— Ладно. Не знаешь, когда вернётся Филодем?

Менедем покачал головой.

— Могу только предположить, что он, дядя Лисистрат и Соклей вернутся вместе, и пара рабов будет освещать им путь.

— Наверное, — согласилась Бавкида. — Мне нужно поговорить с ним о Сиконе. Что за наглец, можно подумать, он тут не раб, а хозяин!

Она старательно хмурилась, и между бровями появилась вертикальная линия.

Её гримаска заворожила Менедема. Впрочем, как всегда. Поскольку они жили в одном доме, она не покрывала себя, как полагается порядочной женщине в обществе мужчин. Видеть её неприкрытое лицо было почти так же волнительно, как обнаженное тело.

Ему пришлось напомнить себе, что нужно слушать, что она говорит.

У них с отцом и так достаточно поводов для ссор, он не хотел добавить к списку соблазнение его жены. За такое отец может и убить.

Точнее, большая его часть не хотела добавлять. Та, что хотела, зашевелилась. Он жёстко велел ей утихнуть — не хватало только, чтобы Бавкида это заметила.

— Сикон — гордый человек, — сказал он. Разговоры о кухонных ссорах помогут отвлечься. — Может, с самого начала лучше было бы попросить его внимательней относиться к расходам, чем вламываться сюда с приказами. Это его злит.

— Он раб, — повторила Бавкида. — Когда жена хозяина отдает ему распоряжение, он должен слушаться, или пожалеет.

В теории она была права, но на практике рабы, обладавшие особыми навыками или талантами — как Сикон — пользовались почти такой же свободой, как граждане. Если Бавкида этого не знала, значит, до замужества она вела беззаботную жизнь. Или её родители из тех, кто относится к рабам как к животным или говорящей мебели. Такие встречались.

— Сикон здесь уже давно, а мы до сих пор процветаем и едим не хуже тех, у кого больше серебра.

Бавкида нахмурилась сильнее:

— Дело не в этом. А в том, что, если я говорю ему, что делать, он должен исполнять.

«Так это философский диспут, вон оно что, — понял Менедем. — На моем месте вполне мог быть Соклей. Я веду философскую дискуссию с женой отца, когда хочу просто нагнуть её и.»..

Он потряс головой. Бавкида гневно взирала на него, посчитав, что он с ней не согласен. В общем-то, так и было, но в данный момент он не соглашался сам с собой.

— Ты должна понять, что ничего не добьёшься, прямо нападая на него. Если пойдешь на уступки, может, уступит и он.

— Возможно, — в голосе жены Филодема отсутствовала убежденность. — Но я думаю, он просто считает, что какая-то дурочка пытается им командовать, и ему это не нравится. Ну что ж, тем хуже для него.

Может, она и права. Ни один эллин не захочет подчиняться приказам женщины. Сикон не эллин, но он мужчина, и в некоторых вопросах мнения эллинов и варваров сходятся.

— Я уже говорил с ним, — сказал Менедем. — Хочешь, попробую ещё раз? Если повезет, я заставлю его понять. Или хотя бы запугаю.

— Мне это не удалось, но, с другой стороны, я всего лишь женщина, — едко заметила Бавкида. Однако, через мгновение её лицо осветилось надеждой: — Ты попробуешь? Я буду так благодарна.

— Конечно, попробую, — пообещал Менедем. — Никому не охота вечно слушать ругань. Сделаю все, что в моих силах.

«Может, я буду втихаря давать Сикону серебро, и мы будем питаться по-прежнему, но Бавкида увидит, что денег на хозяйство расходуется меньше. Может сработать».

— Большое спасибо тебе, Менедем! — с сияющими глазами сказала Бавкида и от избытка чувств обняла его.

На мгновение его руки сомкнулись вокруг нее. Он продержал её ровно столько, чтобы почувствовать, какая она спелая и сладкая и, может, чтобы она ощутила, как пробуждается его естество. Затем они отпрянули друг от друга, будто обожглись. Они были не одни. В таком богатом доме никто не мог рассчитывать на уединение — рабы видели или могли видеть всё, что происходит. Короткое дружеское объятие вполне допустимо. А что-то большее? Менедем снова тряхнул головой.

— Пожалуйста, поговори с ним поскорее, — попросила Бавкида.

Обнимая его, она думала лишь об этом или тоже обставляла все так, чтобы слугам не о чем было рассказать Филодему? Менедем не мог её спросить.

— Конечно, — ответил он и отвернулся. Шаги Бавкиды удалились к лестнице, ведущей на женскую половину. Сандалии зашлёпали по ступеням. Менедем не мог проводить её взглядом и пошел в кухню, вести ещё один тщетный разговор с Сиконом.

— Доброго дня, мой повелитель, — произнес Соклей на арамейском. Свободнорождённый грек, он бы никогда и никого не назвал бы «повелителем» на греческом. Но язык, на котором говорили в Финикии и прилежащих землях, да и вообще, там, где когда-то простиралась империя персов до того, как до нее добрался Александр Великий, был более цветистый и изысканно-вежливый.

— И тебе доброго дня, — ответил Химилкон из Библа на том же языке. Сколько себя Соклей помнил, этому финикийцу в Родосе принадлежал склад около гавани. Серебряные нити только-только начали вплетаться в его черную курчавую бороду, а в ушах поблескивали золотые кольца. — Твоё произношение значительно улучшилось, по сравнению с тем, когда ты начал заниматься пару месяцев назад. Теперь ты также знаешь и намного больше слов.

— Твой слуга покорно благодарит тебя за помощь, — ответил Соклей.

Темные глаза Химилкона блеснули, когда он одобрительно кивнул. Соклей ухмыльнулся — он верно запомнил нужное выражение.

— Скоро открывается мореходный сезон.

— Я знаю, — Соклей склонил голову в знак согласия: заставить себя кивать вызывало у него не меньшую сложность, чем Химилкону привыкнуть к жестам греков, — осталось меньше месяца до весеннего равноденствия.

Последние два слова Соклей произнес по-гречески, поскольку он не знал как это сказать на арамейском.

Химилкон тоже ему не подсказал: уроки купца носили чисто практический характер. С известной долей везения Соклей сможет объясниться, когда «Афродита» доберётся до Финикии. Проблема в другом — он сомневался, сможет ли он сам понять кого-то ещё. Когда он высказал свои сомнения вслух, Химилкон рассмеялся.

— А что ты скажешь, если возникнет затруднения?

— Прошу, мой повелитель, говори помедленнее.

Эту фразу Соклей заучил одной из первых.

— Хорошо. Очень хорошо, — Химилкон снова кивнул. — Мои соотечественники захотят получить твои деньги и сделают всё, чтобы ты понял их.

— Охотно верю, — Соклей перешел на греческий. Он уже вёл торговлю с финикийскими купцами во множестве городов Эгейского моря и знал, что они весьма упорно гонятся за прибылью. Как и он сам, потому то Соклею было проще вести дела с ними, чем большинству греков. — Но как быть с иудеями?

— Ах, они. — Химилкон выразительно пожал плечами и на гортанном греческом продолжил, — я по-прежнему считаю, что ты сумасшедший, раз хочешь иметь с ними дело.

— Почему? — спросил Соклей. — Лучший бальзам делают в Энгеди, а ты говоришь, что это в земле иудеев. Думаю, что я смогу получить лучшую цену у них, а не у финикийских посредников.

— Денег, скорее всего, ты заплатишь меньше, — согласился Химилкон, — но вот проблем получишь немало. Вот это я обещаю.

Соклей пожал плечами.

— В этом всё и дело, я имею в виду, торговец превращает проблемы в деньги.

— Точно. Верно подмечено. Я это запомню и напомню себе, когда придется вести дела с особенно неприятным греком. И таких много, клянусь богами.

— Много? — переспросил Соклей, и финикиец кивнул. Разве это не забавно? — подумал он. Варвары нас раздражают, но кто бы мог вообразить, что они относятся к нам так же? Да уж обычай — царь всего. По этому поводу Геродот цитировал Пиндара.

— Боги да хранят тебя в пути. Пусть ветры будут попутными, море спокойным, а бывшие полководцы Александра не станут воевать поблизости от тебя, — пожелал Химилкон.

— Да будет так, — согласился Соклей. — По всей видимости, Антигон крепко держит Финикию и окрестные земли. Не думаю, что Птолемей может надеяться отобрать её, как бы ни складывалось их противостояние на остальном побережье Внутреннего моря.

— Надеюсь, ты прав, мой повелитель, — ответил Химилкон на арамейском. — Затопчет ли слон льва или лев свалит слона, мышь, оказавшаяся в гуще их битвы, всегда проигрывает. Мы будем продолжать урок или ты хочешь закончить?

— Я хотел бы закончить, если так будет угодно моему повелителю, — также на арамейском ответил Соклей.

Химилкон хлопнул в ладоши и улыбнулся:

— Отличное произношение. Будь у меня ещё полгода, я сделал бы из тебя истинного торговца из Библа, чума меня забери, если я лгу.

— Благодарю тебя, — ответил Соклей, понимая, что это комплимент. Грек попытался представить себя сыном народа, не знавшего философии. «Что бы я делал? Как не сошел бы с ума? А может, я бы и не узнал, что чего-то лишён? Слепец с рождения не тоскует по красоте заката».

Он поднялся и вышел из ветхого склада финикийца. Снаружи стоял кариец Хиссалдом, раб Химилкона, и жевал кусок черного хлеба.

— Радуйся, о наилучший, — сказал он по-гречески.

— Радуйся и ты, — ответил Соклей и перешел на арамейский: — Ты понимаешь этот язык, Хиссалдом?

— Немного, — также на арамейском ответил раб. — Химилкон иногда его использует. Греческий проще.

Вероятно, это означало, что греческий ближе к его родному карийскому. Хотя, Соклей не был уверен. Родос недалеко от побережья Карии, и родосцы веками вели дела с карийцами, но в местный греческий диалект проникла лишь горстка карийских слов. Мало кто из родосцев говорил на языке ближайшего варварского соседа, и он сам не из их числа. Но всё больше карийцев говорили по-гречески наравне со своим языком или совсем переходили на него.

«Теперь, когда Александр завоевал Персию, всему миру придется выучить греческий», — подумал Соклей. Заменит ли через несколько поколений его язык не только местные языки вроде карийского и ликийского, но и персидский и арамейский? Почему бы и нет?