И тут же сам посмеялся над собой. Происходящее ему слишком нравилось, чтобы переживать о возможных насмешках брата.

— Пойдем дальше, — сказал он, слегка задыхаясь. — Не останавливайся.

— Я и не собирался, дорогой мой, — ответил Гекатей из Абдеры. — Я только хотел вытряхнуть камушек из сандалии. Храм иудеев прямо за углом.

"Я должен быть на рыночной площади, продавать, что смогу, — подумал Соклей. — Но Менедему известно, что помимо этого я собирался изучать иудеев. Брат уж точно не стал бы возражать, если бы вдали от рыночной площади меня удерживала хорошенькая жена трактирщика. Именно так он сам развлекался бы в Иерусалиме. И если я нахожу удовольствие в другом, придется ему смириться с этим".

Соклей вместе с Гекатеем завернул за угол и остановился.

— Это храм? — спросил он, не в силах скрыть разочарования.

— Боюсь, что так. Не слишком впечатляет, да?

— Честно говоря, нет. — Соклей привык к колоннадам, архитравам, резным и расписным фризам, отличавшим священное место в мире эллинов. В полисах побогаче святилища строились из сверкающего мрамора, городам победнее, либо тем, где рядом не водилось более приличного камня, годился известняк. Он даже слышал о храмах, где вместо колонн ставили стволы деревьев.

Финикийцы поклонялись своим богам иначе, чем эллины. И тем не менее, как Соклей мог видеть в Сидоне, они попали под влияние эллинской архитектуры, и снаружи их святилища выглядели весьма похоже на те, что можно найти повсеместно от Сиракуз до Родоса. То же можно сказать и о других варварах вроде самнитов, карийцев и ликийцев.

Но только не об иудеях. Увидеть этот храм в северном углу Иерусалима — все равно что получить пощечину: он напомнил, как далеко сейчас Соклей от дома. Территорию храма ограждала каменная стена. Не самая мощная, но и далеко не самая слабая. Смеясь, Соклей сказал:

— Я думал, это часть крепостной стены.

— О нет, о наилучший, — тряхнул головой Гекатей из Абдеры и указал на холм на северо-западе. — Крепость вон там, окружает дворец наместника.

Соклей вытянул шею.

— Вижу. Она хорошо расположена, если между наместником и иудеями случится какая-нибудь ссора, он со своим гарнизоном будет иметь преимущество.

— Эммм… да, — согласился Гекатей. — Я не думал об этом в таком ключе, но ты совершенно прав. Дворец, конечно же, существует с персидских времён, и значит, великие цари тоже волновались из-за иудеев ещё в те дни. Интересное наблюдение.

— Действительно. Сколько лет храму?

— Построен так же в персидские времена. Но, предположительно, он находится на месте более древнего, стоявшего тут ещё до разграбления Иерусалима, — Гекатей горестно пожал плечами: — До прихода персов здешняя история весьма смутна, если не хочешь верить во все эти дикие выдумки про царицу Семирамиду и такое прочее.

— Да уж, поверить в них непросто, — согласился Соклей. — Трудно по-настоящему разобраться в истории, когда пытаешься исследовать времена слишком давние, чтобы можно было расспросить людей, принимавших участие в тех событиях.

— Истинно так. Истинно так. А ты в этом разбираешься, как я посмотрю.

— Пытаюсь. — Соклей понял, что старший товарищ принимает его за простого торговца и не более. С некоторой резкостью он сказал: — Может, мне и приходится продавать и покупать, чтобы заработать на хлеб. Но, о великолепнейший, я не какой-то невежда. Я учился в афинском Лицее у великого Теофраста. Может, мне не настолько повезло, и я не могу посвящать исследованиям все свое время, — он посмотрел на своего компаньона с откровенной завистью, — но я делаю все, что возможно.

Гекатей из Абдеры кашлянул и покраснел, как застенчивый юнец, впервые услышавший похвалу своих обожателей. — Прошу простить меня, дорогой. Поверь, я не хотел тебя оскорбить.

— Я верю тебе. — Проблема заключалась не в этом, а во всех предположениях, которые делал Гекатей. Соклей не знал, что с ними поделать. Он даже сомневался, возможно ли это. Гекатей, очевидно, происходил из привилегированной семьи. Как всякий, кому не приходилось пачкать руки работой, он смотрел на других свысока. Он был вежлив, Соклей встречал множество людей из высшего общества — kaloi k’agathoi — не отличавшихся подобной любезностью. Но все же предвзятость оставалась.

— Пойдем к храму, — со вздохом сказал Соклей.

— Несомненно. Прекрасная идея, — с облегчением отозвался Гекатей. Говоря о странных обычаях иудеев, он мог избежать разговоров и мыслей о странных обычаях эллинов. — Мы можем пойти в нижний двор, туда допускают всех. Но в верхний, внутренний, окружающий сам храм, позволено входить лишь иудеям.

— Что будет, если мы попробуем? — поинтересовался Соклей. Он хотел увидеть храм как можно ближе. Даже издалека было ясно, что, в отличие от святилищ Сидона, его строили люди, не имевшие никакого понятия об эллинской архитектуре. Простой приземистый четырехугольник, ориентированный с востока на запад. Фасад украшает сверкающий золотой орнамент, над входом занавес. Перед храмом располагался большой алтарь из необтесанного белого камня, примерно в десять локтей в высоту и двадцать в ширину.

Но Гекатей испуганно затряс головой.

— Что будет, если мы попробуем? Во-первых, нам не позволят. Тут всем заправляют иудейские жрецы, а не люди Антигона. Во-вторых, если мы всё-таки проберемся во внутренний двор, они скажут, что мы его осквернили своим присутствием. Они очень серьезно относятся к ритуальной чистоте, разве ты этого не заметил по пути сюда?

— Да, — ответил Соклей. — Но и что с того?

— Никаких "но". После того, как мы попытаемся пробраться во внутренний двор, в Иерусалиме начнется невиданный бунт. Даже если нас не убьют иудеи — а скорее всего, убьют — то это сделают люди Антигона за то, что мы доставили столько неприятностей. Только опасный безумец может пойти на такое. Ты меня понимаешь?

— Полагаю, что да, — хмуро ответил Соклей. Гекатей молчал. Соклей понял, что от него ждут чего-то ещё. Стражник у ворот тоже предупреждал его об иудейском храме, значит, для эллинов он действительно был под запретом. Ещё угрюмее он добавил:

— Обещаю, что не стану пытаться.

— Хорошо. Благодарю тебя. На мгновение ты испугал меня, — ответил Гекатей. — Теперь мы можем продолжить путь.

— Благодарю тебя от всей души, — сказал Соклей. Гекатей пропустил его сарказм мимо ушей. Они вошли во внешний двор. Оглядевшись, Соклей заметил:

— Тут все вымощено. Где же кустарники и деревца, отмечающие священную землю?

— Они их не используют. Считают, что этого достаточно.

— Странно, — сказал Соклей, — очень странно.

— Они вообще странные люди. Ты не обратил на это внимания?

— Можно и так сказать, — сухо ответил Соклей, — Что мне кажется особенно странным, так это день отдыха, которым у них является каждый седьмой.

— Они говорят, что бог создал мир за шесть дней, а на седьмой отдыхал, и теперь они должны подражать ему.

— Это я понимаю. И волнует меня другое. Я вообще не верю, что их бог сделал то, что ему приписывают, но дело не в этом. Если бы они просто отдыхали в свой седьмой день, то и замечательно. Но они не зажигают огонь, не готовят и вообще ничего не делают. Если на них нападут, не думаю, что они станут обороняться или пытаться спасти свою жизнь. Это какое-то безумие.

— По правде говоря, я полностью с тобой согласен. Как только начинаешь приглядываться, как живут иудеи, становится очевидным, что у них совершенно нет чувства меры.

— Чувства меры, — повторил Соклей. — Да, именно его им и не достаёт. Хорошо сказано, о благороднейший.

— Что ж, благодарю тебя, друг мой, ты очень добр, — Гекатей выглядел подобающе скромным.

— По дороге сюда, в Сидоне, я разговаривал с двоюродным братом, и речь зашла об одном изречении из "Семи мудрецов": "Ничто не слишком". Однако, к иудеям оно не применимо. — Соклей полагал, что и к Менедему оно не применимо, но обсуждать это с посторонним человеком не хотел.

Смеясь, Гекатей склонил голову:

— Ты прав. По-моему, иудеи все делают чересчур.

— Или, как с этим днём отдыха, чересчур ничего не делают, — вставил Соклей.

Гекатей снова рассмеялся.

— Очень остроумно, мне нравится, — он изобразил, будто хлопает в ладоши.

Соклей подошел как можно ближе к ступеням, ведущим во внутренний двор, заставив Гекатея нервничать, и воззрился на храм.

— Сколько ему лет?

— Полагаю, его построили при Дарии I, — ответствовал Гекатей. — Но, как я уже говорил, это не первый храм. До него был другой, разрушенный при разграблении Иерусалима.

— Жаль, что мы не можем узнать точно, когда это было.

— До Персидской империи, вот и все, что я могу тебе сказать, — пожал плечами Гекатей, но вдруг щелкнул пальцами. — Хотя погоди, у иудеев есть своего рода история, повествующая о подобных вещах, но кто знает, что в ней? Она написана не по-гречески.

— История? Письменная? — спросил Соклей, и Гекатей склонил голову. — Я немного читаю по-арамейски.

— В самом деле? Как странно, — поднял бровь Гекатей. — Но боюсь, это не поможет.

— Как? Почему?

— Потому что та иудейская книга не на арамейском.

— Что? Во имя собаки, на каком же она языке? Египетском?

— Не думаю, — протянул Гекатей, потом тряхнул головой. — Нет, это невозможно. Я знаю, как выглядят египетские письмена — все эти маленькие рисунки людей, животных и растений, разбегающиеся как попало. Нет, я видел ту книгу, и она более-менее похожа на арамейский, но все же это не он. Она написана на языке, на котором иудеи говорили до того, как повсеместно распространился арамейский, этот язык используют их жрецы в своих молитвах, — он указал на фигуры в одеяниях с бахромой и полосатых платках, занятые жертвоприношением барашка у алтаря.

— Вот оно что, — с облегчением сказал Соклей. — Я слушал их до того, как мы завели этот разговор, и не мог понять ни слова. Я думал, дело во мне. Этот язык по звучанию очень похож на арамейский, такой же гортанный, но слова другие.