— Эгей! — обрадовался Соклей. — Теперь не придётся отгонять их древками копий или даже мечами. Во всяком случае, я на это надеюсь. Людям не понравится, если станем бить их животных.

— Им же всё равно, когда эти богами проклятые собаки на нас набрасываются, — ответил Телеф. — Небось думают, что это забавно. Как по мне — чума их всех забери.

Но, не считая собак, часть которых продолжала рычать и лаять с безопасного расстояния, что доказывало, что в них и прежде нередко швыряли камни, деревушка была тиха. Соклей покачал головой, сообразив, что это не просто затишье. Больше похоже на то, что все вымерли.

Только возле мёртвой деревни не паслось бы стадо овец. Дома не были бы в таком хорошем состоянии. И дым не курился бы над отверстиями в нескольких крышах.

С другой стороны, когда путники проходили через селение, местные обычно вываливали из домов, глазели, показывали пальцами и обсуждали. До сих пор так всегда бывало в этих краях, как и в Элладе. Но не здесь. Тут всё оставалось безмолвным — кроме собак.

Когда Соклей и его моряки дошли почти до середины деревни, из одного из самых больших домов вышел старик с платком на голове вместо шляпы и оглядел их.

— Да благословят и сохранят тебя боги, мой господин, — произнёс Соклей на лучшем своём арамейском. — Прошу, скажи нам, как называется это место?

Старик долго молча смотрел, не говоря ни слова. Потом ответил:

— Мы здесь не говорим о богах, незнакомец. Мы говорим о едином Боге, подлинном Боге, о Боге Авраама, Исаака и Иакова. Эта деревня зовётся Хадид.

Соклей вздрогнул от изумления.

— Один бог, говоришь? — переспросил он, и старик кивнул. — Это значит я пришёл в земли страны Иудеи?

— Да, это земля Иудеи, — сказал старик. — Кто же ты, незнакомец, если вынужден об этом спрашивать?

Соклей поклонился и отвечал:

— Да пребудет мир с тобой, господин. Я Соклей, сын Лисистрата, с Родоса. В эту землю я пришёл торговать.

— Мир и тебе, Соклей, сын Лисистрата, — выговорил местный незнакомые имена. После ещё одной длинной паузы, он продолжил: — Ты, должно быть, из ионийцев?

— Да, — в этой части света Соклей соглашался быть ионийцем, несмотря на то, что имел дорическое происхождение. — Как зовут тебя, мой господин, если твой раб смеет спросить?

— Я Эзер, сын Шобала, — ответил старик.

— Всё ли в этом месте в порядке? — спросил Соклей. — Нет ли здесь чумы или чего такого?

Брови у Эзера были седые и очень внушительные, нос крючковатый. Когда хмурился, он становился похож на хищную птицу.

— Нет у нас никакого мора. Да не допустит этого единый Бог. Почему ты спрашиваешь?

— Всё здесь очень уж тихо, — Соклей развёл руками, поясняя, что имеет в виду. — И никто не работает.

— Работать? — Эзер, сын Шобала снова нахмурился, ещё более свирепо, чем в прошлый раз. — Ну конечно, сегодня никто не работает. Сегодня шаббат.

— Твой раб молит о прощении, но ему неизвестно такое слово, — сказал Соклей.

— Значит, не у иудея ты выучился этому языку, — ответил Эзер.

Соклей снова припомнил, что следует не склонять голову, а кивать.

— Да, ты прав. Я учился у финикийца. Ты, воистину, очень мудр, — на арамейском лесть выходила очень естественной.

— У финикийца? Я так и знал. — в эти слова Эзер вложил то же огромное презрение к финикийцам, как и Химилкон к иудеям. — Единый Бог повелевает нам отдыхать один день из семи. Это и есть шаббат. Сегодня седьмой день, и вот… мы отдыхаем.

— Понятно. — На самом деле, если Соклей что и понял, так это то, почему эти иудеи не сравнялись с остальным миром, и то, почему они никогда не сравняются. Как же угнаться за своими соседями, если тратишь впустую один день из семи? Чудо, что они вообще все не вымерли. — Как бы моим людям и мне купить тут поесть? — спросил он. — Мы прошли долгий путь. Мы также очень устали.

Эзер, сын Шобала, опять покачал головой.

— Ты ничего не понял, иониец. Соклей, — он старательно выговорил это имя. — Я же сказал, сегодня шаббат. Единый Бог повелевает нам не работать в этот день. Продажа еды — работа. Пока солнце не сядет, мы её делать не можем. Мне жаль, — но в голосе не слышалось ни капельки сожаления. Это звучало гордо.

Химилкон предупреждал, что у иудеев строгие религиозные правила. Теперь Соклей убедился, что тот знал, о чем говорит.

— Может кто-нибудь набрать нам воды из колодца? Надеюсь, у вас есть колодец?

— Есть, но до заката никто не наберет вам воды. Это тоже работа.

— Может, мы наберем сами?

— Да, — кивнул Эзер. — Вам можно, вы не одни из нас.

"И не хотим ими стать", — подумал Соклей. Он задумался, каково было бы жить в стране, где религия так жёстко ограничивает все, что делают люди, и сначала пришел к выводу, что дошёл бы до безумия.

Но затем поразмыслил об этом. Если бы с детства ему говорили, что все эти законы верны и необходимы, разве он не поверил бы в это? Даже в Элладе недалекие люди слепо верили в богов. А здесь, в Иудее, каждый, похоже, верил в их странное невидимое божество. И я бы верил, родись я иудеем, решил Соклей.

Чем больше он об этом размышлял, тем сильнее страшился.

— Спасибо за твою доброту, господин, — поклонился он Эзеру.

— Пожалуйста, — ответил старик. — Ты не виноват, что не один из нас, и не можешь знать и исполнять священные заветы единого бога.

Соклей с изумлением понял, что старик говорит серьезно. Эзер, сын Шобала, гордится тем, что принадлежит к этому крошечному захолустному племени не меньше, чем Соклей тем, что он эллин. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. "Жаль, что я не могу открыть ему глаза на его невежество", — подумал Соклей. С эллинами он порой ощущал ту же потребность, но с собственным народом он мог что-то предпринять. Иногда ему удавалось убедить их в ошибочности их взглядов, но чаще эллины предпочитали цепляться за свои заблуждения, чем принять чужую мудрость.

— О чем вы там болтаете с этим носатым старикашкой? — спросил Телеф.

Выражение лица Эзера не изменилось. Конечно нет, он же не говорит по-гречески, напомнил себе Соклей. И тем не менее…

— Выбирай выражения, когда говоришь о здешних людях. Вдруг кто-то из них знает наш язык.

— Ладно, ладно, — с видимым нетерпением склонил голову Телеф. — Но что происходит?

— Мы не сможем купить еду до заката. Каждый седьмой день они должны отдыхать, и строго выполняют это. Но мы можем набрать воды из колодца, если сделаем это сами.

— День отдыха? Это глупо, — сказал Телеф, что полностью совпадало с мнением Соклея. — Что если бы у них шла война и в этот день нужно было бы сражаться? Они позволили бы врагу перебить их всех?

— Не знаю, — вопрос так заинтриговал Соклея, что он, как мог, перевел его Эзеру.

— Да, мы умрем, — ответил иудей. — Лучше умереть, чем нарушить закон единого бога.

Соклей не стал спорить. Эзер говорил так страстно, как человек, прожигающий свое наследство на гетеру. Но у него хотя бы останутся воспоминания о её объятиях. А что останется у человека, потратившего жизнь на веру в какого-то глупого бога? Ничего, насколько мог судить Соклей. Эта вера могла стоить верующему самой его жизни.

Однако, он не стал говорить об этом Эзеру, сыну Шобала. Иудей дал понять, что и сам это знает, и готов принять последствия. Как может преданность человека богу быть сильнее, чем преданность самой жизни? Соклей пожал плечами. В этом не было никакого смысла.

— Господин мой, где колодец? — в этом вопросе родосец видел смысл. — Нам жарко и хочется пить.

— Зайдите за тот дом и увидите его.

— Благодарю тебя, — поклонился Соклей. Эзер поклонился в ответ. Каким бы безумным он ни был в вопросах веры, в делах человеческих он был вполне вежлив. Соклей перешел обратно на греческий и объяснил своим спутникам, где колодец.

— Я бы лучше выпил вина, — сказал Телеф.

Это была не просто жалоба или не совсем жалоба. Аристид согласно склонил голову.

— Я бы тоже. От воды в чужой стране может и понос приключиться.

Он, конечно, был прав, но Соклей ответил:

— Иногда ничего не поделаешь. Мы в чужом краю, так что время от времени придётся пить воду. Земля тут не гнилая и не болотистая. Значит, вода, скорее всего, хорошая.

— А меня не волнует, хорошая ли вода, — возразил Телеф. — Мне плевать, даже если это вода из реки Хоасп, откуда пьют персидские цари. Я всё-таки предпочёл бы вино.

Здоровье его не интересовало, он беспокоился только о вкусе, да о том, как будет чувствовать себя, выпив вина. "И почему я не удивлён?" — подумал Соклей.

Так же, как эллины, иудеи обложили колодец камнями примерно на локоть в высоту, чтобы туда не падали дети и животные, и накрыли его деревянной крышкой. Когда моряки её сняли, то обнаружили лежащую поперек колодца крепкую ветку с привязанной к ней верёвкой.

— Давайте вытащим ведро, — сказал Соклей.

Они по-очередно принялись за работу. Телеф стонал и ворчал, будто его пытали. Собственно, насколько Соклей мог видеть, Телеф и считал работу пыткой. К тому же, тащить наверх большое ведро с водой нелегко. Соклей задумался, нет ли более легкого способа поднять его, чем поднимать рывками. Если таковой и был, он до него не додумался.

— Готово, — наконец сказал Аристид. Москхион вытащил роняющее воду деревянное ведро, поднес к губам и сделал долгий блаженный глоток, а затем полил водой себе на голову. Соклей не сказал ни слова, когда Телеф и Аристид последовали примеру прежде, чем передать ведро ему. Подняв его из глубокого колодца, они заслужили это право.

— Кажется, вода неплохая, — сказал Аристид. — Она прохладная и сладкая на вкус. Надеюсь, она хорошая.

— Должна быть. — Соклей напился. — Ааах! — Как и остальные, он тоже облил голову. — Ааах! — повторил он. Ощущение бегущей по лицу и капающей с носа и бороды влаги было просто чудесным.

Время от времени он замечал лица в окнах домов из камня и глины, но никто кроме Эзера, сына Шобала, так и не вышел. Соклей помахал, увидев первое из этих любопытных лиц, после чего оно поспешно спряталось.