Глава седьмая

— Как дела твои? — спросил хозяин гостиницы, когда однажды утром Менедем вышел из своей комнаты. Как родосец узнал, его звали Седек-ясон.

— Хорошо, — по-гречески ответил Менедем, а потом повторил на арамейском, из которого успел выучить несколько слов.

Седек-ясон хмыкнул. Его жена Эмастарт улыбнулась Менедему.

— Сколь умные есть ты, — произнесла она на ужасном греческом.

И выпалила ещё пару фраз на арамейском слишком быстро, чтобы Менедем мог разобрать.

— Чего? — переспросил он.

Эмастарт попробовала объяснить на греческом, но ей не хватало слов. Она обратилась к мужу, однако тот был занят, приделывал к скамье новую ножку, и заинтересованности в переводе не выказал. Его греческий был так же плох, и, скорее всего, он бы не справился, даже если бы захотел. Когда муж отказался даже попробовать, Эмастарт начала на него визжать.

— Радуйтесь, — сказал им Менедем и поспешно покинул гостиницу. Он старался проводить там как можно меньше времени. Жена хозяина постоянно с ним неуклюже заигрывала. И его клятва Соклею тут была ни при чём. Он не хотел эту женщину, находил её отвратительной и не хотел, чтобы Седек-ясон решил, что он её хочет и из-за этого попытался его убить.

Хотя солнце встало совсем недавно, день обещал безжалостную жару. Лёгкий ветер задул не с Внутреннего моря, а с гор, что восточнее Сидона. Менедем уже знал, что он приносит жару хуже, чем когда-либо бывала в Элладе.

Он остановился возле пекарни и взял маленький хлеб. Вместе с чашей вина, купленного у первого встречного парня с кувшином, получился неплохой завтрак. К счастью, чаша была небольшая — в отличие от эллинов, финикийцы предпочитали не разбавлять вино, просто пили как есть. А у Менедема от большой чаши неразбавленного вина с утра голова кружилась.

Он шёл по узким, продуваемым ветром улицам Сидона в сторону гавани, к "Афродите". Город уже бурлил. В дни, подобные этому, местные старались сделать как можно больше дел ранним утром и поздним вечером. А в самую жару они запирали свои лавки и спали или отдыхали пару часов. Менедем не привык к такому, но не мог отрицать, что это имело определённый смысл.

Диоклей замахал, едва Менедем подошёл к причалу.

— Радуйся, — окликнул келевст. — Ну, как ты?

— Рад оказаться здесь, — сказал Менедем. — А ты?

— Да в порядке, — сказал Диоклей. — Хотя прошлой ночью Полихарм вернулся на судно без переднего зуба. Драка в таверне, — он пожал плечами. — Никто не вытащил нож, так что не самая страшная. Он был хорошо пьян, но всё хвастался тем, что сделал со своим обидчиком.

— Вот как? — Менедем поднял бровь. — Разве никто не говорил ему не лезть на рожон?

Келевст усмехнулся.

— Полагаю, что нет. Здесь не настолько плохо, чтобы мне пришлось об этом предупреждать. Никто ни разу не пострадал. А обычно я теряю одного-двух человек за торговый рейс.

— Я знаю, — Менедем плюнул в подол туники, чтобы отвести дурную примету. — Да не допустят этого боги, — добавил он.

— Будем надеяться, — согласился с ним Диоклей. — Что ты теперь думаешь делать с дамонаксовым оливковым маслом и остальной провизией, шкипер?

— Забери меня вороны, если знаю, — Менедем театрально воздел руки к небу. — Я надеялся провернуть сделку с этим недостойным мерзавцем Андроником, но этот брошенный содомит не захотел дать достойную цену.

— Все казначеи — подлые шкуры, — сказал Диоклей. — Так всегда было, и, полагаю, всегда будет. Готовы кормить солдат хоть помоями. А чтобы дать, что получше, да потратить лишний обол — это нет. Думают, на чёрством заплесневелом хлебе люди будут сражаться так же, как и на свежем, а то и лучше — от плохой еды становятся злее.

— Каждое слово, что ты сказал, правда, но тут есть и ещё кое-что, — ответил Менедем. — По большей части, каждый обол, не потраченный казначеем на солдат, это обол, который он приберёг для себя.

— О, да. Разумеется, — келевст опустил голову. — Однако, служи я в армии Антигона, я бы поостерегся с такими играми. Если на этом поймает старик Одноглазый — запросто кончишь жизнь на кресте, — он щёлкнул пальцами.

— Ну, тогда пусть Антигон поймает Андроника. Пусть он… — Менедем прервался. Кто-то шёл по пирсу в сторону "Афродиты" — наверняка эллин, поскольку финикийцы не носили туники, оставляющие голыми руки до плеч и ноги до самых колен. — Радуйся, друг! — Менедем повысил голос. — Можем чем-то тебе помочь?

— Это ты тот купец, что на днях приносил в казармы оливковое масло? — спросил незнакомец. Прежде, чем родосец успел ответить, он склонил голову и ответил сам: — Да, конечно же это ты.

— Верно, только ваш грязный казначей не желает иметь со мной дела, — Менедем и не потрудился скрыть обиду.

— Как по мне — пусть этот Андроник хоть свою задницу подставляет как раб-катамит в борделе, — ответил эллин. — Я-то знаю, чем он нас потчует, и я пробовал твое масло, когда ты приходил. Пусть Андроник и не захотел покупать, а я хочу. Сколько просишь за амфору?

— Тридцать пять драхм, — Менедем назвал ту же цену, что и в начале несостоявшегося торга с Андроником.

Он помедлил, ожидая, какое встречное предложение сделает эллин. Гиппоклей, вспомнил Менедем, вот как его зовут. И когда пробовал масло, оно ему очень понравилось. И теперь он не стал торговаться — просто склонил голову и сказал:

— Тогда я возьму две амфоры. Тридцати пяти сиклей хватит?

— Хватит, — Менедем изо всех сил старался скрыть удивление.

— Хорошо, — Гиппоклей склонил голову. — Не уходи никуда. Я вернусь. Пойду возьму деньги и пару рабов, донести амфоры.

И ушёл.

— Так-так, — сказал Менедем. — Это лучше, чем ничего, — он рассмеялся. — Я, конечно, продал бы Андронику гораздо больше двух амфор.

Гиппоклей вернулся меньше, чем через полчаса, в сопровождении двух тощих рабов.

— Вот, приятель, — он протянул Менедему пригоршню звонких сидонских монет. — А теперь я заставлю работать этих ленивых мерзавцев.

Менедем пересчитал сикли. Гиппоклей не пытался его обмануть. На некоторых монетах виднелись надписи угловатой арамейской вязью. Менедему эти буквы ничего не говорили. Но у этого Гиппоклея много серебра.

— Может, ты желаешь и парочку копчёных угрей с Фазелиса? — спросил он. — По два сикля за штуку.

Это было вчетверо больше, чем Соклей заплатил за них в том ликийском городе. Но попробовав кусочек, Гиппоклей склонил голову и купил три штуки. Рабы, кряхтя, подняли амфоры с маслом и потащили следом за ним по набережной, обратно в Сидон.

— Неплохо, — сказал Диоклей.

— Да. Я взял хорошую цену, не сомневайся, — Менедем поднырнул под палубу на корме и ссыпал свою полную горсть серебра в промасленный кожаный мешок. Он только что заработал дневную оплату для команды торговой галеры. Конечно, это не чистая прибыль, угри и масло получены не задаром. И всё-таки, это лучшая его сделка с тех пор, как они остановились в Сидоне.

И Гиппоклей оказался не единственным солдатом, кто, распробовав дамонаксово масло, захотел его купить. Едва наёмник скрылся, как по пристани к "Афродите" подошёл другой офицер. Этому молодцу не понадобилось возвращаться назад за рабом, чтобы унести покупку — он привёл с собой человека. Как и у Гиппоклея, монеты у него были сидонские.

— Я здесь уже целых три года, с тех самых пор, как мы отбили это место у Птолемея, — пояснил он. — Если у меня и оставались какие-то драхмы, я их давно потратил.

— Не тревожься, о наилучший, — успокоил его Менедем. — Я разберусь, сколько сиклей в тридцати пяти драхмах, уж будь уверен.

Соклей мог бы сделать подсчёт в уме. Менедему пришлось использовать фишки на счётной доске. С её помощью он сумел получить ответ почти так же быстро, как и кузен:

— Семнадцать, и ещё половина.

— Звучит похоже на правду, — эллин принялся считать сикли и передавать их Менедему один за другим, — …шестнадцать… семнадцать. — Он протянул родосцу маленькую монетку: — И полсикля, для ровного счёта.

— Большое спасибо, — сказал Менедем. — У меня ещё есть окорока из Патары, если хочешь…

— Дай-ка мне кусочек попробовать, — попросил офицер. Менедем дал. Офицер расплылся в улыбке: — О, клянусь богами, этот поросёнок умер счастливым.

Заплаченной ценой эллин осчастливил и Менедема. Обернувшись к рабу, он добавил:

— Давай, Сирос. Перекинь этот окорок через плечо. Могу я попросить у тебя кусок верёвки, родосец? Бери амфору, и шагай.

— Да, господин, — ответил раб на корявом греческом с арамейским акцентом и, обливаясь потом, поплёлся с корабля вслед за своим хозяином. Раб был меньше ростом и гораздо худее эллина, но гордость не позволила бы хозяину опускаться до тяжёлой работы, когда у него есть раб.

Менедем с Диоклеем смотрели вслед этой парочке.

— Что скажешь? — спросил келевст. — Если бы к нам явился один солдат, я решил бы, что это счастливый случай, и назавтра забыл про это. Но если двое, да прямо с утра…

— Да, — склонил голову Менедем. Взгляд упал на новую пригоршню серебра. — Интересно, сколько ещё мы получим, — и ему пришла в голову новая мысль: — И ещё интересно, не было ли то масло, что подавал Андроник для пробы, из лучших, не то, что на каждый день? Не удивлюсь, если так. И оно всё равно не очень.

— Это знает только он, — ответил Диоклей. — Ну а мы, по крайней мере, узнали, что наше масло именно такое, как мы и обещали.

— Да, я тоже об этом думал, — вздохнул Менедем. — Так трудно от него избавиться, что я и сам уже волновался. От родни получить товар лучшего качества сложнее, но нужно стараться. Иначе кто нам поверит, когда мы вернёмся через год-два?

Диоклей рассмеялся.

— Тут, шкипер, это не имеет значения. Если мы и вернёмся сюда через пару лет, вполне возможно, на месте гарнизона Антигона обнаружим гарнизон Птолемея.

— Да, не могу сказать, что ты не прав, даже и пытаться не стану. Или, возможно, мы узнаем, что люди Птолемея здесь были и Антигон их опять прогнал.

— Может и так, — согласился келевст. — Эти двое будут колотить друг друга, как в панкратионе, до тех пор, пока один уже не сможет уже шевелиться.