Аристид это тоже заметил.

— Забавные тут люди, — сказал он. — В греческой деревне на нас бы тут же накинулись. Все хотели бы узнать, кто мы и откуда, и куда направляемся, и какие новости слышали в последнее время. Богатые захотели бы торговать с нами, а бедные попрошайничать. Они бы ни за что не оставили нас в покое.

— Да уж, — согласился Телеф. — И они попытались бы украсть все, что не приколочено, а если приколочено, они бы постарались вытащить гвозди.

Соклей выгнул бровь. Не то чтобы Телеф ошибался. Без сомнения, моряк прав, греки вели бы себя именно так. Но мысль о воровстве как-то слишком быстро пришла ему в голову. Не в первый раз Соклей задумался о том, что бы это могло значить.

Он мог бы поторопиться покинуть Хадид, но хотел купить еду, а Эзер очень ясно дал понять, что до заката это невозможно. Спутники устроились у колодца. Через некоторое время они снова наполнили и подняли ведро, от души напились и остаток вылили на себя.

Телеф начал стаскивать с себя тунику, как сделал бы дома, в Греции. Соклей поднял руку:

— Я уже говорил тебе, не делай этого.

— Так будет прохладнее.

— Здешние люди не любят выставлять напоказ свое тело.

— И что?

— И что? Я скажу тебе, что, о великолепнейший, — Соклей помахал рукой. — Вероятно, ближе, чем в дне пути отсюда, нет ни одного грека. Что мы будем делать, если разозлим этих людей? Если они начнут швырять в нас камни, что мы сможем сделать? Мне кажется, ничего, а тебе?

— Думаю, ничего, — угрюмо ответил Телеф. Хитон остался на нем.

После захода солнца местные вышли из домов. Соклей купил вино, сыр, оливки, хлеб и масло (и постарался не думать в этот момент о масле Дамонакса на "Афродите", надеясь, что Менедему улыбнется удача в попытках избавиться от него). Некоторые задавали вопросы о том, кто он и откуда, и что делает в Иудее. Он отвечал, как мог, на своем хромающем арамейском. Когда сумерки сгустились, в воздухе зазвенели комары. Соклей прихлопнул парочку, но его все равно кусали.

Некоторые из спрашивающих оказались женщинами. Хотя они носили длинные одежды, как и здешние мужчины, лицо, в отличие от респектабельных гречанок, они не прятали. Соклей заметил это ещё в Сидоне. Видеть открытое женское лицо на публике казалось ему почти таким же неприличным, как иудеям — обнаженное тело Телефа.

Он жалел, что не может подробнее расспросить их об обычаях и верованиях. Виной тому был не только и не столько его слабый арамейский. Как Соклей не хотел, чтобы Телеф оскорблял здешний народ, так же он не желал оскорбить их сам. Он вздохнул и подумал, сколько пройдет времени, прежде чем его любопытство возьмёт верх над здравым смыслом.