— Да, приблизительно. Желаешь прямо сейчас узнать точный счёт, о, наилучший, или сочтёмся завтра? — спросил Менедем. Сам он подозревал, что до завтра у финикийца будет этот точный подсчёт, даст Менедем его, или нет.

— Завтра вполне устроит, — ответил Зимрида. — Рад, что мы с тобой заключили эту сделку, родосец. Обоим нам это выгодно. Ты будешь здесь на рассвете?

— Если и позже, то ненамного, — ответил Менедем. — У меня в гостинице комната — он изобразил, как чешется от укусов клопов.

Зимрида улыбнулся.

— Да, знаю место, где ты остановился, — сказал он, чем Менедема уже нисколько не удивил. — Скажи, а Эмастарт пытается затащить тебя в свою постель?

Услышав это, Менедем усомнился, есть ли во всём Сидоне хоть что-то, о чём неизвестно Зимриде. — Ну, собственно, да, — признал он. — Только кто же мог тебе об этом сказать?

— Никто. Я не знал, наверняка — нет, — объяснил Зимрида. — Но я и не удивлён. Ты не первый, полагаю, и не последний, — и он стал спускаться по сходням, постукивая своей палкой на каждом шагу.

— А почему муж не осчастливит её? — спросил Менедем. — Тогда ей не пришлось бы изображать шлюху.

Неужто я это сказал? — удивился он. — Как много жён я сам соблазнил при живых мужьях? Ему и не сосчитать. Возможно, Соклей и мог бы назвать точную цифру, Менедем не удивился бы, узнав, что кузен ведёт счёт. Но разница тут простая — Менедем жену трактирщика не хотел. Он и припомнить не мог, когда в последний раз к нему приставала женщина, которая его интересовала бы ещё меньше.

— Почему? — удивился Зимрида. — Ты разве её не видел? Вот тебе и ответ. А я скажу тебе ещё кое-что, мой господин. Через две двери от гостиницы живёт горшечник с приветливой и хорошенькой юной женой. Она даже приветливей, чем он думает.

— В самом деле? — спросил Менедем. Зимрида, сын Лули, кивнул. По мнению Менедема, чтобы женщина сочла Седека-ясона привлекательным, она должна быть приветлива до безумия, однако у женщин особенный вкус.

— Хорошего дня, — попрощался Зимрида. — Я завтра приду сюда с серебром, рабами и ослами, заберу масло, — и он удалился по пирсу.

— Неплохо, шкипер, — сказал Диоклей, когда сидонец уже не мог их услышать. — Совсем не плохо, по правде сказать.

— Да, — согласился Менедем. — Куда лучше, чем я надеялся. Мы и в самом деле избавляемся от дамонаксова масла. Я так рад, сильнее чем Сизиф, если бы тому не пришлось больше катить в гору свой камень.

— Понимаю, — сказал келевст. — Теперь остаётся одна проблема — заплатит ли он нам как обещал?

— Ты же видел всё то золото, что он носит, — возразил Менедем. — Я уверен, он может себе это позволить. И он не пускал пыль в глаза, не старался нас впечатлить, как сделал бы жулик. Одежда на нём из прекрасной шерсти, и заметно поношенная. Не просто взята взаймы, чтобы показаться богаче, чем есть.

— О, нет. Я не это имел в виду. Я уверен, ты прав, заплатить он может. Но не попытается ли нас как-то надуть? С этими варварами никогда нельзя знать наверняка… да и с эллинами, если уж на то пошло.

— Хотел бы я сказать, что ты ошибаешься, — ответил ему Менедем. — Что ж, посмотрим.

Диоклей указал куда-то в начало пирса.

— Гляди-ка, что это за тип идёт к нам, и чего ему от нас надо? Надеюсь, не наших денег?

— Готов поспорить, он чем-то торгует, какой-то едой. Взгляни на здоровую плоскую корзину, что он несёт. Дома, в Элладе, я постоянно видел разносчиков с такими корзинами, — сказал Менедем. — Внутри может быть жареная рыба, или певчие птички, или, скорее всего, фрукты. На что поспорим, что там у него изюм или фиги, или ещё что-то вроде?

Прежде, чем они это выяснили, пришлось подождать. Разносчик останавливался возле каждого корабля на пристани. Название своего товара торговец выкрикивал на арамейском, и Менедем не мог его разобрать. Увидев на борту акатоса эллинов, этот тип перешёл на греческий:

— Финики! Свежие финики!

— Финики? — спросил Менедем, и финикиец кивнул. — Свежие финики? — разносчик опять кивнул и протянул им корзину.

— Так-так, — сказал Диоклей. Ну разве это не интересно?

— Действительно, — согласился Менедем. — Соклей был бы просто в восторге. Я сомневаюсь, что он хоть раз видел финик.

На Родосе росло мало финиковых пальм. Менедем видел их на Кикладах, слышал, что они встречаются и на Крите. Но нигде в Элладе финиковые пальмы не плодоносили — климат там недостаточно тёплый для созревания. Все финики, попадавшие к эллинам из Финикии или Египта, были высушены на солнце, как изюм или фиги.

— Желаешь? — поинтересовался разносчик.

— Да, желаю, — ответил Менедем и обратился к Диоклею: — Мы не сможем довезти их до Родоса, но хоть будет, о чем поговорить.

— По мне — так звучит неплохо, — сказал келевст. — Я всегда рад чему-нибудь новому.

Они купили по горсти фиников за обол. Сладкий вкус привел Менедема в восторг. Он довольно часто ел сушеные финики. Они стоят дороже фиг, но Сикона это не останавливает. Не останавливало. Теперь, когда Бавкида грызёт его за каждый обол, — нет, за каждый халк — кто знает, смеет ли повар покупать их.

Менедем вздохнул. После отплытия с Родоса он был слишком занят, чтобы думать о второй жене отца. Потому он так радовался, когда кончилась зима, и установилась хорошая погода. Мысли о Бавкиде могли довести только до беды.

Пытаясь выбросить её из головы, он спросил разносчика:

— А ты и сушёные финики продаёшь?

Этот финикиец почти не понимал греческий. Менедему пришлось несколько раз повторять, указывая на солнце, прежде, чем торговец понял, о чём шла речь. Когда понял — опять закивал:

— Продаю иногда, — однако, выражение лица у него стало презрительным. — Сушёные финики — это для слуг, для рабов. А вот свежие финики — правильная еда, хорошая.

— Правильно ли я понял его слова? — спросил Диоклей, когда разносчик перешёл к следующему причалу. — Выходит, мы в Элладе едим то, что здесь рабы? Мне нравятся сушеные финики. Слаще них разве только мёд. Но теперь не знаю, захочу ли ещё их есть.

— Ничего не поделаешь, — сказал Менедем. — Как я и говорил, свежие финики не перенесут дороги в Элладу, как и свежий виноград.

— Возможно и не перенесут, — согласился келевст. — Но меня все равно раздражает, что финикийцы шлют нам свои отбросы, а лучшее оставляют себе. Даже этот жалкий разносчик с дешёвой корзинкой, и тот продаёт нечто, чего никто в Элладе не может иметь. Это несправедливо.

— Может и несправедливо, но что тут поделаешь, — заметил Менедем. — Свежесть есть свежесть, что с фигами, что с юными мальчиками, и не сохранить ни тех, ни других. Мальчики покрываются щетиной, а фиги покрываются плесенью, никому этого не изменить.

— Что-то должно быть, — настаивал Диоклей.

Менедем рассмеялся. Они часто спорили так с Соклеем. Разница только в том, что Соклей хорошо знал логику и умел направлять обсуждение в нужное русло. Диоклей этого не умел, как и сам Менедем. Когда он выяснял что-то с кузеном, это было не важно. Теперь всё было иначе, и он ощутил потерю.

Он подумал о том, как там сейчас Соклей среди варваров, которые не только не понимают логики, но возможно ни разу о ней и не слышали.

— Бедняга, — пробормотал Менедем. Если что-то и могло свести Соклея с ума, так это люди, не умеющие ясно мыслить.

Соклей сидел в гостинице у Итрана и пил вино, закусывая свежими финиками и жареным нутом, обжаренном в масле с тмином. Вино было не слишком хорошее, зато крепкое, а финикийцы, как и иудеи, его не разбавляли. Соклей пил только вторую чашу, но голова уже начинала кружиться.

Аристид с Москхионом, взяв часть своей платы, отправились в бордель. Черёд Телефа настанет, когда хоть один из них вернётся. Похоже, моряки с "Афродиты" считали, что Менедем их прибьёт, если они хоть на минуту оставят Соклея одного. Он пытался убеждать их, что это нелепо. Они не обращали внимания на его изящную логику.

Жена Итрана, статная женщина по имени Зильфа, с кувшином подошла к Соклею и Телефу.

— Ещё вина, господа? — спросила она по-арамейски. На греческом Зильфа не говорила.

— Да, спасибо, — ответил Соклей на том же наречии. Когда она налила ему полную чашу, Телеф тоже подал свою и получил обратно наполненной. Его, в отличие от Соклея, мысль о постоянном употреблении неразбавленного вина нисколько не беспокоила.

Телеф проводил Зильфу взглядом.

— Вот шлюха — прийти сюда, болтать с нами и даже не потрудиться прикрыть лицо.

Соклей покачал головой.

— Это наш обычай, не их. Ей незачем ему следовать. По-моему, она вполне достойная женщина.

— Более чем, — согласился Телеф. — Клянусь, в постели она та ещё штучка. Итрану повезло. Я бы лёг с ней охотнее, чем с какой-нибудь шлюхой, которая словно дохлая.

— Будь любезен, придержи свои грязные измышления, — сказал Соклей. — Разве ты не заметил, что она обращает внимание только на мужа? Из-за тебя нас вышвырнут из гостиницы, а то и чего похуже, если ты станешь обходиться с ней как с доступной женщиной, коей она не является.

— Ничего у меня с ней не было. Я ей ничего не сделал. И не собираюсь, — возмутился Телеф. Но выпил он много, и потому не мог не высказать своё мнение: — А я не единственный, кто постоянно на неё косится, это все знают, — он бросил многозначительный взгляд на Соклея.

— Я? Ты говоришь обо мне? А ну прекрати, мерзавец! — Соклей завопил так громко, что Зильфа, обычно не обращавшая внимания на разговоры на греческом, с удивлением оглянулась.

Соклей изобразил для неё улыбку. Она нахмурилась. Но поскольку ни он, ни Телеф не вытаскивали ножей и не замахивались стульями, она успокоилась и ушла заниматься своими делами.

— Ха! — в голосе Телефа слышалось отвратительное ехидство. — Я послал стрелу прямо в цель. Менедем на твоем месте уже знал бы, что у неё под платьем. Раз она показывает лицо, легко покажет и всё остальное, стоит лишь захотеть.

— Да заткнёшься ты наконец? — Соклею хотелось крикнуть, но он понизил голос до сердитого шёпота, чтобы опять не привлечь внимание Зильфы. — Повторяю, ходить с непокрытым лицом здесь — совсем не то, что в Элладе. Кроме того, что доведёт меня до смерти быстрее, чем попытка соблазнить жену трактирщика?