— Я испытал все это, видел все эти места. Все равно я подозреваю, что во многом я еще больший скептик, чем твой недоверчивый хозяин. Да, это всего лишь трюк. Логическая игра.

— Но разве простая логика может дать новое знание? Ты говорил, что до моего прихода ничего не слышал о Цицероне. Я не сказал о нем ровным счетом ничего, и все же ты смог в точности изложить причину моего появления. Это похоже на изготовление монет из чистого воздуха. Как тебе удается создать нечто из ничего? Или открыть истину в отсутствие доказательств?

— Ты не улавливаешь главного, Тирон. Это не твой недостаток. Я уверен, ты способен мыслить не хуже любого другого. Проблема порождена той логикой, которой учат римские риторы. Они заставляют учеников заново рассматривать старинные судебные дела, сражаться в древних битвах, учить грамматику и право назубок, не задумываясь, и все это только затем, чтобы научить их, как перетолковывать закон в пользу клиента, не придавая значения справедливости и несправедливости, честности и бесчестию. И уж конечно, не придавая значения простой истине. Вместо мудрости — ловкость. Победа оправдывает все. Думать разучились даже греки.

— Если это всего лишь трюк, то скажи мне, как он тебе удался.

Я рассмеялся и взял кусочек сыра:

— Если я тебе объясню, ты станешь уважать меня меньше, чем если бы я оставил все это в тайне.

Тирон насупился.

— Я думаю, ты должен сказать мне, господин. Иначе где я найду лекарство, если мне посчастливится мучиться от похмелья? — Сквозь его хмурость проступила улыбка. Тирон умел строить замечательные гримасы не хуже Бетесды. Или меня.

— Прекрасно. — Я поднялся, вытянул руки над головой и с удивлением почувствовал, что их омывает жаркий солнечный свет, столь осязаемый, словно я погрузил ладони в горячую воду. Сад был наполовину залит солнцем. — Мы прогуляемся по саду, пока не развеялась прохлада. Бетесда! Я разъясню свои умозаключения, Бетесда уберет еду — Бетесда! — и порядок будет восстановлен.

Медленным шагом мы огибали пруд. На другом берегу кошка Баст подкрадывалась к стрекозам; ее черный мех мерцал на солнце.

— Итак, откуда мне известно то, что я знаю о Марке Туллии Цицероне? Я говорил, что он происходит из гордой семьи. Это с очевидностью явствует из его имени. Не просто родовое имя Туллий, которое я слышал и прежде, но и когномен — Цицерон. Как правило, когномен римского гражданина обозначает ветвь рода: в нашем случае фамильную ветвь Цицеронов в роду Туллиев. Если же фамильного имени не существует, когномен может принадлежать одному лицу и обычно описывает его характерную особенность. Назоном называют человека с большим носом, Суллой — как нашего уважаемого и почтенного диктатора — человека с красноватым цветом лица. В любом случае, имя у Цицерона очень примечательное. Это имя происходит от названия гороха и едва ли присвоено из лести. А как обстоит дело в действительности?

— Цицерон — это старинное фамильное имя. Говорят, что оно было дано их предку, который имел на кончике носа уродливую шишку, раздвоенную посередине и весьма напоминавшую горошину. Ты прав, звучит оно странно, хотя я настолько к нему привык, что почти не замечаю этого. Некоторые друзья хозяина советуют ему отказаться от своего имени, если он собирается заняться политикой или правом, но он не желает и слышать об этом. Цицерон говорит, что если его семья сочла подходящим взять себе такое странное имя, то человек, носивший его первым, наверняка был незаурядной личностью, пусть никто и не помнит, в чем. Он утверждает, что заставит весь Рим повторять и уважать имя Цицерона.

— Гордец, как я и предполагал. Но это, конечно, относится едва ли не к каждой римской семье, и уж несомненно, к каждому римскому адвокату. Что он живет в Риме, я счел само собой разумеющимся. Что корни его семьи где-то на юге, я заключил из имени Туллий. Помнится, я не раз слышал его по дороге в Помпеи — может быть, в Аквине, Интерамне, Арпине.

— Именно так, — кивнул Тирон. — У Цицерона имеются родственники во всех этих местах. Сам он родился в Арпине.

— Но он не живет там лет с девяти-десяти.

— Да, ему было восемь, когда семья переехала в Рим. Но откуда ты это знаешь?

Баст, которой наскучило ловить стрекоз, терлась о мои лодыжки.

— Подумай сам, Тирон. Десять лет — это возраст, когда гражданину надлежит начинать свое образование, и, учитывая познания Цицерона в философии и твою эрудицию, я решил, что твой хозяин воспитывался не в сонном городишке, который расположен в стороне от Помпейской дороги. Что его семья осела в Риме самое большее поколение назад, я заключил из того факта, что имя Цицерон мне незнакомо. Живи они здесь еще во времена моей юности, я наверняка хотя бы что-то услышал о них, а такое имя забыть невозможно. То, что Цицерон молод и богат, что он увлечен риторикой и философией, — все это очевидно: достаточно одного взгляда на тебя, Тирон.

— На меня?

— Раб — зеркало своего хозяина. То, что ты незнаком с опасностями вина, что ты был так застенчив с Бетесдой, свидетельствует о том, что ты служишь в доме, где на первом месте стоят сдержанность и благопристойность. Такие порядки могут быть заведены только самим хозяином. Ясно, что Цицерон — человек строгой нравственности. Это может свидетельствовать и о чисто римских добродетелях, но твое замечание об умеренности во всем — признак того, что в доме знают толк в греческой добродетели и греческой философии. В доме Цицерона также весьма ценят риторику, грамматику и ораторское искусство. Сомневаюсь, чтобы ты получил хоть один правильный урок в этих областях, но раб может немало почерпнуть из постоянного соприкосновения с ученостью. Это видно по твоей речи и манерам, по отточенным интонациям твоего голоса. Вне всяких сомнений, Цицерон учился в риторических школах долго и усердно.

Все это, вместе взятое, может значить только одно: он стремится стать адвокатом и участвовать в судебных процессах перед рострами. К этому заключению я пришел бы в любом случае, ведь иначе ты не явился бы сюда искать моих услуг. Большинство моих заказчиков — по крайней мере, респектабельных заказчиков — это или политики, или адвокаты, либо те и другие сразу.

Тирон кивнул.

— Но ты также знал, что Цицерон молод и только начинает свою карьеру.

— Да. Ведь будь он признанным адвокатом, я бы о нем прослышал. В скольких делах он уже участвовал?

— Только в одном, — признался Тирон. — Ничего такого, что могло бы привлечь внимание, — простое дело о компаньонстве.

— Что еще раз подтверждает его молодость и неопытность. Как, впрочем, и то, что он вообще послал тебя ко мне. Я не ошибусь, если скажу, что ты раб, которому Цицерон больше всего доверяет? Его любимый слуга?

— Личный секретарь. Я нахожусь при нем всю свою жизнь.

— Носил за ним книги в школу, натаскивал его по грамматике, готовил его заметки к первому процессу перед рострами?

— Именно так.

— Тогда ты не принадлежишь к тому типу рабов, каких посылает большинство адвокатов, когда они желают позвать Гордиана Сыщика. Только неопытный адвокат, вопиюще неосведомленный в общепринятых обычаях, снизойдет до того, чтобы послать к моим дверям свою правую руку. Я польщен, хотя и знаю, что лесть эта непреднамеренная. В знак благодарности я обещаю не проронить и слова о том, какого дурака свалял Марк Туллий Цицерон, послав своего лучшего раба за жалким Гордианом — исследователем навозных куч и разведчиком осиных гнезд. Эта оплошность Цицерона даст куда лучший повод для смеха, чем его имя.

Тирон нахмурил брови. Кончик моего сандалия зацепился за корень ивы у самого водоема. Я споткнулся и процедил проклятие.

— Ты прав, — спокойно и очень серьезно молвил Тирон. — Он очень молод, как и я. Ему еще не известны все эти мелкие законнические хитрости, эти дурацкие жесты и пустые формальности. Но он знает, во что верит, чего не скажешь о большинстве адвокатов.

Я внимательно осмотрел пальцы на ноге и с удивлением обнаружил, что крови нет. В моем саду живут боги — деревенские, дикие, неряшливые, как и сам сад. Они покарали меня за поддразнивание простодушного молодого раба. Я это заслужил.