Это было обидно. И тем горше, потому что Соклей знал — это правда. Никогда он не был хорошим лучником. Никогда ему ничего не давалось то, где нужны сила и ловкость. Он пытался как мог, но способностей не имел, почти никаких. "А зато у меня есть мозги", — говорил он себе. Иногда это приносило ему немалое утешение, позволяло задирать нос перед теми, кто атлетичнее и сильнее. А в другие дни, как сегодня… Он старался не думать об этом.

Менедем положил руку ему на плечо, словно хотел сказать "ничего, не тревожься".

— Если боги будут добры, ни о чём этом можно не волноваться. И стрелять из лука тебе придётся только для пропитания.

— Это да, если боги будут добры, — согласился Соклей. Но с другой стороны, если боги будут добры, у Телефа вообще не будет ни забот, ни работы. Взгляд Соклея скользнул к Менедему. В некотором смысле, кузен напоминал ему Телефа (хотя Менедем не обрадовался бы, услышав такое). Эти двое оба хотели, чтобы всё складывалось легко и удобно. Правда, сходство на этом заканчивалось. Если вдруг легко и удобно не выходило, то Телеф, не имевший собственной цели, либо отстранялся, либо с лёгкостью выбирался из затруднений. Менедем же был более склонен менять окружающее ради собственного удобства, и, по большей части, ему хватало энергии и обаяния добиваться чего хотел.

Менедем со смехом продолжил:

— Конечно, если бы мы точно знали, что боги будут добры, то ни охрана, ни лук были бы ни к чему.

— Ты бы этого хотел, да? Тогда ты мог бы забыть о своей части сделки.

Менедем погрозил ему пальцем:

— Это обоюдоострый нож, и ты это знаешь. Ты не хочешь ехать с моряками, потому что они не дадут тебе совать свой нос во все подряд.

— А ты хочешь везде совать вовсе не нос, — огрызнулся Соклей.

Менедем снова расхохотался, так громко, что матросы повернули головы, пытаясь понять, что же его так насмешило. Он махнул им вернуться к работе и сказал:

— Ах, мой дорогой, ты меня хорошо знаешь.

— Ещё бы, после стольких лет жизни бок о бок на Родосе и ещё ближе в море. Но разве это важно? Важнее, чтобы ты знал сам себя.

— Опять какой-то твой философ, — укорил его Менедем. — Я тоже тебя знаю, ты все время пытаешься воткнуть их в разговор. Тебе кажется, что ты должен меня улучшать, хочу я этого или нет.

Поскольку во многом это соответствовало действительности, Соклей не стал отрицать.

— Конечно, это изречение одного из Семи мудрецов. А также оно написано в Дельфах. Если слова подходят оракулу, разве они не подойдут и тебе?

— Хм. Возможно, — сказал Менедем. — Я думал, это Платон или Сократ, которых ты вечно цитируешь.

— Почему бы нет? — Соклей понимал, что Менедем хотел его позлить, и у него это получалось. Он не смог скрыть раздражение в голосе, когда продолжил: — Или ты думаешь, что Сократ ошибался, когда говорил, что неосознанная жизнь не стоит того, чтобы её жить?

— Ну вот опять. Я не знаю, — сказал Менедем. Соклей торжествующе ухмыльнулся: даже его брат не решится это оспаривать. Но тот решился: — Я знаю только, что, если тратить слишком много времени на осмысление жизни, некогда будет её жить.

Соклей открыл рот и снова закрыл. Он надеялся никогда не услышать лучшего аргумента против философии.

— Один из Семи мудрецов также сказал: "Ничто не слишком", — как мог, возразил он.

— Я думаю, мы слишком много об этом спорим, — сказал Менедем. Соклей согласно наклонил голову, радуясь, что так легко отделался. Но тут Менедем добавил: — Я также думаю, что у нас слишком много масла твоего зятя.

— Согласен, — ответил Соклей. — Но иногда приходится делать одолжения семье. — Он посмотрел Менедему в глаза: — Вспомни обо всех одолжениях, что я сделал тебе.

— Понятия не имею, о чем ты. Я думал, что это я делаю одолжения тебе. Разве не я позволил тебе слоняться по Италии, когда мы стояли в Помпеях пару лет назад, хотя боялся, что кто-нибудь даст тебе по голове? Не я ли разрешил таскать череп грифона по всему Эгейскому морю прошлым летом, хотя был уверен, что мы не получим за него даже того, что заплатили?

— Не знаю, с чего ты был так уверен, если Дамонакс предлагал мне достаточно серебра, чтобы получить большую прибыль, — едко ответил Соклей.

— Ты отказал ему, что лишь доказывает то, что ты глупец, — сказал Менедем. — А он предложил, значит, он тоже глупец. Если он не дурак, то почему у нас на "Афродите" столько этого проклятого масла? Видишь, что я имею в виду под одолжениями семье?

— Что я вижу, — начал Соклей, но брызнул смехом и погрозил пальцем Менедему: — Тебе не понравится, но я сказу, что вижу. Я вижу человека, умеющего пользоваться логикой, но говорящего, что ему ни к чему философия. Я вижу человека, который хотел бы полюбить мудрость, но…

— …но лучше будет любить хорошеньких девушек и доброе вино, — перебил Менедем.

Соклей тряхнул головой.

— О, нет, мой дорогой. На этот раз ты шуточками не отделаешься. На этот раз ты дашь мне закончить. Я вижу человека, который хотел бы полюбить мудрость, но не может заставить себя относиться хоть к чему-нибудь серьезно. А это, если хочешь знать мое мнение, позор и пустая трата хорошего ума.

В воду гавани нырнула крачка и через мгновение появилась с извивающейся рыбешкой в клюве. Она проглотила рыбку и улетела.

— Эта птица не знает никакой философии, но свой опсон имеет, — показал на нее Менедем.

— Нет, — ответил Соклей.

— Что? Ты слепой? Поймала она рыбу или нет?

— Конечно поймала. Но чем питается крачка? Рыбой, и конечно рыба — это её ситос, основная еда. Если дашь ей ячменного хлеба, это будет её опсон, поскольку ей нужна рыба, а без хлеба она может обойтись.

Менедем задумчиво поскреб в затылке. Потом ещё раз, от души.

— Надеюсь, я не подцепил блох в этой жалкой гостинице. Ладно, ты прав насчет рыбы, для крачки она ситос, а не опсон. Полагаю, сейчас ты скажешь, что это тоже философия.

— Ничего такого я не скажу, просто задам вопрос. — Если Соклею что-то нравилось, так это возможность поиграть в Сократа. — Если старание подобрать правильное слово — это не любовь к мудрости, то что же тогда?

— Ты же не удовлетворишься таким простым ответом как "попытка сказать то, что нужно", так ведь?

— Значит, Гомер всего лишь пытался сказать то, что нужно, по-твоему?

— Гомер всегда говорил то, что нужно, — уверенно заявил Менедем, — и при этом он никогда не слышал о философии.

Соклей хотел поспорить с этим, но решил, что не сможет.

— Он вообще не использует слово "мудрость", не так ли?

— "София"? Дай-ка подумать. — Через мгновение Менедем сказал, — Нет, не так. Он использует его однажды, в пятнадцатой, кажется, песне "Илиады". Но он говорит не о философе, а о плотнике. И "софия" в "Илиаде" означает не абстрактное знание, как сейчас у нас, а владение ремеслом плотника.

— Так тоже можно это понимать, — согласился Соклей, — но вынужден признать, что не тогда, когда говоришь о философии.

— Да. Гомер очень приземлённый поэт. Даже его олимпийские боги приземленные, если ты понимаешь, о чем я.

— Это точно, они ведут себя как кучка злобных македонян, — сказал Соклей, и Менедем рассмеялся. Соклей продолжил уже серьезнее: — Они настолько приземленные, что некоторым людям, питающим любовь к мудрости, трудно в них верить.

Менедем скривился. Соклей не включал себя в число таких людей, но и не исключал. Кажется, он понял, почему Гомер ничего не говорил о философии. Поэт жил очень давно, когда эллины ещё не задавались серьезными вопросами о мире вокруг и не следовали логике, куда бы она ни заводила их. "Мы были невежественны, как варвары, — изумленно подумал он. — И некоторые до сих пор таковы и не хотят меняться".

— Кое-кто говорит, что любит мудрость, но на самом деле любит отравлять жизнь своим ближним, — сказал Менедем и со значением посмотрел на Соклея.

— А кое-кто думает, что, если прадеды верили во что-то, значит это истина, — парировал Соклей. — Если бы мы все так считали, никогда бы не начали использовать железо или даже бронзу, если на то пошло, и алфавит бы выкинули, как несъедобную рыбу.

Братья пристально смотрели друг на друга, и Менедем спросил:

— И что по-твоему случится, если ты заведёшь этот спор с финикийцем или иудеем?

— Ничего хорошего. Ничего приятного. Но они варвары, и не знают иного. А мы эллины. В чем смысл быть эллином, если не пользоваться умом, которым нас одарили боги, какими бы они ни были?

— Думаешь, у тебя на все есть ответ, да?

— Нет, вовсе нет, — тряхнул головой Соклей. — Но я думаю, что нам следует использовать свой ум, чтобы искать ответы, а не полагаться на мнение предков. Они могли ошибаться. По большей части они ошибались. Например, если бы я смог довезти тот череп грифона до Афин, он доказал бы, как они ошибались насчет этого зверя.

— Да, но так ли важны грифоны?

— Сами по себе они не важны. Но ученые мужи в Лицее и Академии посмотрели бы на него и изменили бы свои взгляды. Они не сказали бы: "Нет, мы не верим в то, что говорит нам этот череп, поскольку наши прадеды говорили иное". И это важно, разве не видишь? — Соклей говорил умоляюще, печально размышляя, понял ли его Менедем вообще.