Я мало жил, и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.
Я знал одной лишь думы власть,
Одну — но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы…

Нет, всё это совсем не так… Не могут эти жалкие прямоходящие быть вольны как орлы, ибо они передвигаются на двух неуклюжих подпорках, а не летают на могучих крыльях… Поэтому и тревоги, и битвы у них тем более жалки, чем более страшное оружие они изобретают… Тревоги и битвы не делают прямоходящих свободными, а лишь порабощают ещё больше, ибо сражения, в которых они находят свою смерть — это не борьба, в которой совершенствуется их вид, а взаимный и бесцельный массовый убой…

Он ещё не осознавал явно этой фатальной безнадёжности, тупиковости, того самого экзистенциального ужаса, который открывает себя в полной мере лишь самым прозорливым и чутким людям, он постоянно оглушал себя гуманистическими идеалами как наркотиком, но в страшные минуты отрезвления та самая лермонтовская "думы власть" звала его более не к тревогам и битвам просветителя и полемиста, а в келью учёного-отшельника, где он надеялся найти верное понимание сути сложнейших явлений, происходящих в общественной жизни. Найти новое понимание природы вещей, которые казались столь осязаемы, зримы и реальны в прошлой жизни — в жизни оторванного от корней и затерянного в неведомом мире двуногого мыслящего существа — а в нынешней жизни рассыпались в тлен. Любой философ знает, как трудно войти в герменевтический круг, но никто не подскажет, что делать, если ты нечаянно вышел из него на четырёх копытах… Сколько сразу всего лишнего, не имеющего смысла… треугольники Паскаля, круги Эйлера, квадраты Малевича… зачем они?..

"Я мало жил, и жил в плену"… В плену заблуждений относительно природы общественных явлений, идеальных явлений, относительно человеческой природы, относительно природы вообще…

Примитивные быстро размножающиеся существа типа муравьев без колебаний жертвуют собой ради блага своей колонии. У них напрочь отсутствует индивидуализм, они живут по формуле "солдат — навоз истории". Врождённый индивидуализм высших животных дан этим видам для выживания, взамен утраченной способности к быстрому размножению. Этот механизм охраняет вовсе не самого индивида, но популяцию в целом через индивида, стремящегося выжить. Ни одно живое существо в мире, кроме прямоходящих, не поднимает охранный инструмент своего вида, свой природный индивидуализм до уровня осознания собственной души, которое парадоксальным образом ставит его на стражу интересов самого индивида и в ущерб популяции.

Ни одно живое существо в мире не боится смерти так сильно как прямоходящие, не цепляется так яростно за свою жизнь, не обладает столь неистовым желанием избегать страданий и получать бесконечную череду наслаждений, не мечтает о бессмертии с такой страстью, что в его разуме, омрачённом ужасной способностью мыслить абстрактно, рождается вера в бессмертную душу, которая живёт в бренном теле как рыбка в банке, и после того как банка разобьётся, продолжает вечно плавать сама по себе.

Ни одно живое существо в мире кроме прямоходящих не осознаёт и не ощущает свою душу как нечто отдельное от тела… Эта чудовищная дихотомия направила цивилизацию по гибельному пути, поставив её на службу не телу, но душе, непрерывно страждущей наслаждений. Эфемерная и порочная душа, уверовав в свою значительность, низвела тело до положения грязного сосуда, из которого она черпает плотские наслаждения. Когда порок разъедает душу, смирять пытаются тело, умерщвляя плоть. А между тем, вовсе не плотская немощь, а лишь телесное совершенство способно удержать душу от порока. Совершенное тело неразделимо с душой, которой оно дарит счастье простого бытия, не отягощенного болезненными и порочными влечения, опустошающими душу и истощающими тело. Совершенное тело — это продукт естественного отбора. Живая природа — это меритократия генов. Гены, породившие болезненное и порочное существо, должны быть уничтожены в процессе естественного отбора.

Естественный отбор в живой природе предполагает постоянную борьбу, в которой совершенные тела уничтожают несовершенные. Но созданные цивилизацией Власть и Оружие переносит борьбу в сферы, где побеждает не физическое совершенство, но подлость и порок, вследствие чего слабые уничтожают сильных. В правовом обществе Власть преодолевается Правом, которое тоже является другом слабых и врагом сильных. Право не даёт обществу обречь слабых их естественной участи на том основании, что слабое тело является вместилищем бессмертной души, имеющей равное право на счастье со всеми остальными. Право усугубляет процесс вырождения, заставляя сильных искусственно поддерживать жизнь слабых, отдавать им свой труд, заботу и защиту, чтобы их души, алчущие счастья, могли жить в слабых и уродливых телах, чтобы эти тела могли рождать ещё больше слабых и уродливых тел, ибо право на счастье имеют все…

Право на счастье имеют все… Непонятно, кто и когда решил, что все непременно должны быть счастливы? Откуда взялась эта безумная идея о возможности всеобщего счастья? Какими тайными воровскими путями проникла она в герменевтический круг человека бренного? Разве в природе все счастливы? В ней счастливы лишь победители, да и то лишь в краткий миг победы…

Цивилизация делает естественный отбор противоестественным. Она заставляет страдать своих создателей, а вместе с ними и несчастных живых существ, ею порождённых и обделённых при рождении — детей с тяжелыми наследственными заболеваниями, рождённых больными родителями наперекор здравому смыслу, вечно дрожащих собачек-левреток, погребённых в собственной шерсти персидских котов, мучающихся соплями, колтунами и гноящимися ушами… всех прочих уродцев, выведенных исключительно для ублажения и потехи прямоходящих. Никакие технологии в мире, даже самые сложные и изощрённые, не способны заменить естественного отбора, ибо их конечной целью является не стремление к совершенству, а ублажение всех известных похотей порочной души и изыскание новых похотей для ещё более изощрённого ублажения. Чем дальше уходят прямоходящие по этому пути, тем большее их число превращается в вырожденцев, годных лишь на убой. Величественное, но гнилое со дня основания здание цивилизации, стоящее на фундаменте из порока, есть не что иное как загон предубойного содержания, в которым период выстоя никогда не известен заранее.

Убийство в природе — это кульминация в смертельной игре конкурентов по выживанию. Эта игра есть олицетворение главного таинства природы — естественного отбора. Эта игра, в которой оспаривается титул "Совершенный и Сильнейший", а ставкой является жизнь, делает убийство осмысленным, освящает его. Цивилизация заменила эту игру ритуалом жертвоприношения, когда чужая жизнь приносится в жертву высшим силам во искупление собственной жизни, мошеннически избавленной от повседневной смертельной борьбы за существование. По пришествии индустриальной эпохи был упразднён и этот жалкий ритуал. Остался лишь бездушный конвейер, на котором одни живые существа систематически умерщвляются для того, чтобы накормить их мёртвыми телами огромную массу других существ, исключивших себя из сурового и всеохватного процесса борьбы за существование и поставивших себя выше природы… Так вот в чём заключается первородный грех прямоходящих! Вот где источник вселенского порока! Порок возникает немедля, как только у живого существа остаётся лишнее время и лишние силы, которые не надо тратить на борьбу за жизнь. Как могло случиться, что пока я ходил на двух ногах, я этого не чувствовал и не понимал?


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: