Когда развешивала белье, на чердак взбежала Нюрка, глянула на Алины труды, оценила:

— Сила без мыла белье не домыла.

— Знаю.

Со дня угощения лепешками за письмо в прокуратуру Аля сторонилась Нюрки, ожидая нового «фокуса». Вот и сейчас Нюрка заявилась на чердак не зря. Так и есть, снимает свободные веревки. Зачем?

— Развесила? Бери таз и к близняшкам, Маша вовсе раскисла, надо помочь, а то не успеет Глаша к поезду.

И в самом деле, Маша с опухшими от слез глазами тыкалась без толку между вещей, только мешая. Нюрка увела ее к себе, напоила Бариновой валерианкой, уложила и взялась за дело.

Сильная, что называется, в теле, Нюрка ловко и быстро укладывала немудреные пожитки Глаши с сынком, говоря:

— Смотрите, в корзине все теплое и посуда, в чемодане бельишко, а котомка с едой в дорогу, тут нож и кружка с миской.

— Ой, Нюрка, бог тебя наградит, — благодарила Глаша.

А не улежавшая и десяти минут на Нюркином диване Маша вторила:

— Что б не видать тебе нашего горя-разлуки… Господи, как же мы на вокзале пробьемся, там же тыщщи народу…

— Пробьемся, я всех корзиной распихаю, даром что ли Нюра по этим рельсам-перронам десять лет шастала! — и Нюрка ободряюще потрепала Машу по пухлому плечику.

Друзья-подруги… А лет восемь назад… В столовую, где тогда работала официанткой Маша, поступила судомойкой деваха: рослая, костистая, ключицы, локти, плечи — углами. Спала она у плиты в кухне, прямо на голом полу.

— Ну и «спальня» у тебя, девка, — посочувствовала сердобольная Маша.

Нюрка, а это была она, ответила:

— Негде мне, погорели мы, я тут ни души не знаю.

— Одна, что ль, осталась?

Нюрка отвернулась, тяжело ей было до боли.

— Идем ко мне, места хватит.

И в самом деле комната у Маши просторная, а от скудной обстановки и вовсе казалась большой. Спали на единственной кровати вместе, ели за колченогим столиком. Нюрка посудомойство бросила, стала проводницей в поездах дальнего следования и не обременяла Машу постоянным присутствием, та ее прописала.

И вот Нюрка после одной из поездок привела Федора, сухого, лысого повара из вагона-ресторана своего поезда. Сказала:

— Муж это мой, жить будет здесь.

Маша кричала, прогоняла, очень уж несправедливое нахальство, жаловалась она соседям. Не помог крик. Тогда предприняла «психическую» атаку. Приволокла в комнату корыто и при Федоре стала мыться. Федор не ушел, только газетой прикрылся, вроде читает, а сам поглядывал на пухленькую Машу. Теперь разъярилась Нюрка:

— Привораживаешь чужого мужика?

Тогда Маша «выписала» из деревни сестру-близняшку, хмурую, плоскотелую Глашу. Та оказалась непустой, через полгода родился Толяшка, а тут и Маше нашелся мужик, Денис Сова, паровозный кочегар, большеголовый крепыш с золотыми зубами. Так и жили вшестером, пока не уехала к себе на родину старуха соседка, как она объяснила — умирать. Ее комнату и заняли Нюрка с Федором.

Успокоившись, Нюрка выровнялась, обросла мясцом. И неожиданно припала сердцем к Толяше. Бывало, заплачет малец ночью, а она уже у соседок, помогать. Покупала малышу игрушки, привозила из поездок фрукты. Толя ее не признавал, как и неулыбу-мать, любил только тетку свою, Машу, и ее кошек с котятами, которых та приваживала без разбора.

Своего ребенка Нюрка так и не нажила и вот теперь, помогая со сборами, изо всех сил старалась скрыть горечь разлуки с мальчиком.

Нюрка взвалила на широкое плечо корзину, крепко перевязанную бельевой веревкой, близняшки несли чемодан, тоже обмотанный веревкой, Толяшка кутал в свою старую рубашонку рыжего любимца, уговаривая Нюрку:

— Теть Нюр, посмотри за остальными, приеду пересчитаю!

— Маша приглядит, а считать вместе будем, только возвертайтесь, — шмыгнула толстым носом Нюрка.

Вышли провожать. Семья Барина до ворот, так и стояли там все трое. В калитке Мачаня помахивала сестрам ручкой, будто они шли на прогулку. Дед Коля похромал следом, но отстал, ждать его было недосуг. Вдруг мама остановилась:

— Воду-то, воду на столе в кухне забыли, матери!

— Ай-яй, — взвизгнула Маша. — Обратно нельзя, путя не будет.

— Я сбегаю, — успокоила всех Аля.

На кухне взяла приготовленную бутылку с водой и прихватила Машин чайник.

Глаша встала посреди Малой Бронной и крикнула:

— Кланяйтесь мужьям и женам, кланяйтесь фронтовикам, кланяйтесь соседям, — и поклонилась. — Оставайтесь в добром здоровье, ждите победу, ждите нас.

На трамвайной остановке Нюрка с близняшками и Толей втиснулись с передней площадки, трамвай зазвонил и увез их. Возвращались молча.

Мама на работе, в квартире обычная днем тишина, Олежка у Семеновны, к котятам он равнодушен, как и ко всему на свете. Пусто, грустно. Аля прилегла поспать, сегодня в ночную.

Разбудили женские голоса за раскрытым окном. Отодвинула тюлевую штору, а во дворе Нюрка гукает над Пашуткой, лежащим на руках бабки:

— Как, солдатик, поживаешь? Воюешь?

— Неважно, у Музы молоко пропало, спасибо, молочница возит, как прежде, раньше деньгами брала, а теперь шью ей, — жаловалась Вера Петровна.

— Вот тебе и плохая жена… — затянула тетка-нянька Славика. — Извелась вся Муза ваша, одни глазищи остались.

— На сына почти не смотрит, все бегает работу ищет. А чего искать? Классную машинистку куда угодно возьмут, так и шла бы поближе к дому, — пеняла на Музу свекровь.

Так они до ночи будут Музу перебирать по косточкам, и Аля нетерпеливо перебила их разговор:

— Нюр, как проводила Толяшку?

— А так, — недовольно обернулась Нюрка, уже выложившая все о проводах женщинам. — Народу на вокзале! Густота, крик, плач. Я к знакомому проводнику. Подлезли под вагон, он с той стороны открыл дверь. На вторую полку определила их, чтобы в спокое ехали. Поезд при мне отошел. На перроне, в вокзале осталось народищу… Хороши детишки, да больно колготно с ними. Бедная голова, да одна.

— Плакали близняшки?

— Как не заплачешь, — ответила за спиной Али сама Маша. — Неизвестность ждет, обмираю.

— Ну и ехали бы с ними, — сказала Зина.

— А Денис мой? Явится, поцелует пробой и домой? Дом у него на колесах, сегодня в Уфу, завтра к фронту. — И Маша судорожно вздохнула.

— Бабы мы, бабы, всех жаль, только о себе не думаем, — вздохнула Зина. — Вот хотя бы я… Для меня Славик роднее родного.

Все во дворе знали, что это действительно так. Мать Славика, родив его, через шесть месяцев укатила к мужу в геологическую партию. Малыша оставила на свою дальнюю родственницу Зину, выписав ее по такому случаю из деревни. Родители приезжали редко, увозили Славика к Черному морю, и тогда Зина не знала, куда себя девать. Однажды она вздумала отчитаться за присылаемые деньги и посылки, на нее посмотрели, как на ненормальную, и Зина поняла, что стала членом семьи. Это было для некрасивой одинокой женщины счастьем. О собственной семье она давно перестала даже мечтать, все в жизни заменил Славка. Теперь если Вера Петровна, занятая бесконечными заказами модниц, просила Зину помочь по хозяйству, Зина гордо отвечала:

— Я Славика ращу, управляйтесь сами, не больная ведь.

Если бы Вера Петровна попросила приглядывать за Пашей, Зина не отказала бы, но Пашу, который был старше Славика на пять лет, мать опекала сама, а мыть полы и стирать за «барыню» Зине не позволяло самолюбие. Воспитывала Зина своего ненаглядного лаской и беззлобной воркотней, и Славик рос веселым, добрым, мягким. Зина считала его привязанность к себе заслуженной, но не забывала, что у мальчика есть родители, и внушала ему:

— Пиши маме-папе, они родные, ждут, беспокоятся.

Солнце уже садилось, скоро мама придет. Аля с Нюркой и Машей, не сговариваясь, пошли на кухню.

Там горела только одна керосинка Барина. Женщины принялись разжигать примуса. Пришла мама, посмотрела, как варится в кастрюле кулешик, и вдруг сказала:

— У Нины щи выкипают, как бы не пригорели, теперь мясо дорого, пойди, Аленька, скажи ей.