Ты обещал ждать меня на берегу пруда. Еще ты предупредил, чтобы я была осторожна и не направлялась сразу в лес. «Возможно, за тобой попытаются следить», — добавил ты, понижая голос, и я не знала, была ли оправданна твоя подозрительность.

Но все-таки я послушалась. Сначала я гуляла по аллеям, то и дело ударяя себя чемоданом по ноге, но это выглядело так неестественно, что я решила сесть на скамейку, как будто пережидая интервал между двумя поездами и нежась на солнце, — хотя с какого вокзала я могла прийти сюда? Я поставила чемодан под скамейку, сняла туфли, опустила ноги в траву и закрыла глаза. Воздух был теплым, парк почти безлюдным, и я долго сидела вот так в покое и тепле, пока кто-то не сел рядом со мной. Открыв глаза, я увидела, что это была молодая женщина, может быть, чуть старше меня, со светло-рыжими волосами — почти такими же, как у моей матери, пронеслось у меня в голове, — у нее были серые глаза и веснушки на переносице. Она улыбалась мне. Я улыбнулась в ответ, она была милой, приветливо смотрела на меня, почему я должна была опасаться ее? Потом я прикрыла глаза, но чувствовала, что она продолжает рассматривать меня. Прошла минута, потом она непринужденно спросила:

— Вы собираетесь в путешествие?

На этот раз я не повернулась, я не осмелилась больше посмотреть на нее — мой взгляд был прикован к чемодану, зажатому между колен. Она наверняка присела рядом со мной, потому что ей было скучно, подумала я, именно по этой причине она задала мне этот вопрос — был полдень, и она, как многие гуляющие, решила провести предобеденное время в парке, пока стояла хорошая погода. Вскоре она мягко повторила свой вопрос, и я почувствовала, как холодеют руки.

— Нет, — пробормотала я, потом слишком громко сказала да и, охваченная паникой, бросилась прочь. Подхватив чемодан, я торопливо удалилась, но забыла свои туфли в траве. Когда я вернулась, она продолжала улыбаться, теперь слегка удивленно, а в ее руках я заметила листок бумаги, и мне показалось, что она хотела мне что-то сказать и, если бы поймала мой взгляд, заговорила бы, но я не оставила ей времени.

Мне удалось уйти в лес не сразу. Сначала я направилась к воротам и уже вне пределов досягаемости ее взгляда я вернулась обратно, сделав большой крюк, чтобы не возвращаться на ту аллею. Я много раз оглядывалась, но больше не видела ее и успокаивала себя тем, что она, должно быть, приняла меня за сумасшедшую, как за сумасшедшую принимали женщину, беседовавшую с воробьями.

Ты ждал меня, сидя на берегу пруда, опустив ноги в воду, как в первый раз. Как только я заметила тебя, то сразу поняла, что даже самая маленькая одежда Адема будет велика тебе, таким худым ты был, это была болезненная жалкая худоба несформировавшегося подростка, я не замечала этого, пока не сравнила с одним из его костюмов. Но это не страшно, сказала я себе, я успею подогнать его под твой размер, я немного умела шить, когда-то я помогала матери и, наверное, не все еще забыла.

Я показала тебе чемодан с торжествующим и загадочным видом, потом открыла его и вынула вещи, которые принесла тебе. Чтобы расправить и проветрить от нафталина, я разложила их на траве — рубашку на пиджак, скрестив рукава, ботинки внизу штанин брюк — и, когда встала, увидела спящего человечка, вытянувшегося на траве. Я вспомнила, как нашла тебя спящим, но у тебя не было такого безмятежного вида, казалось, ты скорее изможденно рухнул на бегу.

— Вот, это тебе, — сказала я. — Это были вещи моего мужа, мне не на что купить новые. Но их, конечно, надо перешить под твой размер.

Ты подошел, присел на корточки и робко потрогал ткань пиджака. Это был еще хороший костюм, хотя и местами потертый, Адем должен был экономить несколько месяцев, чтобы позволить себе купить его.

— Нело, — прошептала я, и это был первый раз, когда я назвала тебя так, — Нело, ты должен познакомиться с моим мужем и сыном. Я подумала, что будет лучше, если они увидят тебя одетым вот так.

Ты на мгновение перестал дышать, потом спросил:

— Когда?

— Скоро. Нужно только время, чтобы они привыкли. Особенно малыш.

Ты ответил не сразу. Твои пальцы продолжали гладить ткань пиджака, потом ты встал и сунул ноги в ботинки. Они были слишком большими, твои лодыжки казались в них еще более хрупкими и костлявыми. Не глядя на меня, разглядывая неожиданно огромные ботинки, ты сказал:

— Значит, ты никогда не рассказывала им обо мне.

Это был даже не вопрос, и мое лицо вспыхнуло.

Я прекрасно понимала, что Адем мог спросить меня об этом, но я никогда не думала, никогда не спрашивала себя, как я смогу объяснить свое молчание тебе. Я начала вынимать вещи из чемодана — мыло, расческу — и так и осталась неловко стоять, с занятыми руками, не осмеливаясь взглянуть на тебя, — меня поразила эта грусть в твоем голосе. Но я чувствовала еще что-то — неловкость, страх, ты не осмеливался даже взглянуть на меня. Ты снял ботинки, встал и тихо сказал:

— Ты действительно думаешь, что это хорошая мысль? Я не знаю… Я не знаю, смогу ли я…

— Что ты хочешь этим сказать — что ты не сможешь? — непринужденно ответила я. — Когда я подошью тебе брюки, ты сможешь.

Наконец ты осмелился взглянуть на меня. По твоему лицу пробежала тень, в глазах снова появился этот немой вопрос, это сомнение, которое я видела с момента нашей первой встречи, и, когда я протянула тебе руку, ты схватился за нее так, словно тонул.

— А если они не поверят тебе? — произнес ты совсем тихо.

В ответ я сжала твою руку, но промолчала.

— Но это же все равно не сейчас, — прошептала я. — Не волнуйся.

Тогда ты кивнул, и мне показалось, что тебе стало легче, а я порадовалась, что у нас в запасе есть еще несколько дней.

— Тогда я сейчас все померяю, — с неожиданным воодушевлением сказал ты.

Когда ты уже хотел взять одежду, я заметила, улыбаясь:

— Нет, не так быстро. Сначала нужно тебя помыть. Как ты представляешь — надеть такой красивый костюм, когда ты чумазый, как шахтер.

Ты вопросительно посмотрел на меня, и я указала на пруд, ты помотал головой, но я сказала твердо:

— Не будь смешным, Нело, сюда никто не ходит, к тому же это займет у тебя только пять минут.

Ты подумал, потом большими шагами приблизился к аллее, ведущей к холму, с которого был виден весь парк. Ты огляделся вокруг, бегом вернулся ко мне и потребовал:

— Отвернись!

Я послушалась. Было слышно, как ты разделся — шорох сброшенного на землю свитера, затем брюк и плеск, когда ты нырнул в пруд. Я следила за дорожкой — она оставалась пустой, и только тень от облаков иногда появлялась на ней. Напевая себе под нос, ты намылился совсем чуть-чуть — чтобы не отравить рыб в пруду, как ты говорил. Ты без конца просил меня не поворачиваться, на что я отвечала, что видела тебя голым чаще, чем своего мужа.

Когда ты выбрался на берег, то стучал зубами, и я с сожалением подумала, что зря не взяла полотенце. Все запрещая мне поворачиваться, ты улегся на траву рядом с костюмом, почти в той же позе, и на мгновение я ослушалась и украдкой бросила взгляд поверх плеча на тебя. Твое тело было хрупким и бледным, кроме шеи, лодыжек и рук, ты закрыл глаза и обсыхал на солнце и казался спящим рядом со спящим человечком из одежды.

Потом ты резко встал, и, когда наконец разрешил мне повернуться, я увидела, что ты натянул свой старый свитер и дырявые штаны.

— Я надену костюм в домике, — сказал ты. — Боюсь порвать его о колючки.

Я сложила все в чемодан и направилась за тобой, снова пробираясь через листву, и снова крыша бытовки неожиданно появилась из-за деревьев. Я увидела, что ты украсил дверь и крышу листьями, цветущими ветками, воткнув их как флажки, и это было не все — ты развернул полог над своим огородом, прикрепив его с помощью палочек, покрывало было в красно-зеленые квадраты и придавало твоему лагерю странный праздничный, почти веселый вид.

Поставив чемодан на землю, я попросила тебя отступить на несколько шагов и оглядела с ног до головы. Едва ли ты стал чище: на шее и руках виднелись полоски грязи, но лицо стало еще бледнее от холодной воды, и я не осмелилась отправить тебя мыться снова. Я послюнявила носовой платок и стала оттирать самые сильные пятна, пока под ними не зарозовела чистая кожа. Я хотела подстричь тебя, но ты отказался, и смогла настоять только на том, чтобы хотя бы расчесать тебя. Понадобилось много времени, чтобы распутать эти свалявшиеся пряди, развязать все узелки, мне пришлось даже отрезать некоторые из них, а зубья расчески ломались, вонзаясь занозами в мою ладонь.