Я, оторопев от ее слов, молчал. Партизаны притихли, проникшись горем девушки и не мешая нашему странному диалогу. Да и стрелять им больше было нечем, патроны кончились, – беззащитные мишени, реши я их перебить.

- Позывной «Айрон», ответьте! Ответьте и выполняйте приказ! - И только голос в моей голове надрывался, мешая сосредоточиться на словах Эми, понять, что произошло с моей жизнью. Осознать, в чем ошибся. Кому поверил. Что натворил по незнанию.

- Разве это я пришла разрушить твой дом? – заплакала Эмили. - Посмотри вокруг, взгляни на себя, что с тобой стало! Ты предал страну, встал на чужую сторону! Я думала, ты умер. Потом сказали, ты попал в плен. Пугали, что вернешься чужим, убийцей, забудешь меня, как и другие предатели, не счесть, сколько их уже было. Но я не верила! Думала, ты не такой, писала письма, ждала, любила. И кто передо мной сейчас? Как ты мог перебежать на сторону Техаса, Тони?! – Ее последний крик повис в прогорклом воздухе, эхом разошёлся меж стен, как похоронный звон колоколов.

Далёкие редкие автоматные очереди не нарушали гнетущую атмосферу, а напротив, подчёркивали ее жирной чертой: в городе шла полным ходом зачистка, стилфайтеры по плану уничтожали всех потенциальных врагов. Детей и женщин… и я впервые отчетливо представил ужас своего положения, задумался над тем, кто я есть. Понимание пришло в одно мгновение, - стоило взглянуть во влажные от горьких слез глаза. Все мертвые враги, я осознал, могли быть бывшими друзьями…

- Немедленно покиньте это место! – истерично вопил оператор, приказывая двигаться назад. – Ваше тело принадлежит нам! Подчиняйтесь! – Я снова и снова противился принуждению, хотя это было нелегко: будто борешься сам с собой, с собственными сильными желаниями и мышечными сокращениями. Это как держать ладонь над огнем: инстинкт требует отдёрнуть руку, но, превозмогая боль, усилием воли можно продолжать пытать себя. Трудно, но реально.

- Убей его, Эмили, - требовала одна из партизанок, женщина в нелепом головном уборе серебристого цвета и старой поношенной одежде. Она тихо плакала, держа на коленях голову умирающей от ран девочки, лет шестнадцати или даже меньше…

Меня затошнило от этой картины – от самого себя, от той добровольной слепоты, в которой я жил целый год, жил и ненавидел, и уничтожал, и не скорбел над убитыми. С момента пробуждения я испытывал лишь благодарность за своё спасение, не задумываясь над тем, почему память пуста. Теперь я будто прозревал… и непонятно было, почему этого не случилось раньше, как удалось зомбировать мое сознание настолько, что я ни разу даже не задумался, прав или неправ.

Сумбур в дырявой голове обретал ясность. События медленно выстраивались в ряд, проистекали одно из другого, давая невероятные ответы: вот я на поле боя, думая, что попал в плен; а вот в стенах родной больницы, рядом Джон, которого считаю другом. Вот Леон переживает за мою жизнь, помогает поправиться. Я верил всем его словам. И вот он уже виновато прячет глаза, просит прощения, не объясняя причин… а я и не интересуюсь, – в голову не приходит, что друг мог причинить мне какое-то зло.

Подняв руку к чудом уцелевшему шлему, я нажал обратную связь:

- Оператор, необходима корректировка данных.

- Слушаю вас, - в голосе готовность содействовать, явное облегчение, что я ответил на многократный призыв.

- Вы уверены, что Индианаполис нуждается в зачистке? Не может быть ошибки?

- Абсолютно достоверная информация. Откуда сомнения, солдат?

Я неотрывно смотрел на Эмили, читая в ее глазах отчаянную надежду. Она не хотела верить, что я враг, не хотела стрелять. Не знаю, как я оказался на противоположной стороне, - наверное, об этом стоило спросить Джона, не моргнув глазом назвавшегося моим другом. Кем он на самом деле был? лжецом? подлецом? волком в овечьей шкуре? Была ли моя память повреждена случайно? или я оказался в искусственно созданной новой реальности, благодаря которой стало возможно собрать армию таких, как я, предателей-солдат, забывших, кто они на самом деле? Не потому ли нам запрещали общаться между собой, делиться историями жизни и ранения? Чтобы мы не смогли случайно раскрыть правду? И не потому ли «элитные техасские войска» оставались в тылу, на безопасном расстоянии управляя обманутыми местными солдатами, брошенными в братоубийственные бои против близких?

- Расскажите обстоятельства моего пленения, - твёрдо потребовал я у оператора, желая умереть на месте, но не смотреть в глаза Эмили; стыд поглощал, давил, проникал под кожу, в ноющее и кричащее от боли сердце. Я не искал оправданий: омерзительное чувство гадливости к самому себе, предательства распространилось внутри, тошнотворное ощущение обманутости. Как лоха развели. Не мог поверить, что целых девять месяцев убивал своих, преданный лучшим другом. Теперь его просьба о прощении открылась истинной стороной, обрела смысл…

Долго не было ответа, будто на том конце не знали, что сказать. Затем молчание прервал голос нового оператора – не того, кто был со мной обычно:

- Не слышу вас. Повторите. Не слышу вас.

Я повторил. Но, кажется, мой вопрос был слишком неудобным, чтобы удостоить его ответом.

- Внимание: потеряна связь с бойцом номер два-два-восемь-пять-четыре, позывной «Айрон». Срочно всем солдатам: найти и обезвредить. Есть основания подозревать его в измене, вероятность дезертирства: девяносто два процента. Внимание…

Я с омерзением зашипел и отступил на шаг, споткнулся, испытывая сильнейшее потрясение. Медленно поднял руку и включил звук на максимум, чтобы Эмили и остальные слышали каждое слово. Глаза женщин округлились, а Эмили, поднявшись на нетвёрдых ногах, сделала шаг вперед, обходя баррикаду. Так близко… я боялся того, что она меня коснется. Я много месяцев прожил в убеждении, что мщу за ее смерть, а оказалось, что по трупам шёл навстречу и мог даже не заметить, как она попадет под мой «каток». Столько зла совершил, что не было никакого смысла продолжать жить дальше… только умереть. Я мог сдержать обещание – погибнуть, защищая.

- Прости, - прошептал я Эмили, глядя сверху вниз и чувствуя то, что давным-давно уже не чувствовал – обжигающие слёзы и тошнотворный ком стыда в горле. Адресовал слова и другим обречённым: – Простите…

Снял миномет с плеча, повернулся спиной к горстке несчастных женщин, лицом к проему окна, сквозь который - я в этом не сомневался, - вскоре ворвутся каратели.

- Отставить, солдат! – немедленно отозвался разозлённый оператор, «вдруг» без помех услышавший меня. – Выполняйте приказ. В противном случае вас ждет принудительное уничтожение. Выбор за вами: хотите жить – возвращайтесь назад. Здание зачистят другие солдаты.

- Да пошёл ты, - устало сплюнул я, в последний раз используя обратную связь: пусть знают, так просто я теперь не сдамся. Я отлично стрелял – положу не менее десятка стилфайтеров, прежде чем меня прикончат. А может, и больше.

- Внимание всем бойцам: отмена операции. Отмена операции. Уходите из района на безопасное расстояние.

Противно пискнул в мозгу сигнал, ритмично, словно второе сердце, отсчитывая секунды в порядке убывания…

- Отступить. Включён режим самоуничтожения.

Я зарычал, впадая в бешенство, что мне не позволят даже такой малости, как самозащита, не дадут кровью искупить свое предательство. Просто ликвидируют, как пришедшую в негодность машину.

- …будет приведён в исполнение через сто восемьдесят секунд. Две минуты пятьдесят девять, две минуты пятьдесят восемь…

Рядом заплакала Эмили, дёргая меня за рукав. Я ощущал рывки, но не чувствовал прикосновения пальцев.

- Тони… - бормотала она с болью. – Тони…

- Эми, уходи. - Я не мог смотреть ей в глаза, не хотел видеть осуждение. – Забудь меня. Попробуйте прорваться или спрятаться. Здесь небезопасно. Уходите!

- Нет… - ее голос дрожал. – Я только нашла тебя… не могу вот так расстаться.

- Слишком поздно. - Я испытывал обречённость и стыд, и хотел понести наказание за все отнятые жизни. - Я уже не тот, что был раньше.