- Это мое привычное состояние, - сказал Терра, у которого уже назревал план. - Итак, я принимаю на себя обязательство завербовать для нас это высокое произведение искусства. Если в продолжение ближайших суток дело не подвинется вперед, вы можете послать меня к черту, как полную бездарность.

- Так я и намерен поступить. Кто не начинает с победы, тот никогда не достигнет цели. Сначала успех, а потом, пожалуй, и работа.

Директор внезапно принял выжидательную позу, он что-то услышал. В люке справа послышался шелест, - и директор, который становился глухим, когда прибывали деньги или когда они уплывали, теперь слышал малейший звук. Шаги; легко и таинственно скрипела внизу лестница; но директор был уже на ногах.

- Разговор окончен, ступайте!

Снизу показалась шляпа с фиалками. Директор нетерпеливо топнул ногой, он постарался заслонить люк и оттеснил Терра к двери слева. Закрывая ее за собой, тот успел разглядеть крашеные волосы и край вуали.

Терра очутился в хорошо обставленном кабинете. Кто-то шагал по ковру, нахальный толстяк, что входил недавно в комнату. За стеклянной дверью слышалось жужжанье, словно там собралось много народу. Терра приподнял портьеру: приемная.

Следовательно, он обошел кругом "Главное агентство по устройству жизни". Приемная была уже полна людей, на горе замученному Зейферту. Он ежеминутно подбегал к загородке, чтобы жестами удержать нападающую толпу. Одному особенно напористому клиенту разрешено было выругаться в рупор, но ругался он, видимо, впустую. Клиенты, чьи лица выражали уверенность, стояли сзади. В прыщавом человеке, потиравшем руки, Терра угадал счастливца, которому удалось всучить директору свои семьдесят тысяч марок.

Когда Терра собрался открыть дверь, чья-то рука удержала его за плечо.

- Моя фамилия Морхен, - сказал толстяк с насмешливыми глазами. Извините, пожалуйста, что я нахожусь здесь. Это, собственно, ваша комната. Разрешите ввести вас в курс дела.

- Благодарю вас, я справлюсь сам, - ответил Терра, и без перехода: - У обитой войлоком двери в кабинет директора есть замок, кто взял от него ключ?

- Я, - ответил Морхен, захваченный врасплох, и даже вынул ключ из кармана. Но из рук не выпустил. - Давайте играть в открытую, - сказал он. Вы думаете, что я вор?

Терра безмолвно закурил папиросу.

- Ну-с, так я не вор, - заявил толстяк и протянул записку. В ней господин фон Прасс уполномочивал господина Морхена получить из кассы семьдесят тысяч марок.

- А что вы с ними сделаете? - спросил Терра.

- Деловая тайна. "Ты все сомненья бросишь и никогда не спросишь..." Морхен прищурился. - Нет, совершенно серьезно, не подкапывайтесь под меня. Как знать, кто может провалиться вместе со мной?

- Я не давал вам повода считать меня шпионом.

- Тут всякий становится шпионом. Семьдесят тысяч в надежных руках. - И еще доверчивее прибавил: - Сами понимаете, что я удерживаю отсюда свою долю. А вы, конечно, будете получать определенное и вполне достаточное содержание? - И так как в ответ Терра только пахнул дымом папиросы: - К сожалению, нет? Тогда мы поймем друг друга. Не собираетесь ли вы случайно сегодня вечером в кафе "Националы"?

- Я очень занят, - сдержанно ответил Терра.

- А я? - укоризненно спросил Морхен - На моей обязанности внешние сношения. Я бегаю. Иначе куда бы я девал свой жир? - Снова лукавая усмешка, и толстяк приоткрыл внутреннюю дверь. - Вы его жалеете, правда? - спросил он уже в дверях, кивком головы указав на комнату директора.

- Прохвост! - бросил Терра ему вслед.

Он просмотрел полученные от директора бумаги, затем быстро и решительно начал писать. Он уже не слышал шума в приемной. От удовольствия он водил языком по губам. "Браво!" - сам восхищался он своим новоявленным талантом. Написанное им представляло собой необузданную фантазию на тему об опере, сочиненной некоей высокой особой, которую он величал просвещенным гением высшего полета, но цветистое описание этого чуда искусства являлось в то же время и приманкой для соседней дружественной страны, где не только должны были поставить оперу, но и где была родина тех бумаг, которые требовалось протащить на биржу. "Как странно, - вдруг пришло ему в голову, - статья охватывает пункты А и Б, дело и наслаждение, а следовательно, и всю жизнь, но при этом все в ней химера, игра воображения или обман: трудно пока решить, что именно. - Он подошел к обитой войлоком двери. - За этими тюфяками сидит мой директор и считает себя благодаря бутафории и телефону тончайшим знатоком жизни, сам того не ведая, что он всего-навсего жалкий поэт в мансарде, которого может основательно промочить дождик. - Он раскрыл телефонную книгу. - Прохвост был прав, мне его жалко, я хочу помочь ему одолеть прохвоста... А что симпатичного в директоре? То, что он пугается, когда действительность предъявляет свои права. Едва из люка показались шляпка с фиалками и прядь крашеных волос, как пелена спала у него с глаз, он осознал серьезность жизни и растерялся, бедный глупец".

Терра позвонил по телефону, решив: "Искуснее подойти к делу не сумел бы даже мой учитель".

- Господин доктор! - обратился он к откликнувшемуся на его звонок редактору. - Вы самый выдающийся во всей берлинской прессе специалист по биржевым делам. Это известно всему миру, и я не хочу быть одним из многих, которые вам об этом твердят. - После чего, варьируя обороты речи и интонации, он раз десять повторил то же самое, а редактор слушал и впитывал его слова. - Кроме того, вы, как никто другой, господин доктор, умеете воздействовать на массы с высот вашего культурного призвания. "Не хватил ли я через край?" - озабоченно думал Терра. Но в трубке как будто послышалось одобрительное бормотанье. - Из всех биржевых корреспондентов, - воскликнул Терра торжественно-приподнятым тоном, - вы один сумели найти в чисто экономической задаче средство к объединению народов и без устали стремитесь привлечь на нашу сторону самую душу того народа, чьи акции нам следует приобретать. Будучи горячим поклонником ваших научных экскурсов в те страны, которые могут стать ареной нашей предприимчивости... А разве по своей стилистической красочности эти статьи не художественные творения?.. - Только спустя пять минут Терра заговорил об интересовавшем его частном вопросе. Часы пробили ровно двенадцать, когда он получил разрешение немедленно доставить свою статью.