— Возможно, — ответил моряк. — Я не хотел, но притащиться в такую даль и не попробовать было бы глупо.

— Я с тобой согласен, — ответил Соклей, — но кто-то может считать и иначе.

Примерно через четверть часа Соклей вышел из Асфальтового озера и поспешно натянул хитон, чтобы не оскорбить местных жителей. Забавно, что в половине плетра от него одевался иудей, совершенно никуда не торопясь.

Насколько успел заметить Соклей, иудей был обрезан. Жаль, что нельзя рассмотреть поближе — у Соклея не укладывалось в голове, зачем подвергать себя такой болезненной и обезображивающей процедуре. Иудей, вероятно, сказал бы, что так повелел его бог, поскольку так здесь объясняли буквально всё. Но зачем богу так метить своих людей — загадка.

Аристид скинул свою тунику и вошёл в воды Асфальтового озера. Как и Соклей, он вскрикнул от удивления.

— Да тут можно отталкиваться одним пальцем! — крикнул он. — И ни за что не утонешь.

— Да, но можешь превратиться в соленую рыбу, если просидишь в воде слишком долго, — ответил Соклей. Солнце быстро высушило воду на руках и ногах, оставив соленую корку. Кожа зудела гораздо сильнее, чем после купания во Внутреннем море, а когда он почесался, соль стала жечь. — Нам нужно ополоснуться в пресной воде, когда вернёмся в гостиницу, — сказал Соклей.

— Без сомнения ты прав, — сказал Аристид, — а потом?

— Потом мы вернёмся в Иерусалим, — ответил Соклей, — а оттуда — в Сидон. А оттуда… — он и Аристид произнесли это слово хором, — на Родос.

Впервые за всё путешествие Менедем ощутил, что устал. Всё намеченное в Сидоне, он выполнил. Обычно это значило, что "Афродита" может идти в другой порт, дать ему новое дело. Но не здесь, не сейчас. Он не мог уйти, пока не возвратились Соклей и его эскорт.

То, чем он чаще всего занимался, если скучал в портах, он делать не мог из-за данной кузену клятвы не затевать интрижек ни с чьими чужими жёнами в этом торговом сезоне. А когда Эмастарт сама полезла к нему, Менедем совсем впал в уныние.

Визит в бордель тоже не дал того, чего он искал. Не то, чтобы он плохо проводил время, нет. Но он тратил и время, и серебро, не получая взамен ничего, кроме воспоминаний. А учитывая, сколько раз он всё это проделывал и как много городов на Внутреннем море, Менедем сомневался, что через несколько лет, а то и через несколько дней, эти воспоминания будут для него что-либо значить.

И развлечься в Сидоне сложнее, чем в полисе, полном эллинов. Финикийский город не мог похвастать театром. Менедем даже не мог скоротать время на рынке, как сделал бы в полисе. Эллины постоянно ходили на агору. Люди там встречаются, делятся сплетнями и разбираются с делами более важными. Менедем даже представить не мог эллинский город без агоры.

В Сидоне всё было иначе, это он понял сразу после прибытия. Для финикийцев рыночная площадь — это просто место торговли. Да будь даже всё иначе, незнание арамейского отрезало Менедема от городской жизни.

И уж конечно, он не мог пойти потренироваться в гимнасии, поскольку гимнасиев в Сидоне имелось не более, чем театров. Гимнасий — место, где упражняются голыми, а как может быть иначе? Но финикийцы не ходят голыми. Насколько Менедем понимал, они не упражнялись и не старались держать тело в достойной форме. Те, кто занимался тяжёлой работой, казались подтянутыми. Но более обеспеченные и ведущие сидячую жизнь, толстели. Менедем подозревал, что если бы они не прикрывались от лодыжек до шеи, то выглядели бы ещё менее привлекательно.

В конце концов, Менедем подыскал таверну, где пили македоняне и эллины Антигона. По крайней мере, там он мог говорить, и, что важно, на родном языке. Это помогало ему, но и только.

— Весёлые там ребята, — сказал он Диоклею утром на "Афродите". — Я и не знал, что с ними так славно, пока не провёл время, слушая их разговоры.

— Кто, солдаты? — фыркнул келевст. — Я бы сказал тебе, шкипер.

— Я согласен, когда они рассказывают, как провернуть меч в чьём-то животе, чтобы точно убить — это просто профессиональный разговор, — продолжал Менедем. — Убивать врагов — их работа. Но когда они начинают обсуждать, как лучше пытать пленного, чтобы тот выдал, где серебро… — он содрогнулся, несмотря на жару.

— Это тоже часть их работы, — заметил Диоклей. — Половину времени им задерживают оплату. Да единственная причина, по которой им хоть изредка платят — они разбегутся, если им вообще не платить, и офицерам это известно.

— Это я понимаю, — возразил Менедем. — Я о том, что на меня нагоняет ужас то, как они об этом говорят. Как горшечники, обсуждающие, каким способом лучше приделать ручки к чаше.

— Ублюдки они, — равнодушно произнёс Диоклей. — Да и как вообще можно хотеть стать солдатом, если ты не ублюдок?

Келевст был не так уж неправ. Он редко ошибался, обладал здравым смыслом и был далеко не глуп. Тем не менее, Менедем думал: "Во имя богов, как же мне не хватает Соклея". Он не мог обсуждать что-то с Диоклеем так, как с двоюродным братом.

Несмотря на то, что солдаты заставляли Менедема желать, чтобы они были варварами (хотя македоняне и так недалеко от них ушли), он продолжал часто посещать их таверны. Возможность поговорить по-гречески манила, и он не мог удержаться.

Однажды ему случилось зайти в нее прямо за казначеем Антигона.

— О, родосец! Приветствую, — холодно произнёс Андроник. — Избавился наконец от своего невероятно переоцененного оливкового масла?

— Да, волей Зевса, — зло ухмыльнулся Менедем. — На самом деле, продал почти всё. И цену взял куда лучше, чем предлагал ты. Некоторые люди заботятся о том, что едят.

Андроник только усмехнулся.

— Моя работа — держать солдат сытыми и за как можно меньшие деньги. Я должен следить и за тем, и за другим.

— Ну, разумеется, ты тратишь на это как можно меньше серебра, о наилучший, — ответил Менедем. — Но если бы ты хорошо кормил своих людей, они бы не шли покупать ко мне, так? Я продал им всю ветчину и копчёных угрей.

— Ветчина? Копчёные угри? — вмешался солдат. — Этого нам от Андроника не видать, жди хоть сотню лет.

Казначея это нисколько не тронуло.

— Да, не видать, — подтвердил он, — это ненужная роскошь. Если солдат её желает, пусть тратит на нее свои деньги. Ячмень, солёная рыба и масло — этого достаточно, чтобы поддерживать форму.

— Не удивляюсь, что наши солдаты дезертируют, — произнес кто-то, судя по грамотной аттической речи, видимо, офицер. — Если мы даём им только необходимое, а Птолемей — что они хотят, так кого же они предпочтут? И кого предпочтет любой, у кого мозгов хоть немного больше, чем у курицы?

— Солдат, который нуждается в роскоши, чтобы сражаться — никчёмный солдат, — продолжал настаивать Андроник.

— А разве солдат не нуждается в чём-то приятном, хоть иногда? — парировал другой офицер.

— Антигон не желает, чтобы его деньги разбрасывали направо и налево, — заметил казначей. Судя по тому, что Менедем слышал, так и и было.

— Однако, Антигон и не желает, чтобы его людей доводили до дезертирства, — ответил другой офицер. — Несчастный солдат — плох в бою.

Менедем допил своё вино и махнул человеку за стойкой, чтобы принёс ещё чашу. К осуждению Андроника присоединился другой солдат, судя по речи, явный македонянин, за ним ещё один, и ещё. Вскоре уже половина таверны кричала на казначея.

Андроник всё больше злился.

— Вы не понимаете, что говорите! — огрызался он. Рассерженное лицо раскраснелось.

— Понятно, что нам достаются отбросы, которые никто другой есть не станет, — сказал солдат. — Сколько денег ты накопил, покупая дешёвую дрянь, и посылая отчёты о том, как мы хорошо едим?

— Ни обола, Зевсом клянусь! Это ложь! — заявил Андроник.

— Забери меня фурия, если так, — ответил солдат. — Кто хотя бы раз слышал о казначее, который не тащит себе всё, что только можно?

— Сколько серебра мы вытряхнем из Андроника, если его перевернуть и как следует потрясти? — спросил ещё кто-то. — Клянусь, что немало.

— Даже и не пытайтесь, — взвизгнул казначей Антигона. — Вы не посмеете! Только троньте, и я вас вверх ногами распну, клянусь богами! Что, не верите? И думать не смейте тронуть меня, это может стать худшей ошибкой всей вашей жизни.

Менедем поднёс чашу к губам, быстро осушил, потихоньку встал со скамьи и выскользнул из таверны. Он хорошо знал, что такое пьяная драка. Пусть Соклей и считает его дикарём, но драки в тавернах никогда не входили в число его любимых увеселений, как у многих моряков с "Афродиты".

Не успел Менедем отойти от таверны и на десять шагов, как нарастающий гул голосов, треск ломающейся мебели и звон разбитой посуды возвестили начало драки. Весело посвистывая, он прошёл по узким улочкам к гавани, к своей торговой галере, надеясь, что Андроник получит всё, что ему причитается и ещё немножечко сверху.

На этот раз Соклей с сотоварищами подошел к Иерусалиму с юга.

— Мы снова остановимся в гостинице Итрана? — поинтересовался Москхион.

— Да, я собирался пробыть там день-другой, — ответил Соклей. — То, что хозяин говорит по-гречески, весьма кстати для меня, а тем более для вас, поскольку вы совсем не знаете арамейский.

— Кто это не знает? — Москхион выдал гортанную непристойность, прозвучавшую намного хуже, чем что-либо по-гречески.

Соклей поморщился.

— Если это все, что ты можешь сказать, лучше уж не раскрывай рта, — сказал он, и Москхион загоготал, довольный произведенным эффектом.

— Я могу попросить хлеба, вина или женщину, — вклинился практичный Аристид. — Что ещё нужно? — Он выучил пару полезных фраз и больше его ничто не интересовало.

— А ты, Телеф? — спросил Соклей. — Ты хоть что-нибудь запомнил?

— Только не я. Я не собираюсь издавать звуки, как будто подыхаю от удушья. Когда вернёмся к Итрану, снова попробуешь затащить Зильфу в постель? Думаешь, на этот раз получится?

Соклей попытался сохранить достоинство: