Однако, такого рода действия не превращают его в агента-двойника, по крайней мере до тех пор, пока он остается лоялен своему первоначальному работодателю. Эта лояльность может быть продемонстрирована только одним образом: честным информированием о происходящем того, кому он с самого начала отдал свою лояльность и с кем он должен согласовывать все свои действия.
Тот, кто действительно является агентом-двойником, не сохраняет лояльности ни той ни другой стороне. Обычно он действует исключительно ради личной выгоды и в конечном итоге, фактически противопоставив себя обеим сторонам, кончает очень плохо.
Хотя я и считал, что мне следует продолжить работу, которую я вел в отношении Петрова и советского посольства, мое представление о перспективах этой работы на будущее отнюдь не прояснилось, когда я увидел Норта, и как я полагал, в последний раз.
Встреча проходила весьма своеобразно, так как она свела двух людей, которые, несмотря на связывающую их личную дружбу, вынуждены были сохранять в отношениях дистанцию, вызванную всем ходом развития событий. Вместе с письмом я вручил Норту все записи и документы, которые связывали меня со Службой безопасности. Это завершило официальный разрыв.
Я понял, что в одиночку не смогу продолжить эту работу, так как этому воспрепятствует даже нехватка денег, тем не менее я решил положиться на ход событий, надеясь на какую-либо перемену.
Я полностью отдавал себе отчет в связанных с этим опасностях. Если до настоящего времени у меня были веские основания для поддержания отношений с Петровым, то теперь моя активность в этом направления будет вызывать подозрения и может, если Служба безопасности сочтет необходимым, привести меня к конфликту с законом. Критически оценив ситуацию, я в качестве меры предосторожности начал вести детальную запись событий, как я это делал в своих агентурных отчетах. Помимо её значения в качестве меры предосторожности, она была полезной и с точки зрения накопления информации.
Глава двадцать первая
Разумеется, Петров даже не подозревал обо всей этой закулисной драме и приходил ко мне как и прежде.
Однажды он пригласил меня в отель Кирктон на улице Дарлингхёрст в Кингс Кроссе, где нередко вечерами собирались сотрудники советского посольства. На этот раз вечеринка состоялась в честь одного из так называемых "новых австралийцев", который собирался уезжать в Советский Союз. Все было довольно непритязательно - и участники, и окружение, и угощение - бренди и копченая колбаса салями. Привычка к нелегким жизненным условиям, по-видимому, глубоко укоренилась в советских людях. Они могли свободно и без какого-либо усилия над собой принимать такую смесь пищи и напитков, которая оказалась бы чревата неблагоприятными последствиями для любого другого. Для них бренди под салями - весьма приятное угощение, а портвейн с солеными огурцами абсолютно не вреден. Они поглощают и то и другое с явным удовольствием.
Их манера пить спиртное делает их гастрономические обычаи ещё более впечатляющими. Им не свойственно манерничать с изысканными винными бокалами, предназначенными для того, чтобы потягивать напиток маленькими глотками. Они используют более удобную посуду - например пивные кружки - и пьют их содержимое как любители пива, утоляющие жажду в жаркий полдень.
При этом, как правило, напиток, каков бы он ни был, следует осушить залпом. Едва ли нужно говорить о том, что даже с людьми, привычными к такой манере употребления спиртного, нередко случаются досадные неприятности. Я припоминаю одну вечеринку, в которой принимали участие Петров и его посольский водитель Кучаренко. Последний, будучи в этот вечер свободным, решил сопровождать Петрова. Петров же, у которого на этот вечер была назначена встреча со мной, хотел избавиться от своего сопровождающего. Кучаренко не воспринимал его намеков и, несмотря на то, что вечеринка близилась к концу, продолжал крутиться рядом.
Петров, поняв, что от него не избавиться, пригласил нас к себе домой выпить. После одной или двух рюмок рома нам с Петровым обоим пришла в голову мысль о том, что если бы удалось напоить Кучаренко довольно изрядно, он бы улегся спать и оставил нас в покое.
Петров не стал тратить время на тонкие уловки. Она взял бутылку рома, налил полный стакан, вручил его Кучаренко и сказал: Давай, выпей это.
- А как вы с доктором? - спросил Кучаренко.
- Мне не нужно, - сказал я. - Я не смогу выпить столько. И вы не сможете.
- Я не смогу? - с вызовом произнес Кучаренко и проглотил огненную жидкость залпом.
- Не наливайте ему больше, - сказал я Петрову.
- Почему это? - агрессивно спросил Кучаренко и на этот раз сам налил себе полный стакан.
Он и его осушил его до дна и теперь, уже из упрямства, воспринимал наши высказывания, как сомнения в его способности выдержать такое количество спиртного. Когда он одолел третий стакан и был все ещё на ногах я, как врач, почувствовал, что пора положить этому конец. Дальше, подумал я, будет уже опасно.
- Нам пора домой, Владимир, - сказал я, смирившись с тем, что нам от него не отделаться, если он решит нас сопровождать.
- Я поеду с вами, - произнес Кучаренко. Он сделал один шаг по направлению к двери и со всего маху грохнулся на пол.
Мы затащили его на кровать. - Так ему будет лучше, - сказал Петров.
Однако, вернемся к вечеринке с бренди и колбасой салями в честь отъезда "нового австралийца". Она как раз только стала приобретать оживленный характер - бренди был того сорта, который действует довольно быстро - когда появился высокий светловолосый молодой мужчина с военной выправкой и с холодным жестким взглядом невыразительных глаз.
Петров представил его, назвав фамилию Платкайс, и сразу стало ясно, что он сотрудник посольства. Платкайс не присоединился к компании. Он сказал, в другой комнате находится Кислицын и хочет, чтобы по завершении этой прощальной вечеринки, мы перешли к нему.
- Как вам нравятся эти ублюдки? - спросил Петров, когда позднее мы вышли из комнаты. - Они слишком высокого о себе мнения, чтобы выпить вместе с этими простыми ребятами. У нас с вами много общего. И вы выпьете с ними, невзирая ни на что.
Несмотря на отмеченное Петровым высокомерие первой компании, обстановка в комнате Кислицына немногим отличалась от нее. Только теперь у нас был один стакан на четверых и мы пили полными стаканами портвейн вместо бренди.
Когда портвейн пьют таким образом, это быстро развязывает языки, и молчаливый Платкайс вскоре стал таким же говорливым, как и все остальные. Он был из старших офицеров танковых войск и начал рассказывать нам, как собаки использовались для борьбы с немецкими танками.
Собак приучали искать и находить пищу под танками, и когда ожидалось немецкое наступление, собак долго выдерживали без пищи. При появлении танков собак выпускали, привязав к их телам мины. Они немедленно бросались туда, где по привычке ожидали найти пищу - под танки, и там мины взрывались.
От этой истории Платкайс перешел к летающим блюдцам. Несомненно, он верил, что летающие блюдца существуют, и что многие из тех, о которых появились сообщения, были советского происхождения.
Уже несколько недель Петров находился в хорошем расположении духа. Он, по всей видимости, одержал верх над послом Лифановым, как я догадался ещё до этого, увидев посла во время его прощального визита к премьер-министру.
Зрение Петрова улучшилось и теперь от него не слышно было разговоров о пошатнувшемся здоровье. Очевидно, он прогнал от себя мысль о возвращении в Советский Союз.
Нового советского посла Генералова я впервые увидел в Канберре на приеме в день советского национального праздника 7 ноября 1953 года. Я обещал супругам Кларк взять их с собой туда, но в последний момент пришлось им отказать, так как Петров попросил меня довезти до Канберры первого секретаря посольства Вислых и его супругу.
Самым ярким моментом этого путешествия был обед в греческом кафе в городке Гулбёрн, который мы начали с шотландского виски, предложенного мною, и икры, выставленной Вислых, который, как я заметил, любил выпить, хотя и пытался скрыть это. Когда мы приехали в Канберру, Кислицын встретил нас в новом доме супругов Вислых закуской и невероятным сочетанием австралийского виски и портвейна.