Современная техника, созданная для власти над стихиями природы, поставив человека в строгую, недвусмысленную зависимость от ее закономерностей, решительно обнаруживает античеловеческую сущность морали, выработанной властью человека над человеком.

…Ну, а как воздействовало развитие техники на тех, кто ее создает, — на массы людей труда? Машинное производство вооружило их чувством солидарности, способствовало рождению человечнейшей научной теории коммунизма и претворению этой теории в жизнь. Международное слово «товарищ» стало всемирным кличем этой новой морали…

…Однако мир еще далеко не избавился от старой морали вражды и неравенства между людьми. И это не просто подтверждает известную истину об отставании общественного сознания от общественного бытия. Развитие техники и науки превратило это отставание в решающее трагическое противоречие эпохи…

…Морское дело, пожалуй, раньше других видов человеческой деятельности натолкнуло людей на необходимость международного сотрудничества в борьбе со стихией. Еще древние финикийцы выработали первые правила, которые предупреждали столкновение судов на море. Такие правила, приспособленные к современному состоянию техники, давно уже стали обязательными для всех судов во всех морях и океанах земли. Международны все важнейшие отрасли морского дела — составление карт и лоций, служба маяков и радиопеленгация, спасение на водах и сигнализация. Само содержание морского труда способствовало и выработке таких этических норм, как высокое чувство ответственности, готовность прийти на помощь, самоотверженность, отступление от которых — трусость, пиратство — нигде, пожалуй, не наказывалось так строго и не окружалось таким всеобщим презрением, как на море.

…Солидно покачиваясь на волне, «Сергей Есенин» вплывает в просторы Атлантики. Берег отдаляется, обволакивается дымкой.

Вдоль борта скользят бакланы. Сверкают белизной их распластанные крылья. За сотни миль от берега, при любой погоде бакланы чувствуют себя прекрасно — качаются на пятиметровых валах, ловко прячутся за ними от снежных зарядов. Но, очутившись на палубе, вполне оправдывают свое прозвище — «глупыши». Взлететь с ровной твердой поверхности бакланы не могут — слишком слабы лапы, слишком широки крылья. Беспомощно переваливаясь, они ползают по палубе. Оказавшись вдвоем в одном ящике, тотчас же вступают в драку. Не пытайтесь, поддавшись жалости, разнять их, а тем более брать на руки. Клюв у глупыша не острый, но сильный и цепкий, он не преминет пустить его в ход. К тому же на корабле его моментально укачивает, и он бесстыдно выставляет на всеобщее обозрение добычу, которую успел проглотить за последние три часа.

— Как-то раз мы поймали глупыша, — рассказывает стармех, — и покрасили его охрой. Что тут было! Вся стая, штук пятьдесят, собралась вокруг красного глупыша и принялась гоготать, совсем как толпа обывателей… Потом набросились и заклевали…

После шторма, наголодавшись, бакланы подлетают прямо к борту, выхватывают рыбу из сетей. Изловчившись, можно подцепить их «зюзгой» — подсачником на длинной палке, которым перебрасывают рыбу. Можно ловить их и на проволочный крючок: насадил наживку, привязал длинный капроновый шнурок и бросай в море… На каждом судне есть мастера изготовлять птичьи чучела, вроде нашего Леши Поливанова, но вообще матросы к экспериментам над бакланами и в особенности к их потрошению относятся неодобрительно. Злобность, прожорливость и нахальство этих птиц вызывают лишь добродушно-снисходительную усмешку, которая слышится и в их прозвище.

Над палубой заходит чайка. Планирует против ветра и, выпустив цепкое шасси, приземляется точно на нос корабля. Склонив голову набок, она одним глазом глядит на воду, другим — на палубу. С такой высоты глубоко просматривается бирюзовая толща океанской воды, и трудиться не надо — едешь себе и едешь.

Вот что-то заинтересовало чайку, и она, сорвавшись с носа, круто отваливает влево. Проходит несколько секунд, и птица появляется с рыбешкой в клюве. Проглотив в воздухе добычу, усаживается на прежнее место и, склонив голову, снова принимается наблюдать одним глазом за морем, другим — за палубой. Остроте ее зрения позавидует любой впередсмотрящий.

Из всех динамиков грянула музыка. Молодец Прокофьич, решил отметить нашу встречу с океаном.

Уходит, окутываясь дымкой, незнакомый берег. Яркое солнце покачивается на синем небе. Белая чайка застыла на фоне бесконечной океанской дали. И, подчиняясь каждому движению руки, стремительно и ровно втягивается в нее корабль.

Миль за триста к северо-западу от Оркнейских островов торчит в океане похожая на корабль скала Роккол. Мы долго провожаем ее глазами — до конца промысла целых два месяца не видать нам больше земной тверди.

И что такого в этом голом куске земли? А вот поди ж ты, когда он скрывается из виду, лица у всех становятся мрачными.

В рубке снова тишина. Мы теперь один на один с океаном. Каждый час, каждая миля теперь приближает тот миг, ради которого построен наш корабль со всей его техникой, ради которого учились тралмастера и механики, к которому столько готовились матросы и мотористы, час, когда мы запустим в океанскую утробу капроновую лапу трала. И только тогда станет ясно, чего мы стоим и на что мы способны. Словом, до сих пор была только присказка, а сказка-то вся впереди…

Вряд ли узнали бы сейчас в Петре Геннадиевиче командира современного океанского траулера читатели иллюстрированных журналов: залатанные брюки, заправленные в кирзовые сапоги, видавшая виды хлопчатобумажная куртка, серая кепка в полоску. Прораб на строительстве, да и только. Он и распоряжается, и ходит по рубке, и даже бранится как мастеровой.

Закурил, встал около иллюминатора и глядит на море.

Теперь его можно увидеть в этой позе и утром до подъема, и днем, и ночью. Перед рассветом, когда особенно хочется спать, щелкнет вдруг дверная ручка — одна из дверей капитанской каюты ведет прямо в рубку, прогремят по линолеуму сапоги.

— Доброе утро!

И вот он опять у иллюминатора. Стоит. Смотрит на море. Молчит.

О чем может думать капитан океанского траулера у иллюминатора в ходовой рубке? Матрос, да еще на вахте, не имеет права задавать вопросы капитану. Корреспондент имеет и слышит обычно в ответ то, что хотел услышать.

Но я знаю: о чем бы ни думал капитан, отдыхает он или принимает решение, рассеян или сосредоточен, — он готовится.

Готовится и команда. Один трал, спеленатый и прикрытый брезентом, уже лежит на рабочей палубе. Добытчики вооружают второй, запасный. Де́ли сетей растянуты по всей палубе. Игорь Доброхвалов и Иван Жито ползают по ним, сшивая куток с горловиной, горловину с крыльями. Странно видеть здоровых молодых парней, занятых таким традиционно женским делом, как шитье. Но рыбак должен уметь все.

Игличка — помесь челнока с иголкой — так и мелькает в руках Игоря. Сделает пять-шесть стежков, потянет сеть — ровная ли получилась ячея. И снова шьет.

Игорь сидит на корточках, волна мешает ему работать, — чтобы сохранить равновесие, он должен хвататься за палубу. У Ивана другой метод — он попросту уселся на палубе, широко расставив ноги. Но в этом методе свое неудобство — приходится часто вставать, пересаживаться.

Алик с Володей «плетут гаши» — делают петли на концах стальных тросов.

Теперь уже мало кто знает, что бить баклуши — то есть с помощью топора выделывать деревянные болванки, из которых когда-то вытачивали ложки, — было хоть и невыгодным, но отнюдь не легким занятием.

На морском лексиконе «плести гаши» — значит примерно то же, что бить баклуши. И занятие это столь же непроизводительное и нудное.

Сперва отмеряют трос нужной длины, обрубают его зубилом. Разобравшись в шести прядях, составляющих трос, и вырезав мягкий веревочный сердечник, плотно обматывают бечевкой конец каждой струны — «ставят марки», чтобы не разлохматились стальные нити. Затем каждую струну поддевают острой свайкой и в образовавшиеся зазоры протаскивают пружинящие замаркированные концы.