— Жмурик.[14]
Из трубки шли короткие сигналы бедствия. На журнальном столике (рядом с телефонным аппаратом) я увидел лист бумаги.
На нем были нарисованы бессмысленные кружочки, квадратики, треугольники, рожицы и буква «Б». Детские, нелепые рисунки. Такие обычно возникают, когда человек увлечен разговором по телефону и бессознательно наносит на бумагу иероглифы своего потаенного состояния. Я реквизировал этот лист бумаги. На всякий случай. На наши действия с осуждением взирали вожди прошлого. Они навечно были запечатлены в картинах малохудожественного значения.
— Надо отсюда слетать,[15] Алекс, — сказал Никитин, прислушиваясь к шумному дыханию дома.
— Странная смажа,[16] - рассуждал я.
— Притомился дедушка от жизни, — пожал плечами Никитин. — Хотя черт его знает…
— Что-то он быстро притомился, страдалец, — сомневался я, продолжая осматривать гостиную: на полках книжные кирпичи классиков марксизма-ленинизма, лекарственные пузырьки, журналы, газеты; старая, стандартная мебель с инвентарными номерами; пыльные шторы; и все это пропитано запахом тлена и праха минувших славных дней. И ещё на стене, как знак того лихого, беспощадного и кровавого времени, висела в инкрустированных ножнах шашка. Должно быть, веселым и неутомимым красным кавалеристом был покойный, с плеча рубил контрреволюционные головушки соотечественников, не желающих идти по намеченному партией шляху. И что же теперь? Жалкая, немощная телесная оболочка в затхлом клоповнике, и рядом с ней мы, живые, со своими сложными проблемами.
Громко и неожиданно затрезвонил звонок в прихожей. Показалось, что покойник очнулся от вечного сна. Черт, нервы, однако.
Я заметил, что в подобных случаях всегда появляется некто, кто пугает до смерти всех действующих лиц сцены.
Это бывают — пионеры, пенсионеры, почтальоны, электрики, Мосгаз, цыгане, продавцы меда, сборщики макулатуры и так далее.
Я увидел (через глазок) маленькую, искаженную фигуру юного натуралиста с тявкающей у ног собачкой. Юноша попался настойчивый — трезвонил на всю планету. А мы, два серьезных бойца, с оружием у лица стояли в пыльной, душной прихожей и, обливаясь потом, не знали, что делать. Нам повезло — из соседней квартиры вышла мама Павлика Морозова и выгнала юнната на улицу, сказав, что, вероятно, сосед спит. И это было близко к правде.
Благополучно выбравшись из могильной западни, мы вдохнули свежего речного воздуха и поняли, что ситуация начинает выходить из-под контроля. Смерть сама по себе неприятна. Для всех. И для тех, кто уснул вечным сном. И для тех, кто остался бодрствовать. Для живых загадочная смерть вдвойне тайна. Как её раскрыть, если она зашифрована ребусом на листе бумаги?
Наш дружный коллектив долго бился над разгадыванием ребуса с бессознательными кружочками, треугольниками, рожицами и буквой «Б». В конце концов решили, что покойник бредил последние минуты жизни, и больше ничего. Я был не согласен — просто нужен дополнительный ключ. Он где-то рядом, этот ключик. Я это чувствовал… Мои боевые товарищи, будучи практиками, не верили в мои романтические, психоаналитические выкладки. Я же знал, что в минуту опасности сторожевые участки мозга, паникуя, начинают выдавать зашифрованную информацию, как бы пытаясь сохранить её для других, заинтересованных лиц. Например, по мнению психоаналитиков, треугольники обозначают сексуальность субъекта. Но, простите, какая сексуальность у трехсотлетнего динозавра с таким же партийным стажем? Или вот буква «Б»? Что она означает? По словарю: от «бабы» до «бяшки». М-да.
Между тем микроавтобус приближался к высотному дому, похожему на полураскрытую книгу. Там нас ждала встреча родственных душ: американизированного бизнесмена и отечественного банкира. В свете последних трагических событий она, эта встреча, представлялась нам крайне важной и любопытной. Когда встречаются два выдающихся паразита, жди сюрпризов; в этом сермяжная правда нашей кислотной действительности.
Никитин и Резо готовили аппаратуру к прослушиванию новой радиопьесы. Степа Рыдван дремал с невозмутимостью младенца. Я же занял удобную высотку для наблюдений. (Врага надо знать в лицо.)
Река в бетонных берегах медленно несла свои мазутно-осенние воды в пресное, искусственное море-хранилище. Светлел мрамором и окнами знаменитый дом Верховной власти, окруженный автомобильными табунами. Небольшой парк имени Павлика Морозова был покрыт золотой паутиной сентября. Я родился в сентябре; быть может, поэтому так люблю живой, золотистый цвет осени. И не люблю мертвого цвета золота. Хотя безделушки на женщинах вполне милы и безобидны. Всего несколько таких дней — очей очарованья, как сказал Поэт. Жаль, что после такого яркого праздника цвета наступают будни, слякотно-бесконечные. Но не будем нервничать. Как говорится, из-под моста первый в горницу гость. Это я к тому, что вижу: с шумного проспекта сворачивает знакомый мне «кадиллак», за ним две машины сопровождения. Потом у входа возникает любезная сутолока, удобная для опытного снайпера. Сына встречают с хлебом-солью и радостными объятиями. Я запоминаю лицевые вывески телохранителей. Так, на всякий случай. Вдруг произойдет нечаянная встреча на вечеринке. Буду знать, с кем не пить шампанского.
Я вернулся в лабораторию на колесах. Там уже щелкали потаенные механизмы, крутилась магнитофонная лента на огромных бобинах — будущие поколения должны знать своих героев и подлецов… На этажном поднебесье начиналась дружеская встреча прохиндеев.
— Милости просим, милости… — Незнакомый мне голос, слащаво-полипный. («Утинский», — ответил Никитин на мой немой вопрос.) — Жду! Жду с нетерпением… Как родина?
— Все тот же круговорот говна в природе, — ответил Сын. — Хотя фантики цветные появились… Но не Чикаго…
— Однако уже не Урдюпинск, Виктор, — хихикнул банкир. — Работаем… над собой… и другими…
— Вижу-вижу, — вероятно, осматривался Сын. — Резво комсомол стартовал в капитализм, а раньше соплями утирались…
— Так то раньше… — буркнул бывший вожак молодежи. — Коньяк, виски, кофе, чай, мороженое?..
— На работе не пью, — ответил Сын. — Как наше предложение?..
— Вполне-вполне, — суетливо проговорил банкир. — Только у нас, так сказать, встречное предложение…
— Да?
— Поскольку мы идем на риск…
— Какой риск? — удивился Виктор. — Вы нам капусту, мы рижье…[17]
— Все верно, но золотце нам здесь хранить никак нельзя…
— Ну?
— Подмогните нам, — льстиво проговорил банкир. — Мы знаем ваши возможности…
— Тьфу ты, е'вашу деммать! — выругался Сын. — Я от этого металлолома бегу, а вы…
— Но наша цена, так сказать, по сердечной договоренности… А в Штатах?.. Все по закону… А какие налоги? Мать моя родная!
Возникла напряженная пауза. Я как бы увидел Сына в позе роденовского Мыслителя. Чикагский мальчик терзал себя бизнес-выкладками, потом плюнул.
— Черт с вами! Урдюпинск, он всегда Урдюпинск!..
— Вот и прекрасненько, — обрадовался Утинский. — И вам хорошо, и нам… Лучше, конечно, самолетом…
— Военно-транспортным?..
— Отлично. Все остальное — мои проблемы… — Поинтересовался: Родной-то не слишком осерчал?.. Доживет до завтра?..
— Будет как Ленин в семнадцатом на броневике!
— Замечательно! — восхитился банкир. — Старая гвардия у нас ещё боевая. В штыковую можно ходить…
— Это точно, — согласился Сын. — Значит, кремлевский восход встречаем, как договорились?
— Да-да, нас ждут, — ответил банкир. — Надеюсь, потом мы выпьем шампанского?..
— И даже курнем кизячка…
— Кизячка?
— Это гашичек, комсомол, — очевидно, собирался уходить Сын. — Это надо знать, товарищ…
— Куда нам… за вами… Не успеваем…
— За партией бежали, портки потеряли…
— Было дело, — признался комсомольский лидер из эпохи коммунизма. — Да вот перестраиваемся…