— Менедема всё это не волновало бы, — ответил Телеф. — Он бы думал только о том, как получить своё. — Он был, без сомнения, прав. И говорил с восхищением. Но то, о чём Телеф говорил с похвалой, для Соклея заслуживало порицания. Моряк добавил: — Проблема может возникнуть только если ты ей не нравишься. Если нравишься — тогда тебе повезло.

— Это говорит лишь о том, сколько, а вернее, как мало ты знаешь, — сказал Соклей. Женщины, которых Менедем соблазнял, не жаловались и не выдавали его своим мужьям. Обычно он сам выдавал себя, безумно рискуя, чтобы получить желаемое. Ему повезло, что ушёл целым из Галикарнаса и из Тарента.

— Сдаюсь, — ответил Телеф. — Но скажи мне, что выгонишь её из своей постели, если она там окажется. Ну давай, попробуй, скажи.

— Этого не случится, так что и говорить не о чем. Гипотетические вопросы иногда полезны, но этот к ним не относится.

Как он и надеялся, умное слово заставило Телефа задуматься. Прежде, чем моряк снова завёлся, в гостиницу вошёл удовлетворённо ухмыляющийся Аристид. Телеф заглотнул остаток вина и поспешил прочь. Аристид опустился на освободившийся стул.

— Радуйся, — сказал он Соклею.

— Радуйся, — ответил тот. Когда Телеф возвратится, он станет шаг за шагом описывать то, что делал. Аристид не страдал таким пороком и удовлетворился тем, что сел и принялся присматривать за Соклеем. Чтобы не поощрять его делать что-то ещё, Соклей полуобернулся от него, потягивая вино.

Это значило, что его взор переметнулся к Зильфе. Интересно, какая она в постели, — подумал он. Ему не впервые приходил в голову этот вопрос. И на Телефа он не в последнюю очередь обозлился за наблюдательность. Если этот моряк заметил любопытство Соклея (это слово казалось ему безопаснее, чем "желание"), тогда значит и Зильфа заметила? Или, что ещё хуже, Итран?

Он наверняка знает, что жена у него приветливая и симпатичная, — думал родосец, — и, поскольку они не укрывают своих женщин от мира, как мы, должен понимать, что её могут желать и другие мужчины. Моё восхищение ею не должно его раздражать — до тех пор, пока я только любуюсь, и ничего более.

Соклей опустил голову. Да, эта логика не лишена смысла. Проблема только в одном — когда речь заходит об отношениях мужчин и женщин, логика первой отправляется коту под хвост. Если Итран застанет его глазеющим на Зильфу, этот иудей может взревновать не хуже эллина, поймавшего мужчину, глазеющего на его жену.

И снова Соклей ощутил, что ещё сильнее хочет узнать, насколько Зильфа склонна к супружеской измене. Может, все от того, что у него давно не было женщины, и визит в бордель поможет исцелиться. А может и нет. Он начал понимать, чем привлекает эта игра Менедема. Одна женщина, желающая тебя, стоит нескольких, ложащихся под мужчину лишь потому, что у них нет выбора.

Его брат всегда настаивал, что это правда, и Соклей насмехался над ним. Но сейчас он понял, что Менедем хотя бы отчасти знал, о чем говорит. И мало какое из открытий встревожило его сильнее.

Его глаза снова обратились к Зильфе, и рассерженный Соклей заставил себя отвернуться. Знает ли она, о чем он думает? Если да, что она думает? "О, боже, ещё один постоялец собирается выставить себя дураком?" Или "Он хочет меня. Хочу ли я его?"

Как узнать? Соклей нахмурился и сжал кулаки. Без сомнения, он уже готов пойти по пути Менедема.

— Нет, — пробормотал он.

— Что "нет"? — переспросил Аристид.

— А, ничего. Не обращай внимания, — поспешно ответил Соклей и глотнул вина. Его уши горели. Как узнать, не рискуя при этом головой? Такой вариант вопроса нравился ему куда больше. Он не станет искушать судьбу, как Менедем.

Соклей почувствовал себя лучше, но ненадолго. Не будь он обучен избавляться от собственных заблуждений, возможно, удовлетворение продлилось бы дольше. А так ему пришлось задуматься о том, как вообще узнать, что он хочет. Мужчина, желающий женщину, редко мыслит здраво.

— Не в обиду, но может тебе пойти и взять женщину? — предложил Аристид. — Девочки в борделе за углом довольно приветливы, ну или делают вид.

Если бы он не добавил последнюю фразу, может, Соклей бы и согласился. А так он лишь напомнил о разнице между купленным и отданным добровольно.

— В другой раз.

— Они тут странные, знаешь? — продолжил Аристид. — Наши женщины палят волосы между ног или сбривают, как ты бреешь лицо.

Соклей дёрнул себя за бороду и возразил:

— Я не брею лицо.

— Ну, как ты брил бы, если бы захотел, — смутился моряк. — А здешние шлюхи не бреют свои заросли и не палят, просто позволяют им расти. На мой вкус, это выглядит забавно.

— Думаю, да, — согласился Соклей. Некоторые мужчины сочли бы отличие возбуждающим, другие — отвратительным. Кажется, Аристид был близок к этому чувству. Сначала Соклей посчитал, что для него это не имело бы значения. Потом он представил Зильфу с треугольником волос между ног. Мысль возбудила его сильнее, чем он ожидал, но потому ли, что он представил волосатые потайные места вообще или потайные места Зильфы, понять он не мог.

— Приветствую тебя, господин, поприветствовала Зильфа, другого постояльца, вошедшего в гостиницу.

— Радуйся, — ответил тот по-гречески. Человек ненадолго задержался в дверях, ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку. Увидев Соклея и Аристида, он замахал: — Радуйтесь, родосцы, — и направился к их столу.

— Радуйся, Гекатей, — ответил Соклей. — Всегда приятно поговорить с эллином.

Аристид, похоже, не разделял его мнения. Моряк поднялся на ноги:

— Увидимся позже, молодой господин. Уверен, ты будешь здесь, когда я вернусь.

Он ушел до того, как Гекатей успел вспорхнуть на стул.

"Вспорхнуть" — подходящее слово, подумалось Соклею. Гекатей из Абдеры, полиса на южном побережье Фракии, походил на птицу: тощий, остролицый, шустрый.

— Как дела? — спросил он Соклея на ионическом греческом с сильной примесью аттического. Дорический акцент Соклея отличался тем же, и потому эти двое понимали друг друга лучше, чем их менее образованные и повидавшие мир соотечественники.

— Спасибо, хорошо.

— Чего желаешь, господин? — спросила Гекатея подошедшая Зильфа.

— Вино. Хлеб. Масло, — ответил он на очень плохом арамейском.

— И мне хлеба и масла, — сказал Соклей.

Когда Зильфа ушла, Гекатей вернулся к греческому.

— Завидую тебе, ты действительно говоришь на их языке. Я не думал, что он мне понадобится, когда начал путешествие по Иудее, но тут так мало эллинов, что пришлось начать учить эту ‘арабарщину. — Изредка, но только изредка, он глотал согласные на ионийский манер.

— Я говорю не так хорошо, как хотел бы.

— Мои исследования продвигались бы легче, если бы я мог издавать это забавное хрюканье, но, похоже, я справляюсь и без этого.

Зильфа вернулась с едой и вином. Обмакнув темный хлеб в оливковое масло, Соклей произнес:

— Кстати о зависти, о наилучший. Ты не представляешь, как я завидую тебе. Я по пути должен продавать и покупать. Я не могу путешествовать только из любви к мудрости.

Соклей завидовал и богатству, позволявшему Гекатею из Абдеры поступать именно так, но умолчал об этом, поскольку считал первое более важным.

Гекатей пожал плечами.

— Когда я был в Александрии, то заинтересовался иудеями. Они такие необычные, — он закатил глаза. — И тогда я решил приехать сюда и узнать все сам.

— Тебе повезло, что люди Антигона не приняли тебя за шпиона Птолемея.

— Вовсе нет, мой дорогой друг, — тряхнул головой Гекатей. — Для меня написали письмо, где сказано, что я почитатель мудрости и путешествую лишь ради того, чтобы лучше узнать мир, в котором живу, и потому простым солдатам нельзя меня трогать.

— И оно сработало, когда ты добрался до границы? — спросил Соклей.

— Конечно, нет. Ясное дело, меня схватили, пытали и распяли, — ответил Гекатей. Соклей кашлянул и залился краской. Он и сам умел быть саркастичным, но в Гекатее из Абдеры встретил достойного соперника. Старший путешественник смягчился: — По правде говоря, офицеры Антигона были довольно услужливы. Насколько я слышал, Антигон и сам ученый человек.

— Полагаю, да, — сказал Соклей. — Я знаю, что Птолемей таков. Но вот в чем я совершенно уверен — так это в том, что не хотел бы рассердить ни одного из них.

— Не могу с тобой спорить, — согласился Гекатей. — Опять же, слабым лучше не попадать в лапы сильных. Так было со времён сотворения богами мира, если боги существуют, и так будет, пока люди остаются людьми.

— Хорошо, что ты сказал это по-гречески, и здесь не было Итрана, — заметил Соклей. — Если иудей услышит "если боги существуют", беды не оберешься. Они принимают свое невидимое божество очень, очень серьезно.

— Должен признать, ты прав. Так и есть, насколько я смог понять.

— Расскажи мне побольше, прошу тебя. Знания для меня, как еда и вода. Хотел бы я иметь возможность делать то, что делаешь ты.

"Хотел бы я не заботиться о том, как заработать себе на хлеб", вот что на самом деле он имел в виду. Вероятно, семья Гекатея в Абдере владела бескрайними землями или какими-то другими богатствами, если он мог проводить жизнь в путешествиях и исследованиях.

Улыбка Гекатея показалась Соклею снисходительной, но насмешка быстро исчезла. Что может быть приятнее, чем искренний интерес к тому, чем ты занимаешься?

— Как я говорил тебе в прошлый раз, эти иудеи пришли сюда из Египта.

— Да, я помню, — подтвердил Соклей. — Ты говорил, их заставила уйти какая-то хворь.

— Верно, — снова улыбнулся Гекатей, уже безо всякого превосходства. — Ты внимательно слушал, как я вижу.

— Конечно, о наилучший. Неужели ты сомневался?

— Честно говоря, да. Когда узнаешь, как мало люди интересуются прошлым и его влиянием на настоящее, приходишь к выводу, что подобные вопросы волнуют тебя одного. Ошибиться в этом — приятный сюрприз.

— Ты нашел меня. Пожалуйста, продолжай.

— С радостью. — Гекатей глотнул вина и собрался с мыслями. — Когда в Египте разразилась та чума, люди верили, что её наслало какое-то божество.