Клер была энергичной и настойчивой. Насколько Ману нравилось упиваться мечтами и лелеять надежды, которым не суждено было сбыться, настолько Клер ненавистны были ложь и увертки. Она любила меня, верила, что я ее тоже люблю… Значит, мы должны были что-то придумать и найти выход из этой двусмысленной ситуации. Сама она не испытывала никаких колебаний. Когда мужчина и женщина любят друг друга, они должны быть вместе и поскорее пожениться. Такие нравственные правила были присущи ее простой и здоровой натуре. Но ведь несколькими неделями ранее я и сам рассуждал точно так же! Теперь же это представлялось мне ребячеством, даже отдавало чем-то вульгарным. Пусть разумом я и соглашался с ней, но в душе потешался над ее убежденностью. Невольно я говорил Клер то же самое, что раньше сам слышал от Ману:

— Потерпи немного… Давай подождем…

И если я настаивал, чтобы Ману наконец объяснилась с мужем, то Клер я предостерегал от всякой поспешности. А ведь в обоих случаях речь шла об одном и том же муже… Едва удерживаясь, чтобы не усмехнуться, я говорил:

— Он не тот человек, чтобы смириться… Не стоит доводить его до крайности.

Мы искали возможность обрести свободу. Вернее, искала Клер. Я только притворялся. Не мог же я признаться ей, что в недавнем прошлом часами пытался найти выход из подобного положения? Но тогда Ману высмеяла то единственное решение, которое пришло мне в голову. Выхода не было, и, в сущности, меня это устраивало. Такая уверенность давала мне ощущение безопасности, которое оправдывало мое бездействие. Я обустраивался в новом, все более отвлеченном мире, состоявшем из простейших привычек и ощущений. Я предпочитал оставаться его пленником. Раз уж мне не суждено узнать, кем была Ману, стоит ли двигаться, смотреть, работать, любить? Что и говорить, я оказался жалким любовником! Клер наводила на меня тоску, я долго слонялся по коридору, прежде чем зайти к ней, а когда мои поцелуи были чересчур братскими, старался сбить ее с толку, уверяя с иронией, ранившей меня самого:

— Я ищу выход!

Но если уж Клер что-то затеяла, ничто не могло отвратить ее от намеченной цели. Она считала себя моей женой, и, следовательно, Жаллю становился ей врагом. Я узнал, что она запирается в своей спальне, и муж больше не имеет права ее касаться. За столом выяснилось, что они снова начали ссориться. Жаллю появлялся в столовой последним и первым выходил из-за стола. Он больше не разжимал зубы, а если ему случалось обращаться к Клер, делал это в самых резких и оскорбительных тонах. Я попытался узнать у Клер, в чем тут дело.

— Пустяки, — ответила она, — не беспокойся, к тебе это отношения не имеет.

Такое заявление показалось мне обидным.

— Я его не боюсь, — возразил я.

Но я не прощал Клер того, что могло бы нарушить мой покой. Интересно, а когда Ману случалось поругаться с мужем, она тоже срывала зло на мне? Подобные мысли ранили меня, словно пули. На мгновение мне показалось, что я сражен наповал. Ману никогда не ссорилась с Жаллю — она никогда не была его женой! Но почему она часто казалась раздраженной, совсем как я теперь? Чем хуже становились отношения Жаллю и Клер, тем дальше заходил я в своих обвинениях против Ману. Нет, никогда она всерьез не думала заново устроить свою жизнь. Я судил по себе, ведь сам я не собирался жениться на Клер. И мои нынешние чувства удивительно напоминали то, как относилась ко мне Ману. Она уступила мне, так же как я сам уступил Клер, не более того. А потом постоянно сожалела о своей минутной слабости. Подобное поведение называется… Но не стоило продолжать. Если я стану оскорблять Ману, то тем самым нанесу оскорбление самому себе. Я вовсе не испытывал особого чувства вины перед Клер. Почему же мне непременно хотелось поверить в виновность Ману? Нечистая совесть вызывала у меня жажду: я пил, чтобы забыться. В то время я пил запоем. Клер это замечала. Но она не решалась надоедать мне своими попреками и потому жила в постоянной тревоге.

Эти ли переживания или жаркий климат были тому причиной — но она потеряла аппетит. Мы больше не решались поверять друг другу свои мысли. То и дело между нами повисало настороженное молчание, сменявшееся минутами, когда мы предавались безумной страсти, чтобы потом терзать друг друга жалобами.

— Пора с этим покончить, — твердила Клер.

Вот так же и я говорил Ману. Клер раздобыла карту Афганистана. Я тоже однажды купил себе карту… Когда я спросил у нее зачем, она сказала:

— У меня появилась мысль.

Эта мысль занимала ее несколько дней. Специальной линейкой она измеряла расстояния, погружалась в какие-то сложные расчеты.

— Если ты задумала убежать, проще сесть в самолет, — заметил я.

— Сбежать тоже можно по-разному, — возразила она.

Мне же казалось, что это вообще невозможно. Я полностью замкнулся в себе, словно скрылся в подземной темнице. И мне вовсе не хотелось оттуда убегать. К тому же, если подумать, почему я должен опасаться Жаллю? Тогда, в Париже, все было по-другому. Прежде всего, там я знал его только по рассказам Ману; он представлялся мне человеком, способным на все. К тому же в моей жизни еще ни разу не было романа с замужней женщиной; само слово «муж» вызывало у меня представление о неизбежном бурном объяснении, о драке. Но за прошедшие недели ежедневного общения с Жаллю я постепенно научился различать в нем человека. Физически он не внушал мне страха. Я только боялся сплоховать перед ним. В этом было все дело. Но именно сейчас, когда ему удалось добиться на переговорах перевеса в свою пользу, ему всячески следовало избегать скандала. Я не любил Клер и потому чувствовал себя неуязвимым. Если опасность и существовала — в чем я сомневался, — то мне она не угрожала. Вполне возможно, что в другое время я бы устыдился подобных рассуждений. Но я был не в своей тарелке с самого приезда Клер. И из нас троих я казался себе самым разнесчастным. Разногласия между Клер и ее мужем меня не касались. Планы, вынашиваемые Клер, меня тем более не трогали. Если Жаллю прознает о наших отношениях, я просто-напросто уеду отсюда. Но и в этом случае я недооценивал характер Клер.

Как-то раз она с самым таинственным видом зазвала меня к себе и сказала:

— Я очень хорошо все обдумала и, кажется, нашла решение.

Как обычно, при таких словах у меня в мозгу словно что-то щелкнуло. Разве в недалеком прошлом мне уже не пришлось пережить точно такую же сцену? Поэтому я тут же догадался, что она сейчас скажет. Клер обняла меня за плечи.

— Мне нужно исчезнуть, — продолжала она. — Ничего другого не остается.

Подавленный, я присел на кровать. Выходит, она в конце концов пришла к тому же выводу, что и я… к выводу, который Ману даже не пожелала обсуждать всерьез.

— Понимаешь, если я исчезну и меня сочтут мертвой, мы будем спасены. Тогда ничто не помешает нам начать жизнь заново где-нибудь в другом месте…

Ее глаза светились надеждой. Этот план полностью захватил ее. Жизнь возвращалась к ней, прокладывая себе дорогу в будущее. Наверное, я тогда склонился к Ману с тем же горящим взором, с тем же страстным желанием преодолеть любые преграды.

— И как ты это себе представляешь? — спросил я.

В споре с Клер мне было достаточно использовать те же доводы, к которым тогда прибегла Ману.

— Я так и знала, — заявила она, — что тебя удивит эта затея. Но давай пока не будем обсуждать детали. Скажи, в принципе ты согласен? Что до меня, я не вижу другого выхода.

Я нехотя согласился. Если бы я уклонился от ответа, она бы тут же сказала, что я ее не люблю, а я не выносил таких попреков: «Ты меня не любишь», «Вот если бы ты меня любил…» Ладно, я ее люблю. Что дальше?

— С этой идеей надо свыкнуться, — продолжала Клер. — Постепенно начинаешь понимать, что она не такая уж безумная, как кажется поначалу.

— Если ты исчезнешь, он организует поиски и найдет тебя, будь спокойна.

— Нет. Не найдет, если я исчезну здесь… Если со мной что-нибудь случится.

— Что-то я не пойму…

— Ну подумай сам! Ведь все очень просто. Главное, чтобы не нашли тело.