

— Нет, нет, нет. Не с отцом. Отец хочет, чтобы он остался у нас и был доволен. Как я уже говорил, Бавкида думает, что Сикон тратит слишком много на наш опсон, и они ссорятся.

— Да, понятно, — сказал Соклей. — Это проблема, но я считаю, что твой отец должен встать между поваром и женой, чтобы прекратить ссоры. Почему он этого не делает?

— Почему? — рассмеялся Менедем. — Я уже объяснял тебе, дорогой. По той же причине, почему никто не встаёт между Антигоном и Птолемеем. Они раздавят его и продолжат свару. Отец достаточно умен, чтобы понимать это. Иногда он думает, что может устанавливать правила, — судя по тому, как скривился Менедем, дядя Филодем делал это довольно часто, — но в данном случае даже не пытается.

— Он мог бы использовать тебя как посредника, — заметил Соклей.

Он совсем не ожидал того, что произошло дальше. Лицо брата внезапно закрылось, как дверь перед лицом нежеланного гостя.

— Нет, — ледяным, как фракийская зима, голосом ответил Менедем. — Не мог. Он этого никак не мог.

— Почему? — спросил Соклей. — Это же логично, и…

Тем же тоном Менедем перебил его:

— Многое, что кажется логичным, превращается в невероятную глупость, когда пробуешь это в реальном мире. Тебе такое не приходило в голову, да? Поверь мне, твое предложение как раз из числа подобных.

— Что ж, извини меня за бестактность, — ответил Соклей, обиженный, но и сбитый с толку, поскольку не понимал, чем он на этот раз прогневал своего двоюродного брата.

— Я об этом подумаю, дорогой, — сказал Менедем. Если бы он продолжал в том же холодном и раздражённом тоне, случилась бы реальная ссора. Однако, на этот раз, во взгляд и усмешку Менедема вернулся проблеск прежней иронии. Соклей перестал расспрашивать брата о семейных делах, но и тот не чувствовал больше желания выяснять и поддразнивать.