Добытчики стоят шеренгой и деревянными скребками сгоняют в люк расплескавшиеся по палубе остатки рыбы. То один, то другой вдруг нагибается и, выхватив из-под рыбы морскую звезду, отбрасывает ее в сторону, к лебедкам. Маленькими пятипалыми звездочками, прозрачными, тонкими, усыпаны все крылья трала. Но большие — с тарелку величиной — попадаются редко. За ними идет охота.

Осторожно, чтобы не повредить шкуру, очищают звезду от буроватых внутренностей, затем промывают — в умывальниках уже третий день стоит терпкий сладковатый запах — и высушивают под лампами в кубриках, на палубе возле трубы. Готовят подарки знакомым на берегу.

Встречаются и уникальные образцы звезд — шести- и даже восьмипалые, в виде шляпы или зонта. Эти ценятся дороже. Из них изготавливают, правда, не очень удобные, но зато шикарные пепельницы.

Вместе со звездами в трале приходят какие-то странные существа — не то животные, не то растения. По два бутона из сжатых щупальцев-лепестков на бело-розовом стебле, вокруг которого обвивается скользкий червеобразный отросток. Что это — никто не знает.

Ночью в трале попадаются крабы. Высвободившись из-под огромной тяжести рыбьих тел, они боком расползаются по палубе. Большие — до полуметра в диаметре — океанские крабы мало похожи на черноморских. Броня на грушевидном туловище и на ногах утыкана торчащими вперед загнутыми шипами, каждая из шести лап кончается острым, как птичий клюв, когтем. Над глазами, точно орудийный ствол на башне танка, торчит прямой таран с двузубой вилкой на конце.

Краб — это главный приз. Его варят в соленой воде и засушивают на картонке, а если в трале обломались ноги или клешни — съедают.

И окунь, и странные растения-животные, и звезды, и крабы — все это красного цвета, словно каждый трал вырывает из океана огромный кусок мяса.

Рыба — в цеху, трал — опять за кормой, палуба, умытая из брандспойтов, блестит на солнце, будто и не было тут этой кроваво-красной бешеной пляски.

Океан все так же равномерно катит свои волны. И его мятую синюю скатерть все так же утюжат серые коробки траулеров.

Сейчас они ходят от буя не улицей, а веером — стадо окуня рассеялось по большой площади, но плотность его невелика, — за три часа траления мы поднимаем полторы тонны, а то и тонну. Для здешних мест немного.

Чтобы выполнить план, нам нужно добывать по десять тонн свежака в сутки, а мы не набираем и восьми. Вчера на промысловом совещании суда, работающие на Большой Ньюфаундлендской банке, сообщили уловы по четыре-пять тонн. И ночью калининградский траулер ушел к ним.

— Отсутствие промысловой выдержки! — морщится капитан. До Большой Ньюфаундлендской банки миль двести с гаком. Потеряешь сутки лова, а придешь — и там рыба рассеялась.

Петр Геннадиевич решает по-иному. Мы делаем четыре-пять тралений за сутки. Мурманчане — шесть-семь. Они на большой скорости травят ваера, быстрей сливают рыбу, быстрей выметывают трал.

Капитан вызывает тралмастера, тот выходит из его каюты распаренный.

Добытчикам теперь не до звезд. От досок к грузовым лебедкам — бегом, от траловой лебедки к слипу с вытяжными концами на спине — бегом. Быстрей! Быстрей! Быстрей!

Едва куток коснется поверхности океана, капитан дает полный ход, и волна сама стягивает по слипу крылья и грунттропы.

Скорость требует точности, быстрой ориентировки, автоматичности каждого движения. Но откуда взяться слаженности, когда операций восемнадцать, а команда только начинает тралить? Стоит кому-нибудь замешкаться — и все летит насмарку.

При каждой заминке Доброхвалов, еще не успев сообразить, в чем дело, начинает кричать и, оттолкнув неловкого матроса, делает сам. Нервы напряжены, крик, как зараза, распространяется по палубе. Больше всех достается Алику Адамову — он тугодум, ориентируется медленнее других, крики мешают ему сообразить, что к чему, чего от него хотят.

Иван Жито, если случилась заминка, повременит мгновение-другое. Потом командует — громко, но коротко. Не спешит он и прийти на помощь замешкавшемуся матросу — пусть сам соображает. Когда трал выметан, Иван дает своим матросам передохнуть, а потом, выяснив, в чем дело, по нескольку раз репетирует на месте злополучную операцию.

«Гладиаторы» Доброхвалова возвращаются в кубрики все более озлобленные, измотанные, с ощущением провала; «гномы» Ивана — спокойные, уверенные в успехе.

Но когда в столовой вывешивают таблицу, показывающую, сколько времени уходит у каждой смены на выборку и выметку трала, Доброхвалов оказывается впереди. Неужели нервное озлобление самое скорое и верное средство повысить производительность труда?..

После обеда Алик Адамов раздобыл у мотористов гитару и, сидя на койке, мрачно перебирает струны:

— К черту! — Гитара со звоном летит на подушку. — Уйду я из этой куклуксклановской организации. В техникум поступал — думал получить специальность. Получил: «Отдай! Трави! Выбирай!..» Приехал домой после первого рейса, мамаша спрашивает: «Кем, сынок, работаешь?» — «С папочкой под мышкой хожу, мамаша, руковожу». И показываю удостоверение — «техник-механик по добыче…». Видала бы она здесь этого руководителя…

— Бездельников на судне и без тебя хватает, — откликается Володя Проз с нижней койки. — Инспектор вот целый день спит да на палубе аппетит нагуливает… Снимать пробу с камбуза — он первый. Выпросит у кока мосол пожирнее и сосет… Зря ты на собрании не попросил записать — обязуюсь, мол, дополнительно овладеть профессией инспектора по кадрам.

— Тебе, Колобок, все шутки, а я серьезно говорю… Сам знаешь, черной работы я не боюсь, да ведь и радости никакой. Каждый лоб на тебя орет и не стыдно ему. А ведь матроса обругать все равно, что я девчонку ударил бы… Говорю тебе, если б не мамаша, давно плюнул бы и ушел.

Каждую получку Алик делит на три части — одну себе, одну матери с сестренкой в Липецк, третью — братишке. Отец ушел из семьи, вернее, Алик его сам выгнал. «Не мог глядеть, как он мать изводит, — загулял на старости лет…» Алик остался за кормильца. Помог брату определиться в Рижский рыбный техникум. «Но и сестренку доучить надо, мамаша одна не вытянет».

Алик снова берет гитару.

Если не человек существует для производства, а производство ведется для человека, то в методе Доброхвалова средства явно противоречат цели. Убивая радость, они убивают интерес к содержанию труда, подменяя его заинтересованностью в сиюминутном результате, выраженном в голой денежной форме. И весь мир — люди, море и рыба — окрашиваются тогда в равнодушно желтый цвет все тех же медяков.

Непосредственную выгоду ничего не стоит взять на карандаш. Но как подсчитать моральный убыток?

На берегу работу судна тоже будут оценивать по непосредственным цифровым результатам рейса… Для этого чтобы быть хозяином, а не временщиком — «вынь да положь, а завтра хоть трава не расти», — руководителю требуется не только ум и знания, но и порой немалое мужество…

Теперь нас за рулем только двое — я и молоденький матрос Коля Катеринов. Остальные ушли работать на палубу и в рыбцех.

Отец Катеринова — известный капитан-промысловик, и Коля с детства видел себя в мечтах на капитанском мостике. Паренек он дюжий, старательный. Только вот беда, сон его морит. Спустишься ночью к нему в кубрик будить на вахту, потрясешь за плечо — он сядет, откроет глаза: «Иду! Иду!..» Пройдет минут пятнадцать — нет Катеринова. Оказывается, и говорил и садился он во сне.