Юркая официантка в накрахмаленном переднике подлетела к нашему столику.

   - Доброе утро! Что будете заказывать?

   Воропаев молчал, предоставляя мне возможность выбирать первой.

   - Будьте добры, кофе со сливками, без сахара.

   - А вам? - девушка заискивающе улыбнулась моему начальнику. Слова о приятности персонала беру назад: за семь лет он изменился не в лучшую сторону.

   - Мне то же самое, - рассеянно ответил Воропаев.

   - Просто кофе, без ничего? - огорчилась доблестная служащая, кареглазая блондинка с неестественно пухлыми губами. - У нас есть классные пирожные с кремом и...

   - Нет, спасибо. Просто кофе.

   - Вот поэтому, - шепнула я, когда официантка отошла, - терпеть не могу ходить в кафе. Вот эти вот раздражают.

   - Учту на будущее, - он проигнорировал мой выпад. - Так о чем вы хотели поговорить?

   Что и требовалось доказать, Вера Сергеевна. Неверно профессию выбрали: вам бы сказки писать, с такой-то фантазией! Напридумали не пойми чего, накрутили, а интерес к вам, оказывается, самый что ни на есть деловой. Праздник женской логики лишь усилил головную боль. Кровь прилила к щекам.

   - Я хотела извиниться. Честное пионерское, не знаю, что на меня нашло. Я вообще не пью, - лицу стало еще жарче. - Этого больше не повторится, обещаю...

   Воропаев прищурился.

   - Скажите, чего вы так боитесь? Ни съем я вас, только понадкусываю.

   - Я не боюсь - мне стыдно за ту детскую выходку.

   - Оч-чень интересно. Стыдно за пьянку или... ммм... вашу пылкую речь?

   Ладони взмокли от нервного напряжения, сердце предательски колотилось. Ну и как ему объяснить? Я не идиотка и знаю, как устроен мир. Меня пригласили из банальной вежливости, если хотите, душевного настроя. Сказать по телефону: "Чихал я, Соболева, на вас и ваши любови!" ему воспитание не позволяет, а поговорить во избежание дальнейших недоразумений надо. Не шарахаться же мне от него до конца дней своих? Нам ведь еще вместе работать.

   - Вы сердитесь?

   - Когда я сержусь, Вера Сергеевна, то обычно кричу. Сейчас я не кричу, следовательно, не сержусь, - в глазах Воропаева плясали чертики. Я буквально видела, как они машут хвостами и дразнятся. - Озадачили вы меня, но злиться на это - увольте. С кем не бывает?

   - Со мной не бывает, - твердо сказала я. - Представить страшно, что вы могли подумать! На пьяную голову, как последняя...

   Блондинка, наконец, принесла кофе. Я вцепилась в свою чашку слабыми руками, только бы чем-нибудь занять их.

   - Зная вас, Соболева, про "последнюю..." я мог подумать в последнюю очередь. Считайте это неудавшейся шуткой, ошибкой молодости, белой горячкой - чем угодно, только спите спокойно. Припоминать вам еще и это... Я не настолько камикадзе.

   Уж не жалеет ли он? Чаши весов дрогнули, соизмеряя тяжесть. Рискнуть и сказать правду? Или оставить всё как есть ради его - да и собственного - душевного покоя?

   - Жалею только о том, что напилась, - скороговоркой выпалила я. - Если опустить эпитеты и пламенную речь, всё сводится к одному. Я действительно...

   Ответный взгляд, красноречивее любых эпитетов, умолял оборвать фразу или изменить ее концовку, но я не поддалась:

   - ...люблю вас.

   - Вы хоть понимаете, что это неправильно?

   - Понимаю, - вздохнула я.

   - Неуместно?

   - Угу.

   - Глупо?

   - Разумеется.

   - Безрассудно?

   - Еще как...

   - Нелепо.

   - Ага.

   - Да, в конце-то концов, это невозможно! Поймите, упрямая вы...

   - Почему невозможно? - сцепила пальцы в замок. - Разве я марсианин, снежный человек, бездушная кукла без права на чувства?

   - Боже, пошли мне терпения! Оставив в стороне пафос и оскорбленную гордость, на минутку представьте: в глубине души - где-то о-очень глубоко, - я тоже вас люблю. Планеты встают буквой "зю", у нас появляется шанс, и мы им пользуемся. Дальше что? Радужные дали и смерть в один день? Чушь собачья! Вы не знаете меня, я не знаю вас - да мы просто взвоем друг от друга. Но это лирика. Можно было бы сказать, что вы придумали себе идеальный образ, пошли на поводу девичьих фантазий и прочие тыры-пыры. Но какой к черту образ?! Поверьте, какие бы цели по отношению к вам я не преследовал, морочить голову собственной практикантке туда не входит. Я жить хочу!

   - У нас появляется шанс? - недоверчиво переспросила я. - Значит, вы меня любите?..

   - Я дзен-буддист, Вера Сергеевна, - выкрутился Воропаев, - мы обязаны любить весь мир.

   Ну, дзен-буддист, ты сам напросился! Не хотела ведь, так заставил...

   - "Говорят, благими намерениями дорога в ад вымощена. Мои намерения по отношению к тебе были самыми что ни на есть благими: раз жизнь решила столкнуть нас, выбраться из этой переделки достойно и внести посильный вклад в твое обучение. Помочь там, где это возможно, пускай я не учитель. Чтобы ничего лишнего, пришли-ушли, задача-решение, подзатыльник, чтобы не зазнавалась. Не прикипать душой, не преступить границу этики, но вышло иначе", - по памяти процитировала я, с удовольствием отметив, как побледнел Артемий Петрович. - Дальше продолжать?

   - Что за ерунда?

   - Значит, продолжаю. "Трудно сказать, когда это случилось: спустя месяц, два или больше. Ты ухитрилась войти в мою жизнь и прочно обосноваться в ней, перевернуть всё с ног на голову. А я благодарен тебе. Наваждение, дурацкие фантазии, но, боже мой, какое это счастье - видеть тебя, слышать твой голос... Ты настоящая, живая, искренняя, умеешь радоваться простым вещам и принимаешь близко к сердцу любую мелочь..."

   - Достаточно! Бумажку на родину! - он требовательно протянул руку.

   - Какую бумажку?

   - Которая лежит в вашем кармане. Живо!

   Пальцы сомкнулись на письме. Не отдам!

   - Пожалуйста, отдайте мне этот чертов листок. Верну, если уж вы на него молитесь!

   Я покорно протянула Воропаеву сложенный вшестеро листок. Затасканный - многие слова на сгибах вытерлись. Не догадалась переписать, дура...

   Читать он не стал, хватило взгляда мельком. Возвращать, впрочем, тоже не спешил.

   - Где вы это взяли?

   - На подушке нашла.

   - На чьей подушке? - не отставал Артемий Петрович.

   - На своей! - я всхлипнула, схватившись за голову. Глазные яблоки пульсировали под веками. О чем я только думала?

   Теплые пальцы не быстро, но настойчиво отвели в сторону мою ледяную руку. Коснулись лба, и неспешность пропала.

   - Ненормальная, ты вся горишь! - прошипел Воропаев.

   - Просто голова болит, - промямлила я. Не убирай руку...

   - Странно, ты не красная, глаза не блестят. Что еще болит, кроме головы?

   - Ничего.

   - Не тошнит?

   - Чуть-чуть.

   - "Чуть-чуть"! Смотри на меня.

   Воропаев на миг прикрыл глаза, после чего смерил меня пристальным, пронизывающим до самых печёнок взглядом. Зеленый, синий, лиловый, охра, оранжевый, желтый - глаза меняли свой цвет! Я зажмурилась, и контакт прервался.

   - Твою ж бабушку!

   Вот-вот!

   - Пойдемте, у нас не больше часа.

   - Никуда я не пойду! - седьмое чувство внутри меня, ответственное за головную боль и душевную мерзость, противилось изо всех сил.

   - Пойдете, или вынесут вперед ногами!

   Артемий Петрович ухватил меня за руку - попытка рвануться плодов не принесла, - и повел к выходу, что-то говоря и улыбаясь. Официантки получили щедрые чаевые и с умилением глядели нам в след. Сволочи!

   - Артемий Петрович, мне плохо, - я тщетно взывала к нему. - Отпустите! Домой поеду, таблетку выпью...

   - Вера, - неподдельная тревога в интонации Воропаева заткнула мне рот. - Домой нельзя: через час вас вырубит, еще через два вы очнетесь, но это будете уже не вы.

   - Что же делать? - меня повело. Чертовщина какая-то!